Глава 3
Гераклея-в-Линкестиде
   
   Последний переход был самым длинным. Север не знал местность и без описания примет не мог определить, сколько еще осталось до цели. Между тем, солнце клонилось к закату, и в голове каждого легионера преобладала единственная мысль: «Скорей бы уже остановиться». Однако приказ о строительстве лагеря все не поступал.
   Вдоль колонны мчался верховой, задерживаясь на пару мгновений в голове каждой центурии и что-то крича. Вскоре дошла очередь и до Севера.
   – Ускорить движение!
   – Что случилось? – крикнул центурион, но вестовой не ответил, ускакав прочь.
   Впереди идущие начали отрываться, и Квинт поспешил подтвердить солдатам команду, за ним ее повторили декурионы:
   – Шире шаг!
   Легионеры недовольно заворчали, но с исполнением приказа не задержались.
   – Бой будет, – предположил Авл, идущий в первой шеренге, – чего иначе гнать на ночь глядя.
   – Сходу, что ли? Целый день топаем, – его товарищ поудобнее перехватил фурку, – они там все с ума посходили?
   – Не служил ты, братец, в Африке, – буркнул седой ветеран, – мы за Югуртой по пустыне только так и гонялись. Переход – бой. А иначе его было не поймать. Скользкий, как угорь.
   – Это вас Цецилий Метелл так воспитывал? – злорадно оскалился Авл, – я слышал, вы там совсем в студень превратились, не воины, а бабы на сносях: «Всего боюсь, мозгов не имею».
   – Язык откуси, сопля! – возмутился ветеран.
   Зубоскала толкнули в спину, и кто-то из задних добавил:
   – Беготня была с Марием, а Метелл все больше ползал.
   – Мы так Капсу взяли, – обиделся ветеран, – по пустыне целый день, под солнцем, и сходу в бой.
   – Ты что же, Кезон, с Марием служил? – поинтересовался сосед ветерана.
   – Служил, – буркнул седой.
   – А никогда не рассказывал…
   – Давно это было. Тогда еще в легионы всякую шелупонь, вроде тебя, не принимали. А Сулла у Мария в трибунах ходил.
   – Ну и как оно, с Марием-то? – спросил Авл.
   – Вон его спроси, – кивнул Кезон в сторону Севера, – он большим начальником был, лучше расскажет.
   – А и верно! Слышь, командир? Где лучше, с Марием или у нас?
   – Так он тебе и скажет, – раздался голос сзади.
   – Я Мария ни разу в глаза не видел, – спокойно ответил центурион, – служил в Испании.
   – Ну и как?
   – Как везде. Легаты меняются, а служба одна.
   Квинт уже сбился со счету, в который раз затевался подобный разговор. Сравнение полководцев было для солдат одним из любимых развлечений в походе. Необременительно, чеши себе языком. Центурион от беседы не уклонялся, под нее неплохо мерялись мили, особенно, когда легионы ступили на Эгнатиеву дорогу и ноги уже не вязли по колено в грязи. Приняв, наконец, Квинта, как своего, солдаты, тем не менее, никак не могли осмыслить тот факт, что Север не с луны свалился, а служил прежде, так же, как они. В таких же легионах.
   «Хорошо Сулла поработал. Эти за ним на край света пойдут. Брат против брата встанет не задумываясь. Марианец для них – существо чужой крови».
   – Я слышал, – сказал Авл, – у марианцев похоронных коллегий нет, и легаты на погребение покойников из своих средств деньги выделяют.
   – Вранье, – опроверг слух Север, – солдаты скидываются, как везде.
   – А донативу[7] всю выдают?
   – Половину. Остальное только после службы. Иначе на что ты жить-то будешь, если покалечат?
   – Да платили бы всё! Я бы ни за что не истратил!
   – Ври больше! Кто в Беотии общественный котел в кости проиграл? Мало мы тебе ребер пересчитали? – возмутились в задних рядах.
   Разговор сам собой скатился в сторону от обсуждения возможного сражения, но вскоре предчувствие недоброго вернулось: небо на севере затягивало дымом.
   – Это что еще такое?
   – Гераклея горит!
   – Точно, мне вчера знакомец из первой когорты сказал, недалеко уже до Гераклеи. Подходим.
   – А кто поджег-то?
   – Варвары, кто же еще.
   – А может наши ворвались? Зря, что ли, командовали топать быстрее?
   – Надо бы, братья, поспешать! Этак нам никакой добычи не достанется!
   Солдаты приободрились, откуда только силы взялись. Передние шагали в ногу с командиром, а задние начали спешить и толкаться.
   – Ну-ка, ровнее строй! – рассердился Север, – куда ломанулись, как стадо баранов?
   – Какая вам добыча? – осадил торопыг Барбат, – кто даст римский город грабить? Базилл точно не даст.
   – К тому же варвары все давно растащили, – добавил Авл.
   – Вот мы у них назад и отнимем!
   
   Отнять не получилось. Дромихет покинул город. Убираясь восвояси, фракийцы в бессильной злобе поджигали дома – не досталось им, пусть никто не получит. Авангард Базилла, достигнув Гераклеи, застал отход последнего отряда фракийцев. Римляне немедленно вступили в бой и перебили варваров, но пожар успел разгореться. В застройке старого македонского города дерево уступало камню, однако его было достаточно, чтобы Гераклея стремительно превратилась в гигантский костер.
   Марк Лукулл, командовавший авангардом, послав гонца к Базиллу, немедленно приступил к тушению пожаров, но людей у него было немного. Легат отправил на помощь Марку всю кавалерию, пехота тоже поспешала, как могла. Достигнув города, первая когорта заняла оборону, остальные, по мере подхода, включались в борьбу с огнем.
   Базилл оценил обстановку. Проходя через Гераклею, Эгнатиева дорога продолжалась на северо-запад, и варвары могли отступить по ней, но это был не единственный вариант: дорог, обычных грунтовых, ответвлявшихся от основного тракта и ведущих во Фракию, было несколько. Варвары могли уйти в Лихнид, стоящий у Орхидского озера, в Дамастион, в Скопы… Куда угодно. Куда?
   – Осторий, Венулей, послать две турмы[8] по каждой дороге. Если найдут варваров – в бой не вступать. Возьмите людей Реметалка, как проводников.
   – Они одрисы, мой легат, – возразил младший Лукулл, – им здешние тропы могут быть незнакомы.
   – Клавдий, немедленно найди кого-нибудь из местных, кто в состоянии связно рассказать, что тут творилось. И еще добровольцев в помощь Реметалку.
   Глабр бросился исполнять и довольно быстро приволок двух человек: пленного фракийца, уцелевшего в схватке с конниками Лукулла и горожанина, оборванного и перемазанного сажей.
   Первым делом Базилл обратился к местному жителю:
   – Как тебя зовут?
   – Мел… Меланфий Фуллон, господин, – чуть заикаясь, пролепетал горожанин. Вид у него был чрезвычайно испуганный.
   – Ты римлянин?
   – Н-нет.
   – Он сукновал, – вставил Глабр.
   – Это я вижу[9], – резко ответил Базилл, – ты кого-нибудь позначительнее найти не мог? Где городской префект? Старший «бодрствующих»[10] или другие магистраты?
   Глабр лишь покачал головой. Командующий обратился к сукновалу.
   – Меланфий, ты знаешь, где городской префект?
   – Т-там… – Фуллон указал рукой в сторону городских ворот, – висит…
   Базилл помрачнел.
   – Понятно. Сколько всего здесь было варваров? Какие? Кто ими командовал? Куда ушли?
   – Н-не знаю… Много… Фра… фракийцы…
   – Из какого племени? – спросил легат Гортензий, присутствовавший при допросе.
   – Н-не знаю… Волки… Вырезали… Аминту убили, соседа… Семью его… Все амбары выгребли… Волки…
   – Какие еще волки?
   – Н-не знаю… Волки… С хвостами…
   – Тьфу-ты! Кого ты притащил, Клавдий?! Найди другого, вменяемого. И побыстрее, у нас мало времени! – Базилл посмотрел на пленного, – теперь с тобой, варвар. Куда ушел Дромихет?
   Фракиец оскалился и сплюнул:
   – Чалас.
   Легат сжал зубы.
   – Без перевода понятно. Клавдий, постой, займись этим, он должен заговорить.
   – А он по-нашему, понимает? – спросил Лукулл.
   Базилл посмотрел на Марка.
   – Где Реметалк?
   – Ускакал с Осторием.
   – Самого-то куда понесло?! Кого-нибудь из его людей сюда, живо!
   – Луций, я отправил все фракийские когорты прочесывать окрестности, – объявил Гортензий.
   Базилл глухо зарычал.
   – Мне нужен фракиец! Любой. Гарса здесь?
   – Еще не вступил в город, мой легат. Его когорта в самом хвосте.
   – Марк, дуй к Гарсе, у него там наш марианец. Вроде, среди его людей фракиец был. Тащи его сюда.
   – Слушаюсь!
   
