1125, 14 апреля 1937, Москва, Наркомат Обороны

Климент Ефремович Ворошилов еще раз внимательно просмотрел отношение из НКВД относительно передачи в распоряжение учебных центров Главного Управления Пограничных Войск красноармейцев и младших командиров второго года службы. Все верно, все правильно. Исполнять не хотелось отчаянно, потому что в Армейскую группу Особого Назначения и так отдали лучших, собрав, буквально с бору по сосенке. «По сусекам скребли, по амбарам мели», – усмехнулся про себя нарком. Но исполнять было надо. Во-первых, пограничники тоже отдали все, что потребовалось, а во-вторых… Во-вторых он некоторым образом в долгу перед наркомом внудел: даже не столько перед Колькой, хотя Ежов уже успел сделать для армии не мало, да и еще сделает,  сколько перед его замом – Лаврентием…
- Товарищ маршал, – на пороге кабинета возник Хмельницкий. – К вам товарищ начальник ГУГБ.
- Проси, я его жду – быстро ответил Климент Ефремович, хотя, если честно, то кого-кого, а уж Берию у себя в гостях он ожидал увидеть менее всего.
После начала расследования по обстоятельствам заговора в РККА, Ворошилов считал, что у начальника Главного Управления Госбезопасности дел должно быть невпроворот, а уж раскатывать в служебное время по гостям Лаврентий Павлович не любил и в спокойные времена…
- Здравствуй, Лаврентий Павлович, здравствуй! – Климент Ефремович поднялся навстречу посетителю. – Проходи, проходи. Чаю там и всего остального, что к чаю…
- Прости, Климент Ефремович, не до чаю сейчас, – Берия раскрыл кожаную папку и вытащил оттуда несколько листов. – Вот, ознакомься и дай свое разрешение.
Ворошилов мельком глянул… Список. Высшие командиры РККА, подлежащие аресту. Без его санкции НКВД такие вещи делать не может.
Он принялся внимательнее просматривать список… Ого! Начальник Академии имени Фрунзе ?! Жаль, жаль… Корк был хорошим специалистом и, вроде, не самым плохим человеком. Да и в особо тесных связях с Тухачевским не был замечен… Правда, Ефим  что-то такое говорил, пока еще был в комиссаром академии, но Ворошилов особенно в это не верил. Очень уж тяжело было не слишком-то образованному казаку сработаться с выпускником царской Академии Генерального Штаба. Ан, не подвело Ефима пролетарское чутье!..
Кто там дальше?.. Гамарник?.. Ну, с этим понятно… Гарькавый ?.. В принципе, можно было ожидать: они с Якиром на родных сестрах женаты. Не мог же Якир его в стороне оставить: родственник, как-никак… Зам его, Василенко ?.. Беда… На кого ж теперь Уральский округ оставлять?.. Фельдман … С этим тоже все предельно ясно и просто. Гамарнику первый приятель, пустобрех и по женской части любитель… И ведь деть его было некуда: сними с Управления по комначсоставу  - сразу заступники набегут… Только и спасло, что замы у него были толковые… Кроме Куркова … Хм-м, вот и он…
Ворошилов опустил лист, устало протер глаза. Армейская группа Особого Назначения – АгОН, отнимала много сил и времени, а ведь прочих задач никто не снимал. Та-ак, ну, кто там дальше?..
Эйдеман ? Про этого можно было бы и не спрашивать. Все равно он в Красной Армии только числится, а толку от него – как от козла молока. Да и не нравился он никогда наркому: садист и каратель, почище дроздовцев и красильниковцев …
Ого! Фриновский… Командарм Фриновский… Такая же чушь, как, скажем, ткач Буденный или митрополит Ворошилов. Такие только даром оклад получают… Лаврентий Павлович предшественника своего хочет взять? Да сделай одолжение, товарищ Берия! Может еще кого?..
Что-о?! Белов ?! Вот это – фокус! Вот уж от кого не ожидал, от того не ожидал!.. Командующий