Глава 12
Кос
   
   Ему было тридцать два года. Кое-кто в таком возрасте еще остается большим ребенком, проматывающим на пирах отцовское состояние, не заботясь о завтрашнем дне. А кто-то уже зрелый муж, повидавший столько всего, что не каждый старик мог бы похвастаться подобным жизненным опытом. В тридцать два Великий Александр закончил свою земную жизнь, завоевав половину Ойкумены. Говорят, он стал богом. Может и так. Латир и его приближенные из кожи вон лезли, стремясь произвести на заморского гостя впечатление. Устроили ему экскурсию к золотому саркофагу. Обставили все театральнее некуда. И все чего-то суетились вокруг, потрясая париками, размалеванные, как дорогие детские куклы. Все заглядывали в глаза: «Ну как, впечатлился? Проникся? Ощутил на себе давящий взгляд Божественного, незримо присутствующего?»
   Нет, гость не ощутил и не проникся. Никогда не был склонен к театральным эффектам, всегда невозмутим и прагматичен, как ни странно подобное описание для человека, широко известного, как поэт и ритор.
   Он не походил на молодых поэтов, любителей «волчиц» и выпивки. Знаток языков, мастер изящного слога, автор блестящих судебных речей, он не был подвержен страстям, бурному проявлению эмоций, столь характерному для большинства ораторов. Всегда сдержан, спокоен, невозмутим. Луций Лициний Лукулл совсем не прост.
   Проявив личную отвагу и недюжинный ум в годы Союзнической войны, он был замечен Суллой. Исполнительный трибун, честный, инициативный, не склонный к авантюрам, он очень скоро стал правой рукой главы оптиматов. И никому, за всю свою жизнь, Луций Корнелий не доверял так, как этому, не слишком привлекательному внешне человеку.
   Именно Лукулл хранил казну пяти легионов, пришедших в Грецию сражаться с Митридатом. И не только хранил, но приумножал ее. Луций Лициний ведал чеканкой монет, которыми римляне оплачивали свои военные расходы. «Лукуллова монета» чеканилась без обмана, была полновесной и ходила потом многие десятилетия.
   Война протекала не совсем так, как хотелось бы римлянам. Несмотря на то, что Сулла положил конец успехам Митридата и впредь римляне били противника везде, где могли до него дотянуться, именно последнее обстоятельство и представляло наибольшую проблему. Римляне совсем не имели флота и не могли помешать постоянному подвозу продовольствия и подкреплений к Архелаю. Война грозила затянуться. Обращаться за помощью в Рим, к засевшим там марианцам, неприемлемо, да и бессмысленно. Строить флот самим? Колоссальные затраты времени и денег. Да и где? В разоренных портах? Из чего? На одни только осадные машины под стенами Афин пришлось пустить священные рощи Академии и Ликея. Впрочем, священные они для афинян, нам то что? Так или иначе, но Аттика превратилась в выжженную пустыню. Какой уж тут флот.
   Римляне смогли достать три корабля, и на них Луций Лициний отправился добывать флот для Суллы. В самый разгар зимних бурь. Тем не менее, ему удалось благополучно добраться до Египта, ко двору фараона Птолемея, девятого с таким именем, прозванного Латиром[87]. Молодой Птолемей принял посланника более чем радушно. После смерти Птолемея IV, победителя сирийцев в битве при Рафии, Египет начал хиреть и больше не посягал на право именоваться великой державой. Поэтому фараон не упустил возможности подружиться с Римской Республикой против Митридата. Птолемеи и прежде имели сношения с Римом, но не слишком активные. Величина это была для них скорее неизвестной, и фараон испытывал Лукулла на прочность подарками, стоимость которых достигала восьмидесяти талантов[88]. Лукулл вежливо отказывался. Царские евнухи, раболепно простираясь перед ним ниц, вежливо настаивали. Водили к саркофагу Александра, звали в Мемфис, посетить гробницы древних фараонов. Лукулл отвечал, что осматривать достопримечательности прилично досужему путешественнику, разъезжающему в свое удовольствие, а не тому, кто оставил своего полководца в палатке в открытом поле, неподалеку от укреплений врага.
   Евнухи тянули время. Фараон еще ничего не решил. Лукулл, убедившись, что суммы, подобные той, что он получил от Суллы, двор фараона способен переварить за один день, с утра до полудня, без остатка и каких-либо сожалений, вынужден был изменить тактику переговоров. Деньгами евнухов не пронять, но они опасались роста мощи понтийцев и парфян, и весьма прониклись скоростью битья римлянами митридатовых стратегов. Определенно, было из-за чего подружиться. Однако на полноценный союз фараон все же не решился и ограничился представлением эскадры пентер (не слишком большой) под командованием наварха Тимофея. Уже немало, и окрыленный успехом Лукулл отплыл на Крит в поисках новых союзников.
   На Крите легат одержал еще более впечатляющую победу. Формально правившие островом многочисленные мелкие царьки и олигархи не представляли из себя ничего, ни силы, ни власти. Другое дело – Леохар. Подробности переговоров Лукулла с Волком остались известными только им двоим, но результат заставил изумленно ахнуть всю Эгеиду. Волк присоединился к римлянам со всем своим флотом, практически уровняв их шансы против понтийских эскадр.
   На этом фоне присоединение следующего союзника, Родоса, уже казалось чем-то само собой разумеющимся. Потом последовала очередь Книда и вот теперь – Кос.
   Флот разросся до восьмидесяти кораблей, против шестидесяти у Неоптолема. Сулла, стараниями своего легата приобрел лучших навархов – Дамагора, Тимофея, Леохара. Они знали, что стоящий у Геллеспонта Неоптолем – это наиболее организованная и дисциплинированная часть морских сил Митридата, но есть еще кое-кто. Вчерашние братья Леохара. Киликийцы. Про них известно лишь то, что их очень много и они повсюду. Лукулл намеревался запереть войска Архелая в Греции, отдав на съедение Сулле. Для этого необходимо уничтожить Неоптолема. В победе над ним легат не сомневался, но требовалось еще обезопасить тыл от удара киликийцев, защитить от разорения города новых союзников.
   По совету Дамагора Лукулл задержался на Косе на несколько дней дольше, чем изначально намеревался. После заключения союзнического договора с правителями острова, все легкие корабли, все критские гемиолии и часть наиболее быстроходных родосских триер были разосланы в разведрейды на запад, до Киклад, и патрулировали Ликийский пролив. Благодаря этим мерам Лукулл узнал о походе Эргина сразу же, как только тот проследовал мимо Родоса. Эргин ушел на запад, это порадовало легата (противник опасается драки), но и заставило озаботиться. Необходимо срочно принимать меры, пока киликийцы не соединились с Неоптолемом. Кроме того, Леохар с Дамагором, прикинув численность сочтенных разведкой кораблей Мономаха, пришли к выводу, что это далеко не все, что Братство может выставить против них. Нужно было поторапливаться, и тут на горизонте замаячила новая перспектива.
   Слухи о переправе в Азию марианской армии, ее успехах, дошли до ушей Лукулла еще на Родосе. Они были очень сбивчивыми и противоречивыми. Победа римлян у Пропонтиды описывалась по разному, легату не удалось даже выяснить имя командующего марианцами. Неизвестна обстановка в Вифинии. Одни говорили, что вифинцы массово бегут от римлян к Митридату, другие – от Митридата к римлянам. То царь убит и съеден червями, то он обрушил на римлян громы и молнии, стерев всех в порошок. Слова про громы прагматичный легат пропустил мимо ушей, но наличие на доске очередного игрока отныне необходимо учитывать.