   Шестая центурия подошла к городу уже в темноте. Хотя, это с какой стороны посмотреть – Гераклея пылала, и мятущееся пламя пожара ярко-рыжими ножами кроило ночь на лоскутки света и тьмы. Зарево разливалось по небу, видимое за много миль. Ворота города распахнуты настежь, сотни, тысячи людей суетились в кольце городских стен и снаружи, растаскивали баграми горящую кровлю домов, сараи, загоны скота, заваливали огонь песком. Легионеры и горожане топорами, лопатами, что в руки попалось, создавали вокруг каждого горящего дома пустое пространство. Если в городе и были ручные помпы, с таким большим огнем им не справится, а из реки, текущей совсем рядом с городом, ведрами воды не наносишься.
   Городские ворота, обращенные на юг, были образованы двумя рядом стоящими каменными башнями, соединенными деревянной галереей, охваченной пламенем и грозившей обвалиться в любой момент. Над одной из башен с громким треском обрушился дощатый шатер, взметнув в ночное небо целый фейерверк искр.
   Под огненной аркой бежали люди. Из города выносили раненых, выводили женщин и детей. Некоторых волокли силой. Один солдат тащил на плече девушку. Та вопила, срывая голос, звала кого-то по имени и рвалась назад, в огонь, в смерть. Пылающая галерея опасно покосилась. Рухнет и похоронит всех, десятки жизней за один миг…
   – Отняли награбленное… – процедил Авл.
   Возле ворот валялись трупы побитых варваров. Своих товарищей, погибших в недавней схватке, легионеры стаскивали в сторону.
   – Мешки и щиты на землю! – скомандовал Север, – кольчуги долой, шлемы оставить, взять корзины для земли, лопаты и топоры!
   Легионеры спешно разоблачались.
   – А это что такое? – спросил один из солдат, указывая пальцем.
   – Где?
   – Да вон, у самых ворот.
   Север сжал зубы: возле городских ворот в землю было вкопано с десяток длинных шестов, на которых висело… Раньше это было живыми людьми…
   – Сбереги, Юпитер… – прошептал Авл, – как же это…
   – Варвары, – процедил Кезон, – заостряют кол и жертву задницей на него натягивают. Потом вертикально ставят. Кто сразу от боли помер – тому повезло. Кол все потроха медленно раздирает…
   – Избавь меня от этих подробностей, – поморщился Авл.
   – А галлы, я слышал, жертву в плетеной клетке сжигают, – поделился знанием другой солдат, не столь впечатлительный.
   – Заткнитесь все, – отрезал центурион.
   Почерневшие, разложившиеся трупы, обклеванные воронами, висели на колах уже весьма продолжительное время. Один из них был обернут в нечто, когда-то бывшее всаднической тогой. Узкая пурпурная полоса еще угадывалась по краю одеяния, темно-бурого от высохшей крови.
   – Они казнили местных магистратов, – высказал догадку Квинт, – наверняка, префекта города и других начальных лиц.
   К Северу подлетел всадник в доспехах трибуна.
   – Ты второй гастат десятой когорты[11]?
   – Так точно.
   – В твоей центурии служит фракиец. Он срочно нужен легату в качестве переводчика.
   – Бурос! – позвал Север.
   Фракиец вышел из строя. Он был облачен, как обычный легионер.
   – Садись ко мне, – скомандовал трибун, – а ты, гастат, приступай к тушению пожара.
   Фракиец забрался на коня за спину гонцу, и они умчались прочь.
   Север окинул взглядом построившихся солдат и скомандовал:
   – За мной бегом, марш!
   
   За все время Балканской кампании Клавдий Глабр приобрел весьма богатый опыт развязывания языков. До прибытия переводчика пленного предварительно «обработали», не задавая ему вопросов. Во время экзекуции варвар не молчал, постоянно что-то треща на своем языке. Это навело трибуна на мысль, что трудностей не возникнет. Кто говорит, тот скажет. Правда, несколько смущало, что болтовня варвара не отличалась разнообразием. Фракиец повторял один и тот же набор слов, в котором преобладали «суку» и «чалас». Глабр догадывался, что это ругательства, и поэтому продолжал «подготовку» пленного к допросу.
   В наскоро поставленную палатку вошли Лукулл с переводчиком. Пленный стоял на коленях, вернее безвольно висел, уронив голову на грудь, между двумя солдатами, вывернувшими ему руки. Лукулл приблизился и приподнял голову варвара за подбородок. Вся нижняя часть лица фракийца, искаженная хищной гримасой, была залита кровью.
   – Быстро ты его, Клавдий. Часом, не перестарался? – поинтересовался Лукулл, – он говорить-то вообще сможет?
   – Сможет. Вполне в сознании. Смотри, как таращится.
   Действительно, глаза фракийца не закатились, затянутые поволокой, как бывает, когда жертва «плывет», а впились в Марка, как зубы хищника в беззащитную плоть.
   – Ну ладно, времени мало, приступим к делу, – Лукулл повернулся к Буросу, – спроси-ка его, куда бежали варвары, захватившие Гераклею? Сколько их?
   Бурос спросил. Пленный обнажил остатки передних зубов и прохрипел:
   – Чалас.
   – Дерьмо, – перевел Бурос.
   – Это я уже и сам догадался, – невозмутимо бросил Глабр и дал знак одному из солдат, – сломай-ка ему палец.
   Фракиец попытался сжать кулаки, но это ему не помогло. Хрустнули кости, выворачиваемые из сустава. Варвар взвыл.
   – Говори!
   – Чалас! Суку пор! О, дисе, Кандаоне, да ме дарсас!
   – Скажи ему, что если он не будет отвечать, его ждет очень мучительная смерть, – обратился к переводчику Лукулл.
   – Осмелюсь возразить, командир, это бесполезно, – сказал Бурос.
   – Почему?
   – Он не боится смерти.
   – Чушь. Я встречал людей, бравировавших тем, что не боятся смерти, – не поверил Глабр, – некоторые действительно умирали отважно. Даже с улыбкой на лице. Таких людей единицы. Этот не похож. Уж я разбираюсь.
   – Фракийцам умирать проще, чем вам, римлянам или эллинам, – объяснил Бурос, – вас в посмертии ждет серое беспамятство. Ваши души все забывают. Это небытие навсегда. Мы, фракийцы, знаем, что после смерти наши бессмертные души попадут в чертог Залмоксиса и по его воле, когда-нибудь, вновь возродятся. Ты не запугаешь его угрозами мучительной смерти, трибун.
   – Чем же его сломить?
   Бурос помедлил с ответом, было видно, что ему не хочется говорить.
   – Если пообещаешь ему, что отрубишь руки и ноги, но не дашь истечь кровью, оставишь жизнь, это может напугать его.
   – Хорошая мысль. Скажи ему это.
   Бурос поджал губы, но приказ исполнил. Пленный побледнел, но что-то быстро проговорил и, запрокинув голову, завыл по-волчьи. Один из державших фракийца легионеров ударил его кулаком в живот и варвар заткнулся.
   – Что он сказал?
   – Он сказал, что Кандаон, бог волков-воинов, не допустит, чтобы его сын жил беспомощным обрубком. Он подарит ему быструю смерть от боли.
   – Боли, значит, тоже не боится, – процедил Глабр, – а вот в это я уж точно никогда не поверю. Боль можно терпеть, когда она быстра и преходяща, но если ее сделать непрерывной…
   Трибун собрался отдать легионерам, выполнявшим функции заплечных дел мастеров, приказ возобновить пытку, но Лукулл остановил его.
   – Подожди, Клавдий, тот сукновал тоже что-то лепетал про волков, – Марк повернулся к Буросу, – кто такие эти «волки-воины»?
   – У тех гетов, что живут на левом берегу Данубия, есть один обычай, появившийся не так давно, около ста лет назад. Их юноши, достигая совершеннолетия, становятся волками…
   – Как это?
   – Об этом знают лишь капнобаты, «блуждающие в дыму» – жрецы, одурманивающие себя дымом конопли. После таинства, уже не юноши, но мужи, молодые воины становятся братьями, отмечая себя волчьими шкурами.
   – Воинское братство? – спросил Лукулл.
   – Да. «Волки». На вашем языке звучит – «даки».
   – Он носил вот это, – Глабр протянул Марку войлочную шапку, на которой сзади был укреплен волчий хвост.
   – Значит, их называют даками? Спроси его, – Лукулл обратился к бывшему разведчику, – войско Дромихета все состоит из даков?
   – Нет, погоди, – перебил Глабр, – спроси его, если даки такие смелые воины, то почему они трусливо бежали, едва завидев римлян?
   Бурос спросил. Пленный разразился гневной тирадой.
   – Он говорит, даки никого не боятся, волк не сравнится с лисой, но волков мало, а трусливые лисы предали храбрых даков.
   – Какие еще лисы? – удивился Глабр.
   – Я думаю, это намек на лисьи шапки, какие носят все фракийцы.
   – Мы топчемся на месте, – заявил Глабр, – легат ждет сведений о том, куда убрался Дромихет, а мы тут выясняем, кто круче, лиса или волк.
   – Подожди, Клавдий, не торопись. Мы знаем из письма наместника, что на Гераклею напали дарданы. А этот варвар твердит про каких-то даков. Которых предали трусливые лисы. Что это значит?
   – Что?
   – Мне кажется, дарданы сходили в набег и вернулись, а даки, их союзники, остались в Гераклее. Сейчас дарданы не пришли им на помощь – предали. Клавдий, ты хотел бы отомстить предавшему тебя?
   – Разумеется.
   – Вот, я думаю, и даки хотят.
   – Они пошли в земли дарданов, зная, что мы будем их преследовать?
   – Именно! Они не собираются отвлекать наши силы на себя, выгораживая дарданов, ибо сами хотят наказать предателей!
   – Звучит логично, – хмыкнул Глабр, – но все же это лишь домыслы. Ублюдок ничего не сказал. Я бы продолжил с ним.
   – Попробуй, но я поспешу к легату и выскажу свою версию.
   – Если это даки, далековато они забрались от своих земель, – негромко проговорил Бурос, но на эти слова никто не обратил внимания.
   
   Борьба с огнем продолжалась всю ночь, а на рассвете римлянам открылась удручающая картина: несмотря на все их усилия, город выгорел дотла. Дома превратились в закопченные коробки без крыш и перекрытий. Повсюду во внутренних двориках, на узких улочках, лежали обугленные трупы. Попадались и нетронутые огнем: многие люди задохнулись в дыму. Были и такие, что несли на себе рубленные и колотые раны – результат спешного отступления фракийцев, которые убивали людей походя, вытаскивая из их домов все, что не успели отобрать еще летом, при взятии Гераклеи, когда Дромихет, собиравшийся оставить город себе, удерживал воинов от необузданного грабежа.
   Повсюду стоял вой и плач. Целый город – огромный погребальный костер.
   Север потерял ночью двух человек, погибших под завалами, и сейчас, вместе с солдатами, черными от сажи и похожими на эфиопов, как и он сам, бродил по дымящимся руинам, выискивая третьего, не отозвавшегося на перекличке. Еще не зажившие раны на груди и руке, нещадно ныли, потревоженные тяжелой ночной работой.
   Легионы приводили себя в порядок, возводили лагерь на некотором отдалении от города. Базилл решил не рвать жилы, гоняясь за фракийцами и задержался, чтобы оказать посильную помощь Гераклее. Необходимо было восстановить порядок, назначить временных магистратов. Дромихет никуда не денется. Глабр, замучив пленника до смерти, в одиночку не смог добиться больше того, что узнал, ведя допрос совместно с Лукуллом, однако слова варвара, хоть и не вырванные у него явно, подтвердились разведкой Остория: на дороге в Скопы обнаружились свежие следы тысяч ног и копыт. Варвары ушли в земли дарданов. Что же, тем лучше, не придется гоняться за двумя зайцами.
   Местные подсказали легату, что примерно в одном переходе на север дорога раздваивается. Одна из веток идет западнее, выходя на дорогу из Лихнида в Скопы. До главного города дарданов можно добраться любым из этих путей, пройдя на границе через крепости варваров – Керсадаву и Браддаву.
   Гортензий предложил разделить легионы и занять обе дороги. Базилл не согласился.
   – Ничего не зная о численности варваров ополовинить армию? Вспомни, как Архелай подловил тебя в Фессалии.
   – Я смог выйти.
   – Да, козьими тропами. Точно так сможет улизнуть от нас и Дромихет. Беготне по незнакомым горам, я предпочитаю захват и удержание крепостей. Легионы пойдут вместе. По восточной дороге, ибо она скорее приведет к Скопам.
   – Однако следует проверить и западную.
   – Следует, но только силами конной разведки.
   – Хорошо. Командуй, Луций, но я остаюсь при своем мнении.
   – Твое право. Нам следует принести жертвы и провести гадание. Когда мы выступим, в авангарде пойдут десятая и девятая когорты Второго Победоносного. Они вечно ползут в хвосте, пусть для разнообразия возглавят марш. Как сказал Сулла, следует упражнять солдат.
   
----------   
   
   7 Донатива – выплаты легионерам сверх жалования, денежные подарки.
   8 Турма – подразделение римской кавалерии, 30 человек.
   9 Фуллон – «сукновал» (лат).
   10 «Бодрствующие» – пожарная охрана в Древнем Риме. Регулярная служба была организована во времена Августа, а до тех пор пожарные команды создавались горожанами по собственной инициативе, без участия властей.
   11 Второй гастат – центурион шестой центурии (hastatus posterior). Название должности восходит к временам, когда римская армия делилась на «велитов», «гастатов», «принципов» и «триариев». В результате военных реформ Мария эти категории были упразднены, но звания центурионов остались прежними.

Убрал

------

   Большая часть солдат Гарсы перешла на правый берег. Когорта Попедия почти полностью скрылась за поворотом дороги.
   Ничего страшного не произошло. Все недружелюбие селян ограничилось взглядами исподлобья. Резких движений никто не делал, оружием не размахивал, не кричал. Напряжение спадало. Солдаты маршировали все спокойнее. Штандарты манипул, шесты, увенчанные позолоченным изображением раскрытой ладони, украшенные серебряными фалерами, мерно покачивались в руках знаменосцев-сигниферов. Неожиданно, один из них, шагавший в промежутке между первой и второй центуриями, споткнулся и упал.
   – Ты чего? Ноги не держат? – хохотнул солдат, шедший в первой шеренге, сразу за сигнифером, и осекся.
   В горле знаменосца торчала стрела.
   – Ва-а-а-а-арвары!
   Попедий резко обернулся, сбросил фурку на землю и выхватил меч.
   – К бою!
   Больше он ничего скомандовать не успел, сразу две стрелы вонзились ему в спину. Еще несколько солдат упали. Легионеры спешно бросали мешки и прикрывались щитами.
   Варвары били из ближних кустов, почти не скрываясь.
   – Аооуууу! Рупе рома кур!
   – Жопа рвать ромам!
   Глабр поднял коня на дыбы и, развернув его, поскакал прочь, крича, что есть мочи:
   – Гарса, оружие к бою!
   Осторий выхватил свой длинный галльский меч, и с одного удара снес голову старейшине дарданов.
   – Режь, убивай!
   Скордиски врубились в толпу селян, бросившихся врассыпную. Со всех сторон крики, женский визг.
   Только что девятая когорта шла настороже, готовая ко всему, но стоило на мгновение подумать о том, что опасности нет, как неожиданный (быстро же расслабились!) удар превратил стройную колонну в стадо испуганных баранов. Отдельные ее участки еще пытались оказать организованное сопротивление: некоторые младшие командиры до последнего сохраняли недоверие к будничной безмятежности опушки леса и не были застигнуты врасплох. Если бы большинство проявило подобную бдительность…
   – Н-на, с-с-сука!
   – Щиты сомкнуть! Стоять, шлюхины дети!
   – Твою ма-а-а-ахргхх…
   – Сервий!
   – Ах-ха! Рома, отсоси! Иди сюда! Аоу!
   – Аооуууу!
   Видя, как беспомощно мечутся избиваемые римляне, варвары обстрелом не ограничились. Из кустов выскочил полуголый дак в волчьей шапке, вооруженный кривым мечом, который он держал двумя руками. Варвар подлетел к раненому коленопреклоненному легионеру, прятавшемуся за щитом, и обрушил клинок ему на голову. Удар пришелся в задний козырек шлема, прикрывающий шею. Голова осталась на плечах, однако солдат все равно упал. Шустрого варвара коротким точным выпадом сразил центурион, но сам в следующее мгновение схватился за древко дротика, вонзившегося в грудь. Фракийцы высыпали на дорогу, их число росло с каждой секундой. Завертелась рукопашная.
   Разгром девятой когорты предопределили уже первые мгновения боя. Варвары резали римлян с невероятной быстротой, многие легионеры не успели даже мечи обнажить, замешкались, скидывая с плеч поклажу, одевая шлемы. Только два центуриона сумели сплотить вокруг себя несколько десятков солдат и, соорудив из щитов черепаший панцирь, успешно оборонялись. Волны варваров безвредно разбивались об одинокий утес, слишком маленький для спасения всей колонны.
   Десятая когорта уже спешила на помощь. Легионеры, выставив вперед щиты, приближались к месту сражения бегом, стараясь при этом сохранять монолит.
   – Ровнее строй! – кричал старший центурион.
   – Разрывов не допускать! – вторил ему Север.
   Глабр спешился, предпочитая надежную опору под ногами тряской спине жеребца, и укрылся за щитами солдат.
   Широким фронтом атаковать невозможно. Римляне наступали не шеренгами, а колонной, по десять человек в ряд.
   Даки, с остервенением добивающие остатки девятой когорты, казалось, только сейчас заметили нового противника и, извергнув из своих глоток волчий вой вперемешку с рычанием, без всякого порядка бросились на легионеров Гарсы.
   – Бар-ра! – заорал Север клич, позаимствованный римлянами у кимвров с тевтонами.
   Многие солдаты его подхватили, но еще больше тех, кто кричал что-то иное, родное, сотнями глоток намешанное в неразборчивое, но все равно понятное:
   – …а-а-а-ть!
   Римляне, слитным движением, словно были одним существом, метнули пилумы, выкосившие особо ретивых «волчьих воинов». Двухлоктевые наконечники из мягкого железа на раз пронзали плетеные щиты. Застревая в них, пилумы очень усложняли фракийцам жизнь. Многие из варваров попросту лишились рук. По крайней мере, их подвижности. К первой волне метательных копий, легионеры добавили вторую. Варвары замешкались. Солдаты обнажили мечи. Даки, в одночасье понесшие тяжелые потери, медлили. Несколько самых отчаянных без оглядки бросились в бой, вращая над головами двуручники. Север еще в самом начале своей восточной одиссеи познакомился с этим оружием, ромфайей, бывшей в ходу у союзных одрисов. Римляне называли его «румпией». В Пергаме Квинт видел, как одним ударом такого меча фракиец разрубал бездоспешного от плеча до середины груди или отсекал ногу. В доспехах тоже не поздоровится.
   Даки налетели на стену римлян, но те устояли. Заученными движениями легионеры кололи поверх щитов, в ноги, работая, как точный механизм и напирая безостановочно, не давая дакам охватить бока колонны, особенно правый, самый уязвимый. Варвары схлынули и обратились в бегство. Предположив, что оно притворное, Гарса не кинулся сломя голову вслед. Римляне, теперь уже неспешно, шли вперед, переступая через убитых варваров и методично приканчивая еще живых.
   Осторию, совершенно неожиданно для него, приходилось непросто. Селяне, которых он полагал легкой добычей, бились за свои дома со звериным остервенением. Скордисков было чуть больше, чем мужчин-дарданов, считая сопливых мальчишек и стариков, но противника они недооценили. Коматы дрались отчаянно. Нескольких кельтов надели на рогатины и посекли топорами. Их стаскивали с лошадей и насмерть забивали дрекольем, вырывая из рук мечи. Коню Остория подсекли ноги, и префект полетел на землю. Меч не выронил, перекатился на спину, затем на бок, мгновенно сориентировавшись и уходя от удара тележной оглоблей. Варвар попытался ударить снова, но не успел: клинок Остория рассек ему ногу. Префект пружинисто вскочил и взмахом снизу вверх прочертил на груди комата кровавую полосу.
   Одна из высоких соломенных крыш вспыхнула: внутри разрушили очаг. Огонь перекинулся на соседние дома. Несколько дарданов, через задние калитки, проломы в плетне, выпускали наружу женщин и детей, щитами прикрывая их от огня и мечей кельтов.
   К Осторию подбежал легионер.
   – Префект, ты нужен трибуну! Варвары отступают! Уйдут в горы – не догоним! Трибун приказал преследовать!
   – Проклятье! – недовольно рявкнул Осторий и скомандовал по-гречески, – Сенакул, возьми половину бойцов и скачи к трибуну, мы тут закончим. Ивомаг, куда смотришь?! Вон бабы бегут! Хватай их, чтоб не одна не ушла!
   С десяток конников, стоптав мужиков-защитников, помчались вслед за женщинами, бегущими через поле в лес. Скордиски возбужденно улюлюкали в охотничьем азарте, предвкушая развлечение, однако неожиданно наткнулись на препятствие.
   На поле, словно из-под земли, возникли восемь всадников. Свистнули стрелы и шестеро кельтов полетели с коней, раскинув руки. Остальные еще не поняли, что произошло, а нежданные защитники уже по новой растягивали тетивы…
   Осторий, увлеченный резней, не сразу заметил, что его приказ не выполнен, подарив Веслеву и его товарищам драгоценное время. Около двух десятков женщин и детей успели добежать до леса. С ними отправились Мукала и Дурже, подсадив на коней к себе самых малых.
   Село, меж тем, превратилось в плутонову преисподнюю, и префект поспешил выбраться наружу. Каково было его удивление, когда он обнаружил посреди распаханного поля шесть всадников в варварской одежде, похожей на фракийскую.
   – Это еще кто такие?! Ну-ка взять их! Живыми!
   Скордиски (их оставалось с Осторием человек двадцать) рванули галопом. Неизвестные всадники вскинули луки, и кельтов сразу стало меньше. Фракийцы повернули коней и бросились наутек. Осторий, сумевший на полном скаку увернуться от одной стрелы, заполучил в правое бедро вторую. Красный гребень на его шлеме однозначно указывал, кого здесь следует бить в первую очередь. Префект, рыча от боли и злости, не желая впустую терять людей, скомандовал отставить погоню. Фракийцы достигли леса и скрылись в чаще.
   