   На седьмой день стояния к острову подошло финикийское судно, на котором пассажирами ехали полтора десятка легионеров. Вот они привезли новости крайне интересные…
   
   – Налей-ка мне, парень, – Лукулл щелкнул пальцами, указав контуберналу на кубок с вином.
   Юноша, зашедший с вечерним докладом, немедленно бросился выполнять поручение. На пороге покоев косского архонта Никодима, частью превращенных в штаб флота, появился трибун Гай Постумий, отсалютовав командиру. Лукулл кивнул в ответ, сел за рабочий стол, отпил из чаши и вопросительно взглянул на Постумия.
   – Только что патруль задержал на берегу, неподалеку от города, подозрительного человека. Одет в легионерскую тунику, довольно оборван, никаких вещей при себе не имеет. Утверждает, что он военный трибун.
   – Военный трибун?
   – Так точно. Не наш.
   – Может быть, дезертир из легионов Кассия?
   – Мысль про Кассия мне в голову не приходила, но я не думаю, что он дезертир. Он не пытался бежать, сам вышел к патрулю.
   – Думаешь, он из этих?
   – Так точно. Показания вполне согласуются.
   – Приведи его.
   – Он уже здесь.
   – Вводи.
   В комнату вошли два легионера и сопровождаемый ими человек. Он был одет в грязную и ободранную тунику, некогда красного цвета, обут в калиги. Волосы русые коротко стриженные, светлая щетина, очевидно обычно малозаметная, ныне ярко выделяется на обветренном, загорелом лице. Держится уверенно, спокойно, словно нынешнее положение не кажется ему чем-то из ряда вон выходящим. Нет загнанности в глазах. Ну конечно, никакой он не дезертир.
   – Кто ты? – спросил Лукулл.
   – Меня зовут Квинт Север, я военный трибун. А ты, должно быть, Луций Лициний Лукулл?
   – Ты не ошибся, – подтвердил легат.
   Задержанный отсалютовал.
   – Говоришь, военный трибун? Но среди моих людей нет такого человека, – Лукулл перевел взгляд на Постумия, назад, на Севера, и чуть прищурился, – говори правду. Ты дезертир из разбитых легионов Луция Кассия, наместника Азии?
   – Никак нет. Я служу в легионах легата Гая Флавия Фимбрии. Исполняю обязанности префекта конницы.
   – Вот как? Я знаю одного Флавия Фимбрию, но впервые слышу о таком легате.
   – Гай Флавий возглавил легионы после смерти командующего, консула Валерия Флакка.
   – Что это за легионы?
   – Два легиона, посланные со вспомогательными частями в Азию на войну с Митридатом.
   – Кем посланные?
   – Сенатом и народом Рима.
   – Народом? Полагаю, нет. Легионы послала группа лиц, именующих себя Сенатом. Легитимность этой группы мы не признаем, как и право объявлять войны и посылать куда-либо войска. Но мы отвлеклись. Поведай нам, трибун, при каких обстоятельствах наступила смерть Флакка, коего ты именуешь консулом. Он был убит в бою?
   Задержанный кашлянул.
   – Никак нет. Консул убит в результате ссоры с легатом Фимбрией.
   – Причина ссоры?
   – Несправедливое судейство, вынесенное консулом не в пользу легата. Это послужило поводом к убийству. Напряженность в их отношениях нарастала давно. Мне неизвестны подробности.
   – Кто совершил убийство?
   – Лично легат Фимбрия.
   Лукулл усмехнулся.
   – Я смотрю, ты весьма откровенен. Так беззастенчиво сдаешь своего командира.
   Север побагровел.
   – Я не считаю возможным лгать тебе, Луций Лициний, даже если это затруднит выполнение моего задания. Свидетелей много, правда все равно станет тебе известна.
   – Похвально, – Лукулл кивнул Постумию и тот вышел, притворив за собой дверь. Север покосился ему вслед, – а теперь сообщи, с какой целью ты прибыл сюда и объясни свой внешний вид.
   – Мне поручено доставить тебе, Луций Лициний, письмо от моего легата. К сожалению, в пути я и мои люди подверглись нападению пиратов. Во время боя я оказался в воде и отстал от судна с моими людьми. Их судьба мне не известна. Письмо осталось на судне.
   – Какая жалость. То есть ты трусливо бежал, бросив своих товарищей…
   – Нет! – стиснул зубы Север.
   – Где же твое оружие? Знаки отличия, подтверждающие, что ты тот за кого себя выдаешь?
   – Мое оружие, доспехи, забрали пираты, вытащившие меня из воды. Я…
   – Ты сдался в плен?
   – Я был без сознания!
   – Ты был без сознания, в воде и не утонул?
   – Нет.
   – Странно. Но ты, все же, очутился в плену. Как тебе удалось избежать смерти?
   – Меня отпустили… – тихо проговорил Север.
   – Отпустили. Удивительно. Никогда не слышал более захватывающей истории. Что же случилось далее?
   Легат встал из-за стола и прошелся перед Севером, заложив руки за спину. Квинт следил за ним исподлобья.
   – Дальше не так интересно. Мне позволили добраться до берега вплавь. Потом я день пробирался до мыса, с которого Кос ближе всего. Сегодня утром мне удалось переправиться на рыбачьей лодке.
   – Чем же ты расплатился с рыбаками за переправу?
   – Ничем.
   – То есть, ты лодку украл?
   – Отобрал, – спокойно ответил Север, – а рыбаков, предвижу твой следующий вопрос, побил.
   – Что ж, похвально. Для исполнения приказа командира все средства хороши. Надеюсь, это были не старики или мальчишки? – улыбнулся Лукулл.
   – Все еще считаешь меня дезертиром, о сердобольный Лициний?
   – Скорее нет, чем да. Впрочем, кое-что следует уточнить, – Лукулл прошел за спину трибуна, приоткрыл дверь и скомандовал, – вводи его, Постумий.
   Квинт, старавшийся стоять навытяжку, скосил глаза набок, как только мог, не поворачивая головы, но через мгновение забылся и кинулся обнимать вошедшего Барбата. Острие копья конвойного, ткнувшееся трибуну в грудь, охладило порыв.
   – Красноречивее любых слов, – констатировал Лукулл, – итак, показания сторон сходятся. Постумий, освободи из-под стражи спутников нашего доблестного трибуна. Но оружие им не отдавай.
   Постумий кивнул и вышел.
   – В чем ты еще нас подозреваешь? – спросил Барбат легата.
   – Ну что ты, более ни в чем. Вы честные воины, отменно выполнившие приказ.
   – Так почему же ты не вернешь им оружие? – спросил Север, – разве они враги?
   – А вот это самый интересный вопрос, в наше непростое время, – Лукулл снова сел за стол, – тессерарий свободен. Ступай к своим товарищам, вас накормят. А мы с трибуном побеседуем.
   Барбат, кинув взгляд на Квинта, нехотя повернулся и вышел. Легионеры-охранники последовали за ним.
   В руках Лукулла появился кожаный футляр, из которого легат достал свиток папируса.
   – Твои люди выполнили вместо тебя твое задание. Вот письмо, которое ты вез. Итак, я слушаю, что хочет мне сообщить Фимбрия.
   – В письме все написано.
   – Я читать умею. Что он велел тебе передать на словах?
   – Мне не давали таких указаний. Я должен был передать письмо.
   – То есть, ты не знаешь, зачем тебя послали. Ты просто мальчик на побегушках, такой же, как твой тессерарий. Который, кстати, справился лучше тебя. Интересно, зачем Фимбрия послал такого олуха?