   Даки бежали в лес, забираясь вверх по склону горы. Глабр отправил было в погоню скордисков, чтобы те связали врага боем и дали подойти легионерам, но быстро убедился, что затея бредовая: по склону, да по бурелому верхом не поскачешь. Поймав пару варваров, ауксилларии вернулись.
   Легионеры, соблюдая меры предосторожности, собирали тела погибших товарищей. Потери были чудовищны. От девятой когорты осталось в строю не больше пятидесяти человек. Около двухсот раненных и более трехсот пятидесяти в покойниках. Убито двадцать три скордиска, больше трети. Погиб Попедий, ранен Осторий. А результат? Мертвых даков полторы сотни. Селян семь десятков. Победа, хуже пирровой…
   Трибун был легко ранен в плечо случайной стрелой еще в самом начале боя. Всю сечу торчала, а он даже не заметил. Пока ее извлекали, пока промывали рану, перевязывали, Клавдий сидел с каменным лицом. Нет, сейчас он вовсе не был спокоен и невозмутим. Осознав масштабы случившегося, трибун потерял дар речи. Сулла охотно возвышал способных командиров, но и головы снимал легко. За меньшее.
   Осторий оцепенением не страдал. Префект потребовал, чтобы стрелу извлекли, проткнув ею бедро насквозь, ибо опасался, что наконечник может остаться в ране. Во время экзекуции он сыпал ругательствами без умолку, припомнив столько слов и выражений, что за всю жизнь не выучить, живя в самых захудалых трущобах Субурского ввоза.
   Десятая когорта, вступившая в бой в правильном строю, почти не пострадала. В центурии Севера пять человек получили ранения, не тяжелые. При перекличке не отозвался Бурос. Глабр забирал фракийца разговаривать с дарданами. Квинт вспомнил, что Бурос назад не вернулся. Оставив центурию на Барбата, Север направился к догорающему селу. Там бродило несколько скордисков, разыскивавших своих товарищей. Еще два варвара-ауксиллария отрубали головы мертвым дарданам и складывали их в большой мешок. Квинт некоторое время оторопело следил за ними. Из глубин памяти всплыло: галлы отрезают головы поверженных врагов и очень гордятся этими трофеями. На центуриона скордиски даже не взглянули, негромко переговариваясь на своем языке. Север отвернулся. Мертвым уже все равно.
   Здесь некуда ногу поставить, не наступив на чье-нибудь тело. Мужчины, женщины, дети, лежали посреди дымящихся развалин. Воняло гарью, кое-где еще потрескивало пламя. Трех дней еще не прошло, а картина снова повторяется. Только создатели у нее теперь другие… Здесь было трудно дышать, Квинт прикрыл нос и рот краем плаща. Под ногами кто-то скулил. Пес, каким-то чудом уцелевший, взъерошенный и несчастный, облизывал лицо ребенка, в мертвых, остекленевших глазах которого отражалось небо. Пес не понимал, что его друг никогда уже не встанет, как и его мать, братья и сестры, лежащие здесь же. Как и отец, отсеченная правая рука которого мертвой хваткой сжимает топорище. Все, все мертвы…
   За черной стеной одного из домов раздавалось мерное возбужденное уханье. Центурион пошел туда и увидел скордиска, повалившего на землю женщину в разорванной рубашке. Штаны варвара были спущены до колен, и задница судорожно дергалась вверх-вниз. Квинт рванулся было оттащить насильника, но тут его взгляд упал на лицо женщины и центурион, споткнувшись, бессильно опустил руки. Ей уже было не больно. Глаза застыли навсегда. Горло перерезано… Варвар продолжал пыхтеть. Квинта передернуло.
   Под телом одной из женщин, лежавшей лицом вниз со страшной рубленой раной через всю спину, копошился какой-то сверток. Квинт осторожно достал его. Младенец. Он, почему-то, не плакал, только таращил на центуриона голубые глазенки. Север, стоял, как истукан, не зная, что же ему теперь делать с ребенком. Один из скордисков что-то сказал на своем языке, обращаясь к центуриону. Его товарищ перевел по-гречески:
   – Он говорит, чего возиться. За ногу возьми, да об угол…
   Квинт выхватил меч. Скордиски захохотали и пошли прочь.
   «Варвары… Это все варвары, не мы… Мы – никогда… Ведь там, в Испании, Италии, такого не было. Никогда не было…»
   Не было? Что, деревни кельтиберов не жгли? Не насиловали их жен?
   «Жгли. Имущество отнимали, но там не было такого… кровожадного безумия…»
   Не было?
   Беспощадная память бросает в глаза руки Инстея Айсо, самнита, искусного винодела, гостеприимного и щедрого. Шляпки гвоздей торчат из его ладоней. Дым кругом, сажа, гарь и кровь.
   …Не варвары же в фуражных командах рыщут по округе…
   «Не варвары…»
   – Командир!
   Север оглянулся. К нему спешил Авл, позади которого виднелось еще несколько легионеров шестой центурии.
   – Нашли Буроса? – спросил Квинт.
   – Нет пока. Зато тут девчонка отыскалась. Живая!
   – Какая девчонка, где? – оторопело проговорил Север.
   – Обычная. Лет пятнадцати. В землянке пряталась. Вроде погреба. Только эти, – Авл кивнул головой на скордисков, – уже штаны поснимали и в очередь выстроились. А девку мы нашли! Наша она! Сейчас там драка опять будет.
   Центурион, бережно прижимая ребенка к холодной кольчуге, забрызганной кровью варваров, заторопился вслед за Авлом. Клинок все еще был в его руке, и он не замедлил им воспользоваться, ударив одного из варваров, лающихся с легионерами, плашмя по спине. Скордиски окрысились, но Квинт рявкнул так, что его собственные люди испуганно присели:
   – А ну пошли вон все! В капусту изрублю!
   Один из варваров рыпнулся было вперед, но центурион, не думая ни мгновения, ударил его, не ожидавшего такого поворота, ногой в живот. Варвар согнулся, а Квинт оглушил его мечом по голове. Опять плашмя, крови и так пролилось достаточно. Легионеры дружно встали за спиной командира, обнажив мечи, и скордиски попятились, огрызаясь.
   Север присел на корточки рядом со сжавшейся в комочек девушкой. Она не была ранена, даже белая домотканая рубашка не запачкана, но в глазах стоял невыразимый ужас. Центурион медленно протянул ей младенца. Девушка судорожно схватила его, прижала к себе, не сводя с Севера безумных глаз.
   Квинт поднялся.
   – Пошли. Еще Буроса надо отыскать.
   – Так как же… – удивленно пролепетал Авл, – ведь мы же девку нашли. Наша она…
   «Это не мы…»
   Север резко повернул к нему искаженное бешенством лицо.
   – Что ты сказал?!
   Легионер отшатнулся.
   – Н-ничего…
   «Не варвары…»
   – Пошли.
   
   Бурос отыскался у самых ворот. Он лежал под телом рослого варвара, из-за чего разведчика сразу и не заметили. Его меч не покинул ножны. Похоже, Бурос даже не успел понять, что произошло. На лице застыло удивление. Дарданский топор, ударив в основание шеи, наполовину отделил голову одриса от тела.
   – Из Македонии мы с тобой шли, – прошептал Квинт, – чтобы здесь же круг и замкнулся…
   Центурион закрыл Буросу глаза. Легионеры подняли тело товарища.
   Чувство времени изменило Северу и он не смог бы сказать, когда на месте побоища появился Базилл. Да, по правде говоря, это Квинта не очень-то и волновало.
   Сожжение деревни варваров легата не тронуло, а вот перечисление потерь заставило нахмуриться. Глабр стоял перед командующим навытяжку, ни жив, ни мертв. Наказания, употребляемые для солдат и младших командиров, ему не грозили, но Базилл, а тем более Сулла, ведь могут измыслить что-то необычное, не унижающее достоинство патриция, но при этом такое, что мало не покажется.
   – Значит ты, предполагая засаду, половину отряда в боевом построении оставляешь на левом берегу, чтобы в случае вражеской атаки потерять кучу времени на переправу и восстановление строя? А все остальные, тем временем, идут в походном порядке прямо в ловушку? Которую ты ждешь?
   – Я не ждал ловушки, мой легат, – негромко проговорил Глабр, – я, всего лишь, хотел посмотреть, как поведут себя эти селяне. Проявят ли агрессивность. Мы должны быть уверены в своих тылах.
   – Хотел он посмотреть…
   Базилл не принял решения. А может просто не высказал до поры. Однако, командовать авангардом назначил другого трибуна.
   Похоронив убитых, легионы двинулись на Браддаву и достигли ее в тот же вечер. Девнетовы люди, застигнутые врасплох, несмотря на предупреждения Веслева, завидев, какая по их души пришла сила, открыли ворота крепости без боя.
   Утром следующего дня на один из римских разъездов, рыскавших вокруг крепости, вышел Асдула со своими людьми и попросил, что бы его провели к полководцу.
   
   …Костоправ, семеро тавлантиев и спасенные ими женщины с детьми, звериными тропами уходили на запад, забираясь повыше в горы. Уцелевшие в резне молчали. Все они потеряли отцов, мужей, сыновей и братьев. Потеряли всё. Мир перевернулся. Они еще не отошли от шока и нескоро придут в себя, чтобы задать вопрос:
   «Что же делать дальше?»
   Не знал ответа и Веслев. Задача, которую он взялся решать, казалась невероятно сложной, но все же выполнимой. Но не теперь, когда волки вкусили крови. Сознание услужливо напомнило о тех, кто спровоцировал бойню.
   «Да, волки… С обеих сторон…»
   – Как дальше-то, брат? Все равно поедешь к римлянам?
   – Нет, Остемир. Теперь нет.
   – Побьют они дарданов. Не выстоят тарабосты. Никто не выстоит.
   Веслев задумчиво покачал головой. Дом, возводимый десятилетиями, рассыпался на глазах, превращаясь в труху. Митридат повержен. Фракийцы разобщены. Балканы практически потеряны, Остемир прав. Римляне в силах покорить все племена. Что же остается? Опустить руки?
   «Ну нет, я еще не закончил здесь. И здесь, и в Италии».

Глава 5
Рим
   
   – Ну-ка, Домиций Регул, мой хозяин неумный, чашу вина мне подай, да спину сильнее согни! Год я учу дурака, да ума тебе вряд ли прибавил. Будешь, как прежде, ошибки в счете своем совершать. Если б не я, ты б давно уж в конец разорился. По миру в рубище шел бы, черствую корку грызя. В дури своей непроглядной, меня ты не ценишь, зараза. Давеча палкой грозил – ныне свой зад подставляй, дабы мог я пинка тебе врезать, коль трапеза будет невкусной, кислым вино, а ты не услужлив и дерзок!
   Рабы захохотали и прогнали смущенного хозяина на кухню. Развалившись на обеденных ложах, они угощались дорогим вином и жареной свининой. Иные пустились в пляс, кто-то блевал под столом.
   Отовсюду смех, веселье. За воротами суматоха, толчея. По Этрусской улице, пересекающей Велабр, ложбину между Палатином и Капитолием, текла людская река, во главе которой вышагивал козел, обмотанный длинным белым полотенцем. Край полотенца выпачкан краской так, чтобы оно напоминало сенаторскую тогу. Следом за ним шел пастух в меховой безрукавке, подгонявший «предводителя» длинным ивовым прутом, а далее на вскинутых руках несли человека в пышных одеждах. На голове его громоздилась странная конструкция, отдалено напоминавшая тиару восточных владык, а на груди на витом шнурке висела бронзовая табличка, возвещавшая, что «сей человек, именем Хризогон, принадлежит Титу Капрарию[12] Пизону». Больше ни на ком рабских знаков не было, хотя, несомненно, основную массу шествующих составляли рабы. Временами процессия останавливалась, и человек в тиаре важно указывал пальцем на одного из зевак, жавшихся вдоль стен. Избранного тут же хватали, задирали полы туники на голову, стягивали набедренную повязку-сублигамию, обнажая срам, и голой задницей заставляли трясти перед мордой козла. Иных заставляли кукарекать. Потом кто-то в толпе закричал:
   – Ликторов! Ликторов Титу Капрарию!
   Отловили шесть человек и заставили на карачках, по-утиному, маршировать перед козлом.
   – Дорогу претору Капрарию!
   – Славься, Тит Капрарий, триумфатор, гроза огородов, истребитель капусты!
   Народ надрывал животы от хохота.
   На четвертый день, после декабрьских ид[13] Рим сошел с ума. Еще вчера ничто не предвещало безумия, охватившего Город, но уже вечером, перед закатом, с портика храма Сатурна жрец торжественно провозгласил Сатурналии. С рассветом сенаторы важно прошествовали к древнему храму, построенному у подножия Капитолия царем Туллом Гостилием, и совершили жертвоприношения, после чего отправились по домам и сняли с себя тоги, ибо в дни любимого праздника появляться в них на улицах считалось верхом неприличия. Возле храмов на улицы выставили столы с угощением для «божьей трапезы». На обеденных ложах расставили изваяния богов.
   Улицы наполнились веселящимися людьми, выкрикивавшими на все лады:
   – Сатурналии! Сатурналии!
   К полудню чуть не в каждом доме рабы от обжорства едва могли шевелиться и лениво погоняли прислуживавших им хозяев, отпуская в их адрес ехидные замечания. Те не сопротивлялись, прославляя память легендарных Сатурновых Веков – времени всеобщего равенства и свободы, когда люди не знали рабства.
   Рабы изощренно издевались над господами. В некоторых домах они провозглашали собственные государства, избирали магистратов, судей, и устраивали процессы над хозяевами.
   Сатурналии, растянутые на трое суток[14], до дня Опы, супруги Сатурна, были праздником вседозволенности. Никто не работал, не учился, за исключением пекарей и поваров. Люди вереницей тянулись к храму Сатурна, принося ему в жертву восковые и глиняные человеческие фигурки. Статуя бога, обычно укрытая шерстяным покрывалом, была полностью раскутана и выставлена на всеобщее обозрение.
   Нынешний декабрь выдался не слишком холодным, вот в прошлом году горожанам довелось в течение одного дня лицезреть снег, но тогда вовсе не погода держала людей по домам, а страх перед сумасшедшим Марием. Ныне же римляне твердо намерены отвеселиться вдвое против обычного, отыграться за прошлый год.
   Рабы разносили по домам подарки, их за это непременно поили вином. Подарки самые разные, в зависимости от достатка, щедрот или скупости дарителя. Даже беднейшие из клиентов, непременно стремились преподнести патрону хотя бы дешевую восковую свечу.
   Повсюду задавали пиры, принимали гостей. Не исключением был и дом старшего консула. Цинна закатил роскошный прием, где гости, отпустив рабов, не гнушались сами ухаживать друг за другом. Здесь собралась верхушка марианской партии: Гай Марий-младший, его двоюродный брат, претор Марк Марий Гратидиан, цензор Марк Перперна, а так же многие другие.
   Обширный триклиний[15] Цинны вмещал довольно много народу, но за главным столом по традиции возлежало девять человек – самые важные гости. Они занимали три ложи, окружавшие стол, заставленный серебряными сервизами с дорогими изысканными угощениями. Приглашенные рангом пониже, а так же женщины, довольствовались малыми столами, приставленными к большому со свободной стороны. Лож для них не полагалось, и они вкушали пищу, восседая на табуретах, выполненных в едином стиле со всей мебелью консульского дома из украшенного резьбой красного дерева.
   Гости, сняв тоги и облачившись в просторные праздничные одежды без поясов, ели, пили, играли в кости, разрешенные законом лишь в дни Сатурналий. В зале царил смех и безудержное веселье, однако по мере приближения к главному столу и ложе хозяина атмосфера становилась все более прохладной. Цинна почти не пил, рассеянно приподнимая свою золотую чашу в ответ на тосты гостей. Здравниц произнесли уже изрядное количество, но янтарного цвета благородное фалернское в кубке консула совсем не убывало, что привлекло, наконец, внимание Мария-младшего, молодого человека двадцати трех лет, возлежавшего по правую руку от Цинны на ложе, стоявшем перпендикулярно хозяйскому.
   – До дна, Корнелий, до дна! – весело прокричал Марий после очередного тоста, – почему ты не пьешь?
   Цинна поморщился.
   – Кусок не лезет в горло.
   – Что случилось? – поинтересовался Перперна, почтенный седой муж, шестидесяти лет, деливший обеденное ложе с хозяином дома.
   Консул ответил не сразу.
   – Сегодня утром получил письмо, – Цинна пожевал губами, – из Азии.
   – Сулла? – насторожился Марий.
   Последние новости об успехах Суллы пришли в начале ноября и повергли марианцев в уныние. Старейшие сенаторы от каждой вести с востока непроизвольно втягивали головы в плечи. Молодежь хорохорилась, от недостатка ума…
   – Нет. На этот раз новости от нашего друга, Гая Флавия.
   – Вот уж о ком я меньше всего желал бы в этот час услышать, – фыркнул Перперна.
   – И как поживает наш головорез? – набивая рот жареным дроздом, поинтересовался Марк Марий Гратидиан, племянник семикратного консула.
   – Превосходно, – процедил Цинна, – он взял Илион.
   – Фимбрия взял Илион?! – восхищенно воскликнул юноша, совсем еще мальчик, четырнадцати лет на вид, деливший ложе с Марием-младшим, – как?
   – Примерно так же, как Агамемнон с Одиссеем. Только ему не пришлось ради этого топтаться под стенами десять лет.
   – Так он тоже прибег к хитрости? Скажи, Луций Корнелий, в этом письме описаны подробности?
   В глубине зала приглашенные актеры начали пантомиму эротического содержания. Цинна поморщился и, скосив глаза на вход в триклиний, обнаружил там девочку, лет девяти-десяти, прижимавшую к груди большую куклу. Девочка во все глаза смотрела на начинающееся действо.
   – Молодой Гай, ты задаешь вопросы, которые в твоем положении, будущем положении, лучше не задавать, – ответил консул, – прошу тебя, проводи свою невесту в ее комнату. И будет лучше, если ты постараешься ее чем-нибудь развлечь. Я приятную беседу имею ввиду.
   – О чем говорить с малолетней девчонкой… – насупился мальчик.
   – Прошу тебя, – повторил Цинна.
   Мальчик поднялся и, понурив голову, побрел к выходу. В дверях он схватил девочку за руку и довольно бесцеремонно потащил прочь. Цинна и Марий смотрели парочке вслед.
   – Жаль парня, – сказал Марий, – мечтает о подвигах. И будет их лишен. Пожизненно. А ведь голова у него соображает, я с ним неоднократно беседовал. Да и, насколько я понимаю, в воинских упражнениях он не последний среди сверстников. Жаль. Я бы не смог отказаться от этого.
   – Тебе легко рассуждать, братец, – заявил Гратидиан, – для тебя путь воина предначертан с пеленок. А его и спрашивать никто не станет.
   – Ему придется забыть про оружие. Фламин Юпитера не должен касаться оружия, даже хотя бы видеть войско. Не должен покидать Город более чем на две ночи…
   – Оставь эти перечисления, Корнелий, – поморщился Марий, – я же не школьник, прогулявший урок.
   – Кто-то может и не знать, – усмехнулся Гратидиан.
   – На что ты намекаешь?
   – Остынь братец. Я в глазах некоторых, такой же деревенщина из Арпина, как и ты, хотя мы, в отличие от нашего с тобой дяди и отца, родились в Городе. Не будь у нас силы и власти в руках, толпа на Форуме показывала бы на нас пальцами: «Смотри, деревня в тоге!»
   – Так и было бы, не стань отец военным, – согласно кивнул Марий.
   – Военная карьера для юноши закрыта навсегда, – покачал головой консул.
   – Так ли необходимо ломать парню жизнь?
   – А так ли много кандидатов? – задал встречный вопрос Цинна, – с трудом наскребли троих, чтобы все по закону. Найди-ка сейчас молодого патриция с подходящей родословной, да чтобы еще его родители вступили в брак по обычаю конфорреации[16]. Кто и был, все разбежались. А мальчишка из бедной, но благороднейшей семьи. Род числит от самого Юла, сына Венеры.
   – Но есть же еще кандидаты? Ты сам сказал, по закону нужны трое…
   – Двое других, чтобы букву соблюсти. Их в числе кандидатов числить – это надо оба глаза крепко зажмурить. Хоть не плебеи и то ладно… Ты думаешь, мне так хочется заточить парня навечно в Городе? Думаешь, я горю желанием выдать мою Циниллу за этого благородного нищего?
   – Вот и подумаешь, – встрял Перперна, – а стоило ли убивать Мерулу? Он ведь сохранял нейтралитет и вообще я не представляю себе более безобидного человека. Почти год уже Город без фламина Юпитера, когда такое бывало?
   Марий скрипнул зубами. Все присутствующие понимали, что доведение до самоубийства верховного жреца Юпитера целиком и полностью лежит на совести Мария-старшего, который незадолго до своей смерти совершенно спятил и начал истреблять даже ни в чем не провинившихся перед ним людей.
   – Болтают про какое-то предсказание, будто мальчишка из рода Юлиев затмит славой старика, – сказал Гратидиан, – вот он, очевидно, и хотел лишить его возможности…
   – Да поймите вы! – вспыхнул Цинна, – независимо от желаний Мария, других кандидатов сейчас не найти! Мальчишка будет фламином и хватит об этом! Как будто иных забот нет…
   – Действительно, – согласился Гратидиан, – так что там Фимбрия?
   – Фимбрия осадил Илион. Далее следует какая-то муть. Якобы местные уже сдались Сулле. Как они могли это сделать, не понятно, ведь Сулла все еще торчит в Греции.
   – Может они сдались Лукуллу? Он ведь раздобыл флот?
   – Не знаю. На море давно уже осенние шторма. Не знаю, я не моряк, может и Лукуллу. Не суть важно. Короче, жители Илиона открыли ворота Фимбрии, а тот поприветствовал их и похвалил, за то, что они стали друзьями Рима. Мы мол, римляне, от древних троянцев происходим, привет родственнички, со свиданьицем! После чего с улыбкой предал город огню и мечу. Я так и не понял, зачем. Уже десять раз пожалел, что поддался уговорам этого безумца и отправил его с Флакком.
   – С другой стороны, он побеждает, – сказал Марий.
   – Он убил консула, – резко вставил Перперна.
   – Победителей не судят, – возразил Марий.
   – Если только они не ведут двойную игру.
   – Какие у тебя основания для таких подозрений, Корнелий?
   – Заданием Флакка было отстранение Суллы от командования, а уж потом война с Митридатом. Фимбрия Митридата, конечно, немного побил, но позволил улизнуть. Чем он сейчас занят в Азии, мне совершенно непонятно. А Сулла, у которого не осталось в Греции врагов, спокойно перезимует и во главе своих закаленных легионов переправится в Италию! В то время, как наши легионы совершенно неуправляемы и предаются грабежу там, где не надо! Набирать новые? А Сулла наберет. Я еще месяц назад вам говорил, мои лазутчики сообщают – по всей Фессалии оружейники загружены работой выше головы. Если Сулла разгромил Митридата, против кого он теперь собирается воевать, а?
   Нобили некоторое время молчали, потупив взор.
   – Всегда подозревал, что Фимбрия сумасшедший. Особенно после того случая, когда он пытался затащить в суд Муция Сцеволу за то, что тот не дал ему, Гаю Флавию, себя убить. «Не принял меч всем телом», – сказал Перперна.
   – Фимбрия возомнил себя Александром, – заметил Гратидиан.
   – Что-то многие в последнее время мнят себя Александрами, – буркнул Цинна.
   – Мы намекаешь на тот случай в суде над молодым Помпеем? – спросил Перперна, – Филипп давно благоволит этому юноше. Я, пожалуй, даже соглашусь, что молодой Гней весьма похож на изображения Александра.
   – Больше разговоров, чем сходства, – фыркнул Цинна.
   – Но в остроумии Марцию не откажешь, – усмехнулся Гратидиан и, приняв, насколько это было возможно на обеденном ложе, позу оратора, картинно произнес, словно передразнивая кого-то, – нет ничего удивительного в том, что Филипп любит Александра!
   – Кстати, о Марции Филиппе… – раздался голос со стороны входа в триклиний.
   Цинна и ближайшие к нему гости обернулись: в дверях стоял человек, одетый в короткий плащ поверх теплой шерстяной туники. Он был среднего роста и весьма крепкого телосложения: окружностью бицепсов вновь прибывший посрамил бы любого из гостей, даже Мария-младшего, который по примеру своего великого отца немало времени проводил в воинских упражнениях и брал уроки владения мечом у известных гладиаторов. Однако, вовсе не мощные мышцы отличали облик пришельца. Первое, что бросалось в глаза при взгляде на него – черная повязка на лице, прикрывающая левый глаз. Из-под повязки виднелся уродливый шрам.
   Немногие славные воины имеют возможность всюду носить с собой свои награды, фалеры и венки. В этом смысле Серторию повезло: знак его воинской доблести, приобретенный во время Союзнической войны, всегда был при нем.
   Квинту Серторию было тридцать семь лет. Уроженец города Нурсии, что в землях племени сабинов, он начал карьеру в легионах Сервилия Цепиона. Родовитый, влиятельный Цепион мог существенно продвинуть амбициозного провинциала, став его покровителем, однако надежды Сертория едва не пошли прахом. Во время войны с кимврами Цепион стал причиной сокрушительного поражения римлян в битве при Аравсионе, за что был привлечен к суду, лишен гражданства и едва избежал казни. Молодой Серторий был ранен в этой бойне, унесшей жизни нескольких десятков тысяч римлян, и чудом спасся.
   Позже он продолжил службу под началом Мария. Герой Югуртинской войны одержал впечатляющую победу над варварами, разбив их при Аквах Секстиевых. Продвинулся и Квинт, именно тогда он совершил свои наиболее выдающиеся подвиги. Несмотря на всеобщее восхищение «вторым основателем Города», Серторий не попал под обаяние Мария, своей простотой и близостью к низам легко очаровывавшего солдат. Отношения у них не складывались, возможно, из-за того, что Серторий сохранял связи с враждебной Марию семьей Цепионов. Через несколько лет Квинт отправился в Испанию на войну с кельтиберами, которую вел консул Тит Дидий, вскоре ставший патроном нурсийца. Войска Дидия по большей части состояли из преданных Марию солдат, в числе трибунов были провинциалы, естественным образом тяготевшие к популярам, но сам консул, как и Цепион, симпатизировал консервативной партии, связанной с влиятельным родом Метеллов, а через них с Суллой. После кельтиберской войны и триумфа консула, Серторий, благодаря своему патрону, избрался в квесторы и зарекомендовал себя на этой должности деятельным чиновником.
   Все шло к тому, что нурсиец и дальше пребудет в лагере консерваторов, однако во время Союзнической войны Тит Дидий пал в бою с италиками и Квинт остался без покровителя. Он попытался избраться в плебейские трибуны, однако столкнулся с мощным сопротивлением со стороны Суллы, который продвигал своего другого, в большей степени «своего» кандидата. Политические взгляды Сертория были Сулле непонятны, а годы службы того под началом Мария казались достаточным основанием для неприязни. К тому же Серторий был популярен в народе и уже этим опасен. Так Сулла толкнул потенциального союзника в объятья своих политических противников, а те приобрели полководца, пожалуй, наиболее опытного среди них.
   Именно Серторий избавил марианцев от опасного наследия Старика – четырех тысяч освобожденных рабов Мария, чинивших насилие по воле безумного консула. Серторий заманил их на Марсово поле под видом раздачи наград и всех перебил. За это Цинна, которому головорезы Старика не прибавляли популярности, предложил Серторию должность префекта Города. Должность формальная, реальной власти префект не имел, но все эдилы, одним из которых горел желанием стать Квинт, на текущий год уже были избраны. Цинна гарантировал, что в следующем году Серторий точно станет эдилом, продолжив восхождение по карьерной лестнице. Подумав, нурсиец согласился. Функции охраны правопорядка он у эдилов забрал, да те особенно и не сопротивлялись, уж очень хлопотное это занятие, а Квинта уважали не только голодранцы на Форуме, но и авторитеты преступного мира, с которыми он смог найти общий язык в дни всеобщего хаоса, охватившего Город.
   – Приветствую тебя, славный Серторий! – обратился к прибывшему хозяин дома, – присоединяйся к нашему пиру. На ложе найдется место для тебя.
   – Мне не до праздников, – мрачно ответил префект.
   – А что случилось, почему ты так хмур в первый день Сатурналий?
   – Да, и что ты там говорил про Филиппа? – спросил Марий.
   – Мне только что стало известно – какие-то ублюдки вырезали охрану Марция Филиппа, а его самого избили до полусмерти.
   – Что?! Когда это случилось? Где?
   – На Скавровом ввозе, недалеко от улицы Триумфаторов. Очевидно, он направлялся к себе домой. Я был на Палатине, поэтому меня известили достаточно быстро. Первым делом решил заглянуть сюда. Так, на всякий случай… Проверить, не ломится ли толпа в твои ворота, Цинна… Ведь ты отпустил слуг. Сейчас всего можно ожидать. На улицах полным-полно пьяных рабов. Честное слово, первая мысль была: «это мятеж». Рад, что у вас все в порядке.
   – Филипп жив?
   – Жив, но помят изрядно. Впрочем, все это с чужих слов, сам я его еще не видел.
   – Какой кошмар… – прошептал побледневший Перперна, – поднять руку на консуляра и действующего цензора…
   Марций Филипп был его коллегой, и обязанности цензоров им предстояло исполнять еще полгода.
   – В наше время, – ответил Серторий, – быть мужем консульского достоинства более опасно, чем, к примеру, башмачником. Мне доложили, что задержан какой-то человек, не побоявшийся прийти на помощь Марцию. Сейчас его допрашивает Тиберий Лидон из коллегии двадцати шести мужей. Случай, по меньшей мере, удивительный. Я должен спешить, уважаемые. Желаю приятно провести остаток вечера.
   – Подожди, – остановил префекта Марий, – а те ублюдки?
   – Скрылись. Никого поймать не удалось. Пока. Еще раз, всего хорошего.
   
   Тиберий Лидон считался одним из самых опытных сыскарей и дознавателей в Городе, и год за годом входил в состав коллегии двадцати шести мужей, занимавшейся охраной общественного порядка, надзором за тюрьмами, чеканкой монеты и судебными делами. Происхождения следователь был совершенно незнатного, и такая должность являлась для него потолком. Это не расстраивало Лидона, ибо в своей сфере он слыл непререкаемым авторитетом и каждый новый эдил, столкнувшись с необходимостью заняться вопросами правопорядка безо всякого опыта в такого рода деятельности, непременно спихивал работу на Лидона, добавляя звонкого серебра «на текущие расходы». Тиберий угрызений совести не чувствовал и «благодарность» взяткой не считал.
   Следователь занимался разными делами, но специализировался на ловле фальшивомонетчиков. За последние годы этой братии в Италии развелось превеликое множество, чему активно способствовало то, что денарии и сестерции, официально выпущенные государственными монетными дворами, серебряными назывались весьма условно. В периоды кризисов серебра становилось все меньше. Последнее истончение денария длилось уже сорок лет и принимало такие ужасающие масштабы, что ни один человек, взвесив свой кошелек, ни за что не смог бы ответить, какой суммой он обладает. После того, как государство официально взяло курс на изготовление субаэратных монет, для фальшивомонетчиков наступило полное раздолье. Субаэратный денарий представлял собой медную болванку, покрытую серебром, причем, сколько серебра отводило на монеты государство, определить не представлялось возможным, ибо данное количество постоянно менялось. Мошенничество на этой ниве расцвело до невиданных размеров. Из одного полновесного старого денария можно было сделать до восьми новых, поддельных.
   Крупнейшие ростовщики обогатились невероятно, тем сильнее стала их злоба и ненависть к претору Марку Гратидиану, который, пытаясь восстановить пошатнувшуюся любовь народа к марианской партии, совсем недавно издал эдикт, устанавливающий твердый курс денария. Деньги снова начали чеканить только из серебра, «плохие» изымались из обращения, заменяясь «хорошими».
   Государственные служащие от нового закона немало выиграли, получая жалование полновесной монетой, поэтому еще до конца претуры Гратидиана кое-где в Городе уже устанавливались его прижизненные памятники. Ростовщики бесились. Помимо эдикта о монете их благосостояние подкосил закон ныне покойного консула Флакка, «простившего» им три четверти долгов всех граждан. Да и оставшуюся четверть позволялось уплатить не серебром, а медью. Это изрядно прибавило популярности марианцам, а тех из денежных мешков, кто еще колебался в своих политических пристрастиях, однозначно развернуло по направлению к Сулле. Тайно, разумеется.
   Ловля фальшивомонетчиков превратилась в настоящую войну с ними, немало загрузив работой Тиберия Лидона. А тут еще это экстраординарное событие. Не каждый день на улицах бьют цензоров.
   Когда появился Серторий, следователь уже окончил опрос свидетелей и разослал подчиненных проверить достоверность кое-каких полученных сведений. Префект приступил к делу без предисловий:
   – Я был у Марция. Он пришел в себя, но выглядит плохо, говорит с трудом. С его опросом придется обождать. Что у тебя?
   Лидон привстал из-за стола, приветствуя префекта, и обратился к сидящему напротив здоровому парню:
   – Уважаемый, подожди, пожалуйста, за дверью.
   Парень вышел.
   – Это тот заступник? – поинтересовался Серторий.
   – Он самый. Зовут – Гай Турий Ганник, вольноотпущенник.
   – Давай с самого начала.
   – В начале первой стражи[17] Марций Филипп в сопровождении четырех слуг направлялся к себе домой на Палатин. Недалеко от улицы Триумфаторов на него напали шестеро. Слуг убили. Двоих сразу – ударом в спину. Двое других попытались оказать сопротивление, но безуспешно. Марция стали избивать. Свидетелей трое, но двое из них вжались в стены и едва не наложили в штаны, а третий… Он бросился на помощь, проявив изрядное проворство, отбил Марция и обратил нападавших в бегство. В результате имеем пять трупов. Четверо – слуги Марция, пятый – один из бандитов.
   – Одного убили? Кто это сделал? Охрана цензора или этот Ганник?
   – Пока не понятно. Убитый заколот кинжалом. Ганник утверждает, что был безоружен, однако, руки у него в крови. Остальные двое свидетелей лепечут невразумительное: «Ничего не видели, ничего не знаем».
   – Понятно. Это все, что удалось узнать?
   – Нет. Ганник и еще один из свидетелей утверждают, что нападавшие кричали: «Вспомни Сульпиция!»
   – Сульпиция?
   – Да. Третий свидетель ничего подобного не слышал.
   – Вспомни Сульпиция… – префект задумался, – италики?
   – Думаю, да. Цинна обещал распределить союзников по всем трибам, но до сих пор слово не сдержал. Непосредственные исполнители обещания консула тянут время. Уже почти год прошел с момента вступления цензоров в должность, но распределение до сих пор не состоялось. Это бесит италиков.
   – Тем более, что осталось всего полгода, а до следующих выборов цензоров – пять лет, – согласно покивал Серторий, – к тому же, оба нынешних цензора законы Сульпиция Руфа не одобряли, это всем известно.
   – Пожалуй, стоит предупредить Марка Перперну, – сказал Лидон.
   – Уже предупредил, – ответил Серторий, – он пирует в доме Цинны и в ус не дует. Однако, если это италики, то кто конкретно?
   Тиберий промолчал, да префект и не ждал немедленного ответа.
   – Ты закончил опрос Ганника?
   – Можно сказать, да, – ответил Лидон и, не дожидаясь приглашения, приступил к изложению результатов, – он вольноотпущенник из Мутины. Его патрон умер и Ганник, не будучи связан обязательствами с наследниками патрона, поступил на службу к некоему купцу.
   – На службу? В качестве кого?
   – Телохранителем.
   – А-а, – протянул Серторий, – продолжай.
   – Купец этот жил в Риме, где-то в Субуре у него доходный дом, которым в отсутствие мужа управляет жена купца. Я уже послал туда ребят, поговорить с ней. Купец очень редко бывал дома, торгуя с Дальней Испанией. Ганник уверяет, что они ходили и на север, к Оловянным островам. В конце лета он вернулся один, сказав жене купца, что корабль разбился у берегов Лузитании и ее муж погиб.
   – Она поверила? Он представил какие-нибудь доказательства?
   – Пока не знаю, ее еще не допросили.
   – Продолжай.
   – Собственно, на текущий момент это почти все. Ганник уверяет, что шел себе по улице, увидел драку. Решил помочь. Помог. Злодеи разбежались. Говорит, что одного из бандитов убил не он.
   – И он один справился с шестерыми, – кивнул Серторий.
   – По его словам, да.
   – Что остальные свидетели?
   – Эти почти ничего толком сказать не могут. Оба пьяны, да вдобавок еще и напуганы.
   – Хорошо, оставим пока их, пригласи Ганника.
   – Нумерий! – крикнул следователь, – пусть свидетель зайдет. Не этот, здоровый!
   Ганник вошел. Серторий внимательно оглядел его с головы до ног, хмыкнул.
   – Ты галл?
   – Да. Инсубр.
   – Говоришь, бывал с хозяином в Испании?
   – Бывал. В Дальней, – ответил Ганник и добавил несколько слов на непонятном языке.
   – Что он сказал? – повернулся Тиберий к Серторию.
   – Говорит: «И в Ближней бывал», – ответил префект, – это на кельтиберском. Откуда знаешь, что я тебя пойму?
   – Ты Квинт Серторий. Я много слышал о тебе. Ты воевал в Испании.
   – Другие испанские языки знаешь?
   – Несколько слов на языке лузитан. Быстро учусь.
   – Так говоришь, словно на службу ко мне пришел наниматься, – усмехнулся Серторий.
   Ганник тоже дернул уголком рта, но ничего не сказал.
   – Чего в драку полез?
   – Не люблю, когда пятеро на одного.
   – Пятеро? На одного?
   – Ну да, слуги уже в агонии хрипели и один из бандитов с ними.
   – Ты знаешь, кому помог?
   – Теперь, да.
   – Теперь? А прежде?
   – Прежде не знал.
   Серторий скептически хмыкнул.
   – Шестерых раскидал голыми руками. Не врешь?
   – Испытай, – с вызовов сказал галл.
   – Испытаю, всему свое время. А про кораблекрушение верно ли? А ну как сам своего хозяина прирезал?
   – Домна Ливия мне поверила. Спроси у нее, покажет доказательства.
   – Спрошу. Чем занимался после возвращения? При хозяйке остался?
   – Нет. Ей мои услуги более без надобности. Работу искал. Охранителем.
   – Или убийцей, – добавил префект.
   Ганник промолчал.
   – Чего молчишь? Живешь сейчас где?
   – У домны Ливии.
   – В Субуре? А на Скавровом ввозе что делал?
   – По улице шел, – огрызнулся Ганник, – нельзя?
   – Можно, если осторожно. Ступай пока, да не вздумай потеряться. Если окажется правдой все, что тут рассказал, с наградой не задержусь.
   Ганник вышел.
   – Ну, что думаешь? – повернулся Серторий к следователю.
   – Я собирался сходить на Авентин.
   – Молодец, правильно мыслишь. Я вот тоже думаю, что этот парень сейчас трется среди головорезов Валенса. И по улице он так удачно шел не случайно. Неподалеку от Авентина… А что живет в Субуре, так тут все понятно: «Где живу – там не гажу».
   Широко известный в узких кругах Валенс был одним из главных авторитетов преступного мира. Он «смотрел» за холмом Авентином, а так же складами и причалами на Тибре в районе портика Эмилия. Сертория этот вор уважал, ибо в дни погромов префект не позволил бардиееям, рабам Мария, распространить кровавый хаос на Авентин. В результате многие овцы, которых крышевал Валенс, уцелели. Вор предпочитал стричь свое стадо, а не резать. Таким образом, им с Серторием удалось достичь взаимопонимания.
   – Продолжай работу, – распорядился Серторий, – потом доложишь. Ганника из виду не упускай. Я с ним еще потолкую.
   
--------

   12 Капрарий – козел (лат).
   13 17 декабря.
   14 Цезарь, во время реформы календаря, добавил к Сатурналиям еще два дня, а Калигула довел их число до семи.
   15 Триклиний – столовая.
   16 Конфорреация – вид брачного союза, полностью исключающий развод.
   17 Приблизительно, в седьмом часу вечера.

--------

Старый текст кончился. Ура. Завтра новый.