   – У меня был приказ передать письмо! – вспыхнул Север, – но исходя из оценки состояния дел в текущий момент, я могу предположить, что в письме.
   – Так предположи.
   Север пару раз кашлянул, собрался с мыслями.
   – Легат Фимбрия предлагает тебе, легат Лукулл, предпринять совместные действия по захвату царя Митридата, врага римского народа.
   – Да ну? – хмыкнул Лукулл, – продолжай.
   Север скрипнул зубами. Ироничная ухмылка Лукулла раздражала его донельзя, но он изо всех сил старался выглядеть невозмутимо.
   – Митридат заперт Фимбрией в Питане. Это порт неподалеку от…
   – …я знаю, где это, – бросил легат, – продолжай.
   – Крепость Питана хорошо укреплена, а наши силы истощены недавним штурмом Пергама. Легат не решается штурмовать Питану. Не имея флота, он не может организовать полноценную осаду порта. Легат предлагает тебе, Лициний Лукулл, прийти к нему на помощь со своим флотом и не дать царю улизнуть. Если ты поспешишь, война может быть закончена уже через несколько дней.
   Лукулл встал, подошел вплотную к трибуну и посмотрел ему в глаза. Потом обошел его кругом и принялся расхаживать по комнате за спиной Севера. Квинт стоял неподвижно. Лукулл молчал, тишину нарушало лишь цоканье по мраморному полу шляпок гвоздей, которыми были подбиты легионерские сандалии легата. Квинт нервничал, мысли его путались и чтобы успокоиться, он начал считать шаги Лукулла.
   На счете «сорок» легат остановился.
   – При жизни Мария, его сторонники не казались мне такими законченными идиотами. Похоже, подмяв под свои задницы все курульные скамьи, Цинна и его подпевалы от осознания собственного превосходства думают теперь только ими. Я задницы имею в виду.
   – Я не понимаю, – оторопело сказал Север.
   – Не удивительно. Полагаю, задницей думать непросто, – Лукулл подошел к Северу и встал пред ним, сложив руки на груди, – объясняю. У меня нет никакого желания помогать Фимбрии в ловле Митридата. Пусть справляется сам, если сможет.
   – Но как же… – нахмурился Север, – ведь он же улизнет! Флот вывезет его. И война продолжится. У царя еще много сил!
   – Если Фимбрия не может закончить войну, ее закончит кто-то другой, – развел руками Лукулл, повернулся и направился к своему столу.
   – Ты боишься, что вся слава победителя достанется Фимбрии? – высказал догадку Север, – но это вряд ли случится, ведь всем будет ясно, что без твоего флота он ничего не смог бы сделать.
   – Ты говоришь так, словно царь уже сидит в подвале в цепях, а твой командир готовится к триумфу. Кабан еще жив, а ты уже строишь планы относительно его шкуры? Нет, трибун, я Фимбрии помогать не стану. Будь на его месте кто другой, даже покойный Помпей Страбон, которым все восхищались, как полководцем и ненавидели за корыстолюбие, независимо от моего отношения к нему, желания единоличной славы, мои люди уже выбирали бы якоря и ставили паруса, стремясь на помощь.
   – Но ведь ты со своим флотом не победишь Митридада в одиночку! Даже если одолеешь его на море! Он соберет новые сухопутные армии, а Сулла в Греции, как он переправится в Азию?.. – Север осекся.
   – Переправится, – улыбнулся Лукулл, – уж будь уверен. Всему свое время. Но Фимбрия пусть побеждает Митридата сам. Я посмотрю, как это у него получится.
   – Но почему?!
   Лукулл вздохнул, и, глядя на трибуна, как учитель на глупого ученика, потряс перед его носом папирусом.
   – Читал?
   – Я не читаю чужих писем.
   – Зря. Так однажды привезешь приказ о собственной казни. Собственно, ты как раз этим и занимался. Почти.
   – Вот как? Не думаю, что мой командир желал мне смерти таким диким способом. Или каким-то другим.
   – Твой командир, Фимбрия, послал тебя во вражеский стан и ты наивно полагаешь, что тебя там встретят с распростертыми объятьями?
   Лицо Севера вытянулось от изумления.
   – Во вражеский стан? Мне было приказано разыскать тебя, легат Лициний и передать…
   – Ты дурачок или прикидываешься? – спросил Лукулл, пристально глядя в глаза Северу.
   Квинт заткнулся. Помолчав с десяток ударов сердца, он сквозь сжатые зубы прошипел:
   – Вот оно что… И кто же для вас больший враг? Митридат или марианцы?
   – Сам посуди. Митридат всего лишь заморский царек, каких немало. Все эти митридаты, никомеды, птолемеи, тиграны и прочие – всего лишь внешние раздражители, вроде комаров. Кусают, досаждают, мы отмахиваемся, иной раз кого прихлопнем. Обычно дело. А есть опасность пострашнее. От нее гниет и смердит тело. Это болезнь. Она гложет, жрет изнутри, невидима. Она может дремать годами, а потом убить человека за полдня. Комара несложно убить. Даже волка, один на один, повозившись, можно. Гниению плоти противостоять куда сложнее.
   – И такой болезнью вы считаете марианцев? – протянул Север, – а кем вас считают те, кто сейчас в Риме? Цинна и прочие?
   – Мне как-то все равно. А вот для тебя, трибун, куда важнее беспокоиться о том, кем тебя считают здесь.
   – Интересно. Вообще-то я посол. Даже если вы считаете меня послом врага, то священное звание посла не дает вам права…
   – Звание посла ничего не значит.
   – Даже так? То есть ты, Лициний Лукулл, наплюешь на обычаи, чтимые всеми народами, и казнишь посла?
   – Не посла. Мятежника. Никак не вражеского посла, казнить коего не в моей компетенции.
   – А в чьей же? Суллы?
   – Сулла вполне способен прикончить посла, если будет не в настроении.
   Квинт начал осознавать свое положение, и сердце его застучало чаще. Помолчав немного, он прошептал:
   – Не хотел бы я служить под началом столь бесчестного человека.
   – Да ну? – усмехнулся легат, – а сейчас ты кому служишь? Твой разговорчивый тессерарий рассказал так много интересного про доблестного гонителя Митридата, Гая нашего Флавия и его подвиги. А ваш разлюбезный Марий, спятивший дохлый упырь…
   – Будем меряться трупами? – огрызнулся Север, – их с обеих сторон хватает.
   – Я твое имя, трибун, раньше не слышал, полагаю, твой род не слишком известен. Твои родные живут в Риме?
   – В Самнии.
   – Значит, во время резни они не пострадали. А головы кое-кого из моих родных и немалого числа друзей выставлялись на Форуме на потеху плебса. Скажи мне, я должен помогать Фимбрии? Тому, кто так прославился при взятии Рима Марием. Тому, кто убил консула, пусть мы и не признавали тюфяка Флакка таковым. Тому, кто спалил римский город Пергам…
   – Пергам был захвачен Митридатом и освобожден нами! – возмутился Север.
   – Римский город Пергам сжег мятежник Фимбрия, который еще ответит за свои преступления, когда мы до него доберемся.
   – Говоришь, должен ли ты помогать Фимбрии? – процедил Север, – Митридат вырезал восемьдесят тысяч римлян. И не воинов, а стариков, женщин и детей! И вдвое большее число рабов. Вот кто должен понести кару! И ты, Лукулл, можешь стать мечом правосудия, но вместо этого строишь из себя обиженного. Тебе протягивают руку, но ты в гордыне отталкиваешь ее. Ты прав, я совсем не знатен. В восемнадцать лет я каким-то чудом был избран в трибуны, ибо мой отец не имеет лишнего сестерция на подкуп таких, как ты, которые сидят на денежных мешках и вертят государством, как собственной блудливой задницей, теша свое честолюбие. Я присоединился к марианцам, поскольку так было легче всего, иначе быть мне простым легионером. Но я пошел бы под знамя Орла и рядовым, ибо хочу служить на пользу государству. Не Марию и Сулле, а государству! И воевать за Рим, а не за Мария! Против врагов Рима!
   Лукулл внимательно выслушал пламенную тираду трибуна и сказал:
   – Хорошо говоришь. Конечно, стоит подтянуть риторику, но все это легко осуществимо, ведь даже великий Демосфен был в молодости косноязычен. Учить, развлекать или побуждать – цель любой речи. Определенно, у тебя природный талант к последнему. Ты можешь зажигать людей, побуждать их к действию. Если бы тебя послушали некоторые из моих людей, они уже стучали бы мечами об щиты, а Митридат немедленно нагадил бы под себя. Из таких, как ты, выходят вожди. Ты хочешь служить государству. А какое оно в твоем представлении, правильное государство?
   – Власть народа.
   Лукулл усмехнулся.
   – Мы стоим на шатком мосту над пропастью. Ветер, что раскачивает его, стремясь сбросить нас в бездну – Митридат. Будем стоять, он добьется своей цели. В борьбе с ним нам нужно двигаться. Куда? Назад, откуда пришли? Людей на мосту слишком много. Задним не понять страхи и колебания передних. Задние напирают, как убедишь их повернуть? Возникнет давка, свалка, а мост легок и непрочен, многие полетят вниз. Мы толпой вбежали на этот мост, толкаясь локтями, всякий норовил пролезть первым. Сто человек – сто мнений, вот твоя республика, власть народа. И кого ты послушаешь в толпе, этом слепом неповоротливом звере, что теряя свою плоть, топчется над бездной? Здесь можно идти только вперед, друг за другом. Другого пути нет.
   – Идти за кем-то одним, – нагнул голову Квинт.
   – Именно.
   – Сдается мне, Сулле очень нравится на Востоке, – сказал Север, – полагаю, побеждая Митридата, он уже десять раз позавидовал ему черной завистью. Интересно, он уже катает языком по зубам слово «царь»?
   Лукулл хмыкнул.
   – А вот это не твоего ума дело. Ну, хватит пустопорожних разговоров. Не время и не место для состязаний в красноречии. Я свое слово сказал, и планы менять не намерен. Флот пробудет на Косе еще два дня, а затем мы двинемся к проливам.
   – Ты дашь мне судно, чтобы я мог вернуться к Фимбрии? – спросил помрачневший Север.
   – У меня нет лишних кораблей для удовлетворения бессмысленных прихотей мятежников.
   – Хорошо, доберемся сами, только верни нам наше оружие и деньги.
   – Кто тебе сказал, мой наивный друг, что ты вернешься к Фимбрии? Ты и твои люди задержаны, как мятежники и враги римского народа.
   Север скрипнул зубами.
   – Твою судьбу решит Сулла. Но ты мне симпатичен, трибун. Ты не слишком искушен в вопросах политики, но умен, изобретателен и смел. Мне нужны такие люди. Я собираюсь сразиться с Неоптолемом. Ты хочешь драться с понтийцами? Я тебе предоставлю такую возможность. Пользуйся полной свободой в пределах расположения флота. Ведь тебе же, по твоим словам, все равно, под чьим Орлом бить понтийцев? Лишь бы это был Орел?
   – Да, – медленно проговорил Север, пытаясь осмыслить произошедшее, – лишь бы это был Орел…

-------   

   87 Латирос – горошек (греч).
   88 2080 килограммов золота.

Спасибо вам. Заметил, пока вас не было, посещаемость моей страницы на СИ заметно упала. Видать, люди, которые читают, не замечают, что обновления появляются, если рекламу от вас не видят.

Последние главы содержат лишь косметические исправления, сюжетно ничего не меняется. Очень сильно расширится 16-я глава, скоро уже. Я только что ее переписал. Там, под занавес первой части, случится кое-какое откровение относительно того, что за мистика тут творится и кто такой костоправ. В "Псе" такого не было. Там вообще фантастическая составляющая была излишне запутана. Здесь она более прямолинейна и проста. Начав переделку "Пса", я думал, что буду сильно менять сюжет. В итоге сюжет лишь чуть-чуть поменялся, но "монтаж" вроде лучше стал. По крайней мере, я доволен результатом. Невозможно все время себя ругать, так вообще ничего не напишется.

Глава 14
Мыс Лект Троадский. Начало осени
   
   Сухощавый старик, когда-то черноволосый красавец, а ныне совершенно седой, покрытый шрамами и морщинами, но по-молодому подтянутый, стоял на верхней площадке боевой башни «Птолемаиды», флагманской пентеры египетской эскадры.
   Сто двадцать зигитов, гребцов нижней палубы92 хором тянули монотонную песню-келевсму, ворочая веслами в неспешном походном темпе, под перестук деревянных молотков келевста и его помощников, передающих ритм гребли по всем палубам. Гребцы верхнего ряда – траниты, коих было в полтора раза больше, чем зигитов, отдыхали и «Птолемаида», покачиваясь на низкой волне, неспешно двигалась на острие гигантского клина кораблей вдоль берега Троады93 на север, к проливам в Пропонтиду и Эвксинский Понт.
   Здесь, на высоте восьми локтей над верхней палубой, слова песни, доносившиеся из чрева пентеры, плохо различимы, но старик в пурпурном, расшитом золотом хитоне и не пытался разобрать их. Этот мотив, знаком Тимофею с ранней юности, когда он поступил рядовым матросом в царский флот. Для мальчишки, сына рыбака, такой поворот судьбы был неслыханной удачей, ибо подобные ему, свободные, но малоимущие граждане державы Птолемеев могли рассчитывать на службу лишь в качестве гребцов. Тимофей, несмотря на молодость уже считался многоопытным в морском деле, лихо управлялся с парусами и был взят на посыльную эпактиду, снабженную для быстроты передвижения мачтой и парусом. Прошло полвека и вот, под его ногами уже не вечно текущее днище легкого беспалубного суденышка, а доски башенного помоста пентеры, не самой большой в царском флоте, но и не последней. Когда-то одетый в одну лишь выбеленную солнцем набедренную повязку, теперь он носил пурпурный плащ наварха, хорошо известен и уважаем многими, как единственный из флотоводцев Птолемея Латира (а так же кое-кого из предшественников нынешнего царя), кто выбился в люди с самых низов. Пятьдесят лет верной службы, походов, схваток с критянами и киликийцами, с сирийцами, подданными хиреющей династии Селевкидов. Наварх был из тех, кто неизменно первый в бою, но всегда последний в очереди за наградами, хотя по заслугам, по справедливости, должен бы держаться во главе списка наиславнейших египетских военачальников. Но разве есть на свете справедливость? Немного прожило властителей, кто возвышал и приближал простолюдинов. Птолемеи уж точно не из таких. Кроме, пожалуй, самого первого в династии, соратника Великого Александра. Поэтому Тимофей являлся скорее удивительным исключением из правила, за что, кстати, его и любили те, кто не числил в предках богатых и знатных. Любовь черни нередко вызывала злобную зависть владык, но Тимофей был редким гостем во дворце и на глаза придворным почти не попадался. Кто-то же должен охранять морские торговые пути державы Птолемеев. Вот наварх и не вылезал из походов.
   Его это устраивало. Он любил море во всех его проявлениях. Его пьянил жестокий зимний шторм, не страшил изнуряющий знойный штиль. Он властвовал над морем, и поболе других флотоводцев сохранял людей и кораблей в боях и нападках стихии. Раскрашенные дураки в царском дворце могли отзываться о незнатном навархе с пренебрежением, но стоило сверх меры расшалиться пиратам, как вспоминали про Ската. Этим прозвищем Тимофея наградил Леохар два десятка лет назад. В ту пору Волк, еще только подбираясь к ступеням своего нынешнего тронного помоста, активно обчищал побережья Египта и Кирены, но, получив несколько оглушающих ударов от эскадры Тимофея, был вынужден искать добычу в других местах. Позже, подмяв под себя Крит, Леохар, подначивая местных царьков, дважды пытался распространить свое влияние на некоторых высокопоставленных евнухов в Александрии, чтобы они помогли ему убрать с дороги умного врага, но в царском дворце помимо недоброжелателей у Тимофея отыскались и защитники, так что затея Волка в обоих случаях провалилась. Кое-кто объяснил царю, что не стоит бить палкой бдительную сторожевую собаку, если она громким лаем отпугнула воров, разбудив при этом хозяев. Тогда некоторые при дворе принялись было звать Тимофея Псом, но наварху эта кличка не понравилась – в Эгеиде Псами звали как раз тех, кого он истреблял.
   Ныне же времена настали удивительные. Большая триера, шедшая в трех полетах стрелы позади «Птолемаиды», по левую руку, несла на акростоле белое знамя Волка с черным критским лабрисом. И вместо того, чтобы немедленно уничтожить пирата всеми доступными средствами, Тимофей теперь вынужден согласовывать с ним все свои действия. Союзник…
   Хотя родоссцы горой стояли за своего Дамагора, но главнокомандующим Лукулл назначил именно Тимофея, как старшего по возрасту и наиболее опытного. Всей власти он ему, правда, не дал, ибо доверял в этом окружении только самому себе.
   Корабли держались все вместе, но не вперемешку, а «свои со своими». На правом крыле клина – Дамагор. На левом – Леохар. В центре – египетская эскадра. Сам Лукулл разместил свой штаб на «Птолемаиде». Сей факт беспокоил Тимофея, опасавшегося, что римлянин, ничего не смыслящий в морской войне (и вообще в морском деле), начнет тянуть одеяло на себя, однако до сих пор Лукулл не предпринимал попыток вмешательства в управление флотом.
   Когда приметы береговой линии сообщили кормчим о приближении к земле, где более тысячи лет назад, согласно сказкам слепого старца, две рати, подначиваемые богами, упоенно истребляли друг друга из-за женщины, Тимофей условными сигналами дал команду всем кораблям, сближаться. Он не имел точных сведений о силе Неоптолема и его местоположении, поэтому рассчитывал на внезапность. В ту пору корабли для морского сражения выстаивались в линию, подобную фаланге и так же, как на суше, навархи старались максимально усилить свой правый фланг. Тимофей не был склонен слишком костно придерживаться этого правила, но решил, что в данной ситуации наиболее эффективным будет традиционный план боя. Он рассчитывал встретить Неоптолема стоящим на якоре. Слухи о том, что понтийский наварх базируется у Геллеспонта доходили до ушей Тимофея с начала лета. Никто их не опроверг, не сообщил о каких-либо перемещениях понтийского флота. Это могло означать, что Неоптолем караулит проливы, собираясь воспрепятствовать подвозу подкреплений и припасов войску Фимбрии. Конечно, весь штаб Лукулла уже знал, что никакого снабжения марианцев и в помине нет, но понтийцы об этом не догадывались. Сторожат они уже давно, а значит, скорее всего, стоят в каком-то порту, корабли частью вытащены на берег (те, что помельче), частью сцеплены друг с другом, неповоротливы и небоеспособны. На военном совете был выработан план, согласно которому родосский отряд Дамагора на легких триерах врывается в гавань Дардана (именно этот город Лукулл считал наиболее вероятным кандидатом на роль базы понтийского флота), отсекая от берега связанные корабли, по которым наносят удар Тимофей и Леохар. Замысел предполагал быстроту, точность, выучку команд. Недисциплинированные пираты для этой цели не годились, о чем Тимофей со свойственной ему прямотой сообщил Волку, вызвав ухмылку последнего.
   План приняли, однако Скат вряд ли дожил бы до своих седин, если бы не предвидел некоторые возможные неприятные неожиданности, поэтому стал готовиться к бою задолго до Дардана, у самого входа в Геллеспонт. И не прогадал. Неоптолем из Дардана ушел. Тимофей сразу понял это, едва увидел, как прямо по курсу из-за мыса Лект появилась гемиолия критян. Она была послана в разведку и, судя по скорости ее возвращения (весла гемиолии пенили воду в темпе, явно не походном), наткнулась на что-то важное.
   Выскочив на идущую широким фронтом эскадру, кормчий гемиолии быстро сориентировался и направил судно к флагманской пентере. Когда корабли сблизились на расстояние стадии, на обоих келевсты отдали команду сушить весла. Выждав еще немного, Тимофей сложил ладони рупором и прокричал:
   – Что случилось?
   – Множество кораблей! – ответили с гемиолии, – идут на юг!
   – Понтийцы? – спросил трибун Постумий, стоявший на башне рядом с египетским навархом.
   Вопрос был явно риторический и Тимофей не стал отвечать.
   – Идут в боевом порядке?
   – Вроде нет! Многие под парусами!
   – В проливе под парусами? – спросил Постумий.
   Триерарх Мелеагр, командир «Птолемаиды», присутствовавший здесь же, на башне, облизнул указательный палец, оценил ветер и кивнул.
   – Вполне возможно, – подтвердил Тимофей, который безо всякого облизывания пальцев всей кожей чувствовал малейшие изменения в силе и направлении ветра, – десять стадий в самом узком месте, а тут, у входа, вдвое шире. Если они идут походной колонной… – наварх снова повернулся к разведчикам, – вас заметили?
   Гемиолия подошла совсем близко к «Птолемаиде» и можно было не драть глотки.
   – Не знаем, мы видели их издалека, и сразу же повернули назад.
   – Возвращайтесь к своим.
   На гемиолии опустили весла на воду и она, лихо развернувшись, понеслась на левый фланг, к пиратам Леохара. Тимофей повернулся к Постумию и Мелеагру.
   – Готовиться к бою. Передать приказ на все корабли, только без шума. Твои римляне, Постумий, своими трубами способны мертвого разбудить и уж точно предупредят врага, даже если он в двадцати стадиях. Спускаемся.
   На палубе к Тимофею подошел Лукулл.
   – Неоптолем?
   Наварх кивнул.
   – Что ты намерен предпринять?
   – Разбить его, – наварх вытянул руки в стороны и один из матросов принялся обворачивать его плотной тканью льняного панциря.
   Доспех наварха даже не был усилен металлическими пластинками, тогда как легат задолго до появления противника облачился в кованный нагрудник, воспроизводящий гераклову мускулатуру.
   На башне пентеры подняли гоплитский щит, выкрашенный в красный цвет.
   – Эоситей, – позвал наварх безусого худощавого юношу в доспехах, гораздо более дорогих, чем его собственные, – спеши к Дамагору, передай ему, пусть уходит ближе к берегу, там его будет хуже видно. В бой вступит только по звуку трубы.
   Юноша метнулся на корму, перелез через борт и исчез. Посыльная весельная эпактида, которую «Птолемаида» тянула на буксире, отцепившись от флагмана, заскользила к отряду Дамагора.
   – Он узнает звук? – спросил Лукулл.
   – Да, все оговорено заранее.
   – Ты ставишь его в засаду?
   Тимофей кивнул.
   – На фоне берега его триеры увидят не сразу, они не имеют башен и низко сидят. Мы не будем огибать мыс. Пусть это сделает Неоптолем.
   Повинуясь условным знакам, поднимаемым на шестах (мачты на всех кораблях давно убраны), триеры и пентеры союзников сближались, сбиваясь в довольно плотное построение.
   – Ложимся в дрейф, Мелеагр, – сказал триерарху Тимофей, – течение нам благоприятствует.
   – Каким образом? – поинтересовался Лукулл.
   – В Геллеспонте поверхностное течение направлено из Пропонтиды в Эгейское море. Нас будет сносить назад.
   – А если было бы иначе?
   – Потащило бы вперед и к берегу. Укрываться за мысом стало бы сложнее. Враг увидел бы нас загодя и подготовился, убрал мачты, перестроился.
   Лукулл только покачал головой, дивясь познаниям наварха.
   Примерно через час, согласно показаниям клепсидры94, над мысом заметили тонкую струйку дыма.
   – Что это? – спросил Гай Постумий.
   – Я думаю, мы обнаружены, – ответил Мелеагр.
   – Как?
   – Неоптолем может себе позволить разведку конным разъездом по берегу. Даже странно, что нас заметили только сейчас.
   – Значит, внезапный удар теперь невозможен?
   – Выходит так. Дальнейшее ожидание бессмысленно.
   – Так же, как и засада Дамагора, – сказал Лукулл.
   – Ну уж нет, – возразил Тимофей, – легат, сейчас все зависит от твоего авторитета. Нужно, чтобы твой человек немедленно отправился к Леохару и передал приказ идти в атаку. Я хочу, чтобы Псы ввязались в бой, быстро его проиграли и обратились в бегство.
   – Притворное отступление?
   – Да. Это рискованное предприятие и боюсь, Волк может приказ из моих уст проигнорировать.
   – Понятно. Публий Ацилий, ты слышал слова наварха?
   – Да, мой легат, – откликнулся один из трибунов в свите Лукулла.
   – Поручаю исполнение тебе. И пойдешь в бой на корабле Леохара, как гарантия, что его не бросят на произвол судьбы.
   – Так точно.
   – Заставь Неоптолема обогнуть мыс… – сказал Тимофей.
   – …и проси за это любую награду, – закончил за него Лукулл.
   
   
* * *
   
   
   – Распределить их по разным кораблям, легат?
   – Зачем? Думаешь, они могут представлять угрозу?
   – Я бы не исключал этого. Два десятка человек, настроенных враждебно, в пылу битвы могут ударить нам в спину.
   – Допустим, они смогут захватить корабль. И куда потом денутся?
   – Я предлагаю не рисковать.
   – Хорошо. Раздели их.
   Узнав о решении Лукулла, Север усмехнулся:
   – Осторожность никогда не повредит, Луций Лициний?
   Вопрос не достиг ушей адресата, ибо легат не удосужился посетить марианцев лично. Приняв решение и отдав команду подчиненным, он сразу же выкинул из головы пленного трибуна и его людей. Север поинтересовался у Постумия, что тот думает о решении легата, но наткнулся на непроницаемую маску вместо живого лица. Трибун Гай решения командующего обсуждать не собирался. Истинный солдат. Итак, план Фимбрии полностью провалился. Что же теперь делать? Смириться и отдаться на волю судьбы? Что-то в последнее время все, к чему он прикасается, рассыпается в труху. Север не смог совладать с потоком эмоций, хлеставших через край.
   – Вы – стадо упрямых баранов!
   – Ты слишком много говоришь, марианец, – холодно ответил Постумий.
   – Я римлянин! Такой же, как и ты. Мы должны сражаться против общего врага, а не друг, против друга!
   – Вы, марианцы, все такие восторженные идиоты? Залили улицы Города кровью и при этом имеете наглость утверждать, что вы такие же римляне? Вы убили моего брата. Будь моя воля, я изрубил бы тебя на мелкие куски.
   – Что тебя останавливает? – мрачно спросил Север, не став заниматься очередным сравнением, кто больше зарезал римских граждан.
   – Легат излишне великодушен.
   – Что тебя останавливает? – повторил вопрос Квинт, – ты можешь убить меня и доложить, что я пытался бежать.
   – Не провоцируй меня, марианец. Юпитер свидетель, у меня руки чешутся.
   – Я не убивал твоего брата.
   – Ты марианец.
   Понятно. Дальнейшая дискуссия бессмысленна.
   – Зачем разделять нас? Если мы безоружные узники, окруженные врагами, которые жаждут нашей крови сильнее, чем крови Митридата, разве мы в силах повредить вам?
   – Потому что, как я уже сказал, легат излишне великодушен. Вам вернут оружие. Ты хотел сражаться с Митридатом? Лукулл дарует тебе такую возможность.
   Квинт был вынужден признать, что происходящее с трудом поддается осмыслению. Похоже, единственно возможный выход – прекратить бороться с судьбой. Будь, что будет.
   Его определили на египетскую пентеру «Три Хариты», которой командовал триерарх Неферет, судя по имени – чистокровный египтянин. Однако он прекрасно говорил на общегреческом языке, и всем своим внешним видом, манерами, одеждой, не отличался от эллина. Вот он – отголосок великого передела мира, смешения народов, задуманного Александром. Один народ, один царь, один бог.
   Несбыточная мечта? Тогда, в жаркий день месяца таргелиона95, когда в Вавилоне умер Великий Царь, говорили, что звезда Александра закатилась. Но он не был звездой, стремительно промчавшейся по ночному небосклону и сгоревшей без следа. Он был яркой молнией, сверкающей лишь краткий миг, но порождающей лесной пожар, длящийся многие дни и недели. Он был камнем, брошенным в воду. Камень давно уже на дне, а волны все еще бегут прочь, ровными кругами…
   Еще Александр стал назначать на ключевые посты в своем царстве варваров, вызвав тихую ненависть македонян. Его наследники, диадохи, оказались вынуждены продолжить эту традицию. Десятилетия кровопролитных войн сильно проредили число ушедших в поход с Александром, но все же македоняне и эллины не растворились без следа посреди моря варваров. Наоборот, смешение двух стареющих культур породило нечто новое, весьма жизнеспособное. Один царь, один бог… Не суждено. Не возможно. Так ли? Вот он – египтянин, не отличимый от эллина. Кому придет в голову назвать его варваром? Значит, мечта осуществима? И все люди могут быть братьями, отбросив сковывающие путы ксенофобии? Красивые слова… Даже, когда волею богов стираются границы государств, люди все равно стремятся поделиться на «наших» и «не наших». Послушай, малыш, сказку про то, как поссорился дядя Гай с дядей Луцием, а несколько сот тысяч римлян зачем-то решили в этой ссоре принять деятельное участие.
   Подобные мысли были в новинку для Севера. Он – отпрыск не слишком богатого семейства, к нему не приставляли в учителя образованных рабов, а большую часть времени Квинт проводил в компании Стакира. Скиф, при всех его талантах, высокими материями не увлекался. Впервые список жизнеописания Александра на каком-то выцветшем папирусе, в оригинале составленный, кажется, самим Птолемеем, попался Квинту во время службы под началом Дидия. В первую очередь юный трибун заинтересовался, конечно, описанием походов и битв, но было там еще кое-что. Что-то, заставившее задуматься.
   Здесь, на Востоке, самым большим удивлением, даже потрясением, стало то, что он, римлянин, с детства обучившийся греческому языку, понимал всех. В городах Вифинии, в порту Фокеи, любой чужестранец, одетый необычно, говорил по-гречески. Это поистине всемирный язык. Квинт путешествовал на борту финикийского гаула, подвергся нападению киликийских пиратов, а теперь ступает на борт египетской пентеры с командой, состоящей из египтян. И все эти люди, как он мог убедиться, были весьма условными финикийцами, киликийцами и египтянами. При всей этой удивительной общности, деление на «наших» и «не наших» представало чем-то донельзя искусственным. А вот кто органично смотрелся по ту сторону границы «наших», так это римляне, отряды которых Лукулл разместил на всех египетских кораблях. Собственных людей у легата не больше трех сотен, а то бы он отрядил их и в команды родоссцев с критянами. Не доверяет союзникам Луций наш Лициний.
   Приятной неожиданностью стала встреча на борту «Трех Харит» с Барбатом и еще одним легионером, Титом Милоном, по прозвищу Лапа. Подбирая сопровождение для посла, Сергий Назика выделял ребят крепких, под стать этому Лапе с его геракловыми ручищами, но если на «Любимце Астарты» Милон особенно не выделялся, то здесь был, как титан посреди карликов.
   Тессерарий весело подмигнул Квинту:
   – Что, командир, провалились мы?
   – Выходит так.
   – Ничего, еще поживем.
   – Поживем, Луций.
   Впервые оказавшись на военном корабле таких размеров, Квинт был поистине впечатлен. Немаленький гаул казался теперь скорлупкой. А ведь пентера – не самый большой корабль из ныне существующих, и уж ни в какое сравнение не идет с гигантами Деметрия Полиоркета и Птолемея IV. Еще больший восторг вызвало зрелище выхода союзного флота в море. Север уже видел большие скопления кораблей при переправах в Грецию и Азию, но то были транспортники, а здесь, куда ни кинь взгляд, воды не видно от триер и пентер. Восемьдесят кораблей.
   У входа в Геллеспонт флот изготовился к бою. Египетская эскадра шла правильным клином «Три Хариты» располагались довольно близко к его острию. На правом траверсе – пентеры «Ганимед», «Прекрасная». Далее флагман – «Птолемаида». По левому борту шла пентера «Рог Аписа», а чуть сзади держались триеры «Атропа» и «Чайка». Моряки сосредоточены, даже напряжены. Всезнающий Барбат, который не стеснялся расспрашивать всех обо всем, подсказал Квинту, что египтяне последние десятилетия сражались на море лишь с пиратами, часть из которых сейчас, союзники, довольно беспорядочно расположились на левом фланге. Флот Митридата же на море господствует. Не мудрено, что все его боятся. «Вернее, опасаются», – поправился Луций.
   Когда на башне соседнего «Ганимеда» появился красный щит, пошло движение.
   – Совсем близко понтийцы, видать, – прокомментировал Барбат, – за мысом. Скоро начнется.
   Забегали моряки, расставляя возле рессорных стрелометов-эвтитонов здоровенные стрелы – каждая чуть короче римского пилума. Север заметил, что они снабжены медными трубками с торчащими наружу промасленными жгутами.
   – Там внутри что? – спросил префект одного из матросов.
   – Нефть, – коротко ответил тот, не вдаваясь в подробности.
   – Это горючее земляное масло, – пояснил тессерарий, – я узнавал. Вот этот фитиль поджигают, а целятся так, чтобы стрела по дуге в палубу попала. Тогда урону больше. Масло из трубки разливается и вспыхивает.
   Закурились жаровни. Египтяне-эпибаты и римляне облачились в доспехи. Северу выдали кривой меч-копис, простой конический шлем и льняной панцирь, в который трибун, не имеющий навыка, завернулся не без труда.
   Север почувствовал, что темп гребли понизился, а потом и вовсе прозвучала команда сушить весла. Критяне на левом фланге, напротив, резко ускорились и, оторвавшись от египтян, начали огибать мыс. Довольно продолжительное время ничего не происходило. Моряки всматривались вдаль, молчали. Наконец, оттуда, из-за мыса, донесся едва различимый треск. За ним последовали крики. Все эти звуки столь слабы, что в иной ситуации не смогли бы перекрыть сухое потрескивание углей в жаровнях и скрип корабельных снастей, но сейчас, а атмосфере напряженного ожидания, они грянули, подобно грозовому раскату.
   – Ну, понеслось, – объявил Барбат.
   Опыт морского сражения, которым обладал Север, не мог раскрыть ему всю картину того, что творилось за мысом. Треск и крики усиливались. К сигнальному дымку на мысе добавились еще дымы, густые, черные.
   – Хорошо смолистое дерево горит, – заметил Милон.
   Сражение шло, а на египетских кораблях время словно остановилось. Север заметил, что лежащие в дрейфе пентеры, как будто, немного сносит назад.
   «Чего мы ждем?»
   Из-за мыса показались корабли. Одна гемиолия, другая, келеты, моноксилы. Кто-то из египтян с досады крякнул:
   – Уже бегут, ублюдки.
   – Разбойные, что с них взять. Жареным запахло, вот и драпанули.
   – А мы-то чего медлим? Надо всем навалиться!
   «Он заманивает их в ловушку», – подумал Север, имея в виду Лукулла, – «это притворное бегство».
   Корабли пиратов слепо шли прямо на египтян.
   – Столкнемся же! – воскликнул Милон, крепко схватившись за борт, аж пальцы побелели.
   «Отвернут. Это ловушка. Они скрывают нас от понтийцев», – Север чувствовал, как кровь побежала по жилам быстрее.
   Лопасти весел пентеры с громким всплеском опустились в воду. Квинт ощутил легкий толчок, сопровождаемый слитным выдохом трехсот глоток: «Ха-ай!» Деревянные колотушки принялись отбивать неспешный ритм. Слева по борту, с «Рога Аписа» почти точно в такт доносился свист флейты.
   «Р-раз!»
   Сто двадцать весел поднялись вперед и вверх, как копья фаланги. Ни одно не пошло криво, выученные гребцы могли поспорить с лучшими геометрами в изображении параллельных линий.
   «Два!»
   Весла опустились.
   «Ха-ай!»
   Новый толчок. По обоим бортам в воде возникают цепочки стремительных вертунов, сопровождающих бросок пентеры. А келевст не унимается и бьет все быстрее:
   «Р-раз!» – подхватывают пентеконтархи.
   «Два!» – копья эпибатов стучат по палубе. Нет сил стоять неподвижно, так и хочется поддержать, отбить нарастающий ритм, принять участие в пробуждении мощи хищного морского чудовища, в которое стремительно превращается пентера.
   «Р-раз!» – струи воды дождем льются с поднятых весел.
   «Два!» – вода бурлит, мириады брызг на мгновения рождают в воздухе соленый туман.
   «Р-раз!»
   «Два!»
   «Ганимед» чуть вырывается вперед, «Рог Аписа», напротив, отстает. На встречной гемиолии весла бьют вразнобой, оно и понятно, откуда бы у разбойных взялась такая выучка.
   «Р-раз!»
   «Два!»
   Пиратские корабли начали отворачивать в стороны. Довольно хаотично. Кормчие поумнее уводят свои корабли мористее, но кое-кто норовит прижаться к берегу в разрыв между египтянами и почти незаметными на фоне скал родосцами.
   «Куда прешь, лопата!?»
   Одна из пиратских гемиолий, плетущаяся в конце, чуть мешкает и неожиданно резко кренится на правый борт, почти останавливаясь. Крики моряков глохнут в треске ломаемого дерева. Рядом с протараненным судном стремительно проходят две триеры, на их передних наклонных мачтах, которые не успели убрать, красуются полотнища с эмблемой Ахеменидов96: звезда и полумесяц в венке. Спустя какие-то мгновения, на носу «Трех Харит», со щелчком и гудением бьет эвтитон, и дымящаяся стрела уносится в сторону врага.
   Мимо! Поторопились.
   Замешкавшаяся гемиолия погружается в воду. Прочие пиратские корабли почти все уже раздались в стороны, открывая путь ударной силе союзного флота.
   
   Увлекшись преследованием критян, понтийцы, как и ожидал Тимофей, вытянулись в узкую ленту, а завидев сильного противника, начали беспорядочно сбиваться в кучу, как стадо испуганных овец. Если бы Север был опытнее в морском деле, он мог бы отметить, что в первых рядах понтийцев оказались только триеры. Пентеры и гексеры Неоптолем придерживал в хвосте походной колонны и теперь они, замедлившись, выстраивали фронт для сражения.
   Меньшие корабли первыми приняли на себя удар египтян. Впрочем, триерархи египетских пентер в первой линии были достаточно опытными, чтобы бездумно кидаться на такую легкую добычу, какой представлялись пытающиеся развернуться и уйти из под удара легкие корабли противника. Никого из египтян на «Трех Харитах» не удивило, что кормчий, избегая таранного удара, ловко провел корабль между парой понтийских триер. Север, поначалу недоуменно нахмурившийся, быстро сообразил, что «Три Хариты» намереваются бить рыбку покрупнее. Прельстившись понтийской триерой, кормчий «Харит» рисковал заклинить таран в борту жертвы. Подобное имело смысл лишь в схватке с кем-то более важным и опасным. Огрызнулись глиняными, заполненными нефтью горшками, понтийские палинтоны, метатели ядер, ударили стрелами египтяне, на том и разошлись.
   «Рогу Аписа» повезло меньше, он не смог отвернуть и врубился в чужой, неосторожно подставленный борт, сразу отстав от «Харит». Бросив взгляд назад, Север увидел, как группа легионеров пытается без «ворона» перебраться на вражеский корабль. Непривычных к такому делу римлян понтийцы ловко приняли на копья и поперечный гребень центуриона, мелькавший над бортом, исчез первым.
   – Правый борт, весла убрать! – рявкнули над ухом.
   Гребцы спешно выполнили команду, спасаясь от вражеского тарана. С прошедшей мимо триеры полетели стрелы и дротики. Одним из них, зазевавшийся Север едва не был пришпилен к башне.
   «Внимательнее, Квинт, хватит хлопать глазами по сторонам, сейчас будет еще жарче».
   На расстоянии вытянутой руки прогудело каменное ядро, снеся голову одному из моряков. Квинт втянул голову в плечи, а благоразумный Барбат и вовсе растянулся на палубе.
   – Не ранен?
   – Вроде, живой!
   Другое ядро превратило в щепки борт, уронив жаровню возле стреломета. Раскаленные угли покатились по палубе. Милон кинулся тушить пожар, сорвав с плеч свой легионерский плащ. Один из помогавших ему матросов перевалился через борт со стрелой в шее. Еще одно ядро рикошетировало от палубы двух шагах от Севера, а в следующее мгновение кусок доски прилетел в ему затылок. Трибун упал на палубу. В глазах потемнело, но шлем с войлочным подшлемником смягчили удар.
   Поднявшись на четвереньки, Квинт беспомощно взглянул на свой щит. Он чувствовал себя голым. Рядом лежала чья-то оторванная нога.
   – Весла на воду!
   Потянуло едким вонючим дымом. На палубе одной из пиратских гемиолий, не успевшей убраться и теперь сцепленной мертвой хваткой с понтийской триерой, заплясали языки яркого пламени. Квинт выглянул из-за борта, прикрываясь щитом и увидел, как пара снарядов, рисуя в небе красивые дымные арки, рухнули в море неподалеку от «Трех Харит».
   «Еще этого для полного счастья не хватало. Дым-то откуда?»
   Словно отвечая на его невысказанный вопрос, один из эпибатов «Харит» поднес уголь с жаровни к заряженной в эвтитон стреле и она, оставляя за собой густой черный след, с гудением улетела прочь.
   Понтийцы в своих машинах использовали силу скрученных волосяных канатов, а египтяне – рессор. В море канаты быстро отсыревали, как не смазывай их маслом, натяжение их постоянно менялось, сбивая прицел. Поэтому египетские машины, не обладавшие подобным недостатком, били, хотя и на меньшие дистанции, но гораздо точнее. Моряки Неоптолема применяли зажигательные горшки и каменные ядра, их машины размерами превосходили египетские и стояли только на самых больших кораблях. Эвтитоны Тимофея, легкие и компактные, разместились в числе не менее трех на каждой триере.
   – Левый борт, табань!
   Весла уперлись в воду и пентера начала разворачиваться влево. Впереди замаячил высокий, на локоть выше, чем у «Трех Харит» борт вражеского корабля.
   – Секстирема! – проорал Барбат.
   – Откуда знаешь?
   – Я все знаю! Там бойцов одних с полсотни будет! Сейчас пойдет потеха!
   Север не знал, что Неферет, лично вставший к рулевым веслам, действительно подловил одну из гексер (или секстирем, на римский манер) Неоптолема. В суматохе сражения понтийцы подставили борт, куда не замедлил въехать, сокрушая весла, таран «Трех Харит».
   Удар!
   Квинт, не успевший найти опору, полетел вперед, но сразу же, как кошка, вскочил на ноги.
   «Харитам», в отличие от «Рога Аписа» повезло в том плане, что его римская часть команды заранее озаботилась сооружением на носу пентеры «ворона» и теперь с его помощью легионеры реализовывали свою пехотную сноровку, тесня понтийцев. Римляне дрались на узком мостике, бронзовым клювом впившемся в палубу гексеры, фронтом по двое. Лучшая выучка давала о себе знать и более высокий борт, вынуждавший легионеров лезть снизу вверх по наклонной плоскости, понтийцев не спасал.
   Север тоже кинулся в бой и теперь нетерпеливо переминался с ноги на ногу у входа на мост. Задние, напирая на передних, своей массой, в создании которой деятельное участие принял здоровяк Лапа, просто смели понтийцев.
   Когда трибун протолкался на палубу гексеры, она была уже на треть занята римлянами и египтянами. Здесь гораздо просторнее, чем в столпотворении у мостика, но какого-либо подобия строя не прослеживалось, удары сыпались со всех сторон и Квинт сразу же погрузился в пляску стали.

--------
   
   [92] На кораблях с тремя рядами весел под зигитами располагался еще ряд гребцов-таламитов.
   [93] Троада – область в Малой Азии с главным городом – легендарной Троей, которую в описываемое время чаще называли Илионом.
   [94] Клепсидра – водяные часы.
   [95] Таргелион – месяц с середины мая до середины июня. Александр Македонский умер 10 июня 323 г. до Р.Х.
   [96] Понтийские цари вели свой род от персидской династии Ахеменидов, последним царем которой был разбитый Александром Македонским Дарий III Кодоман.
   [97] Бромий – «шумный» (греч). Эпитет бога Диониса, с которым отождествлялся Митридат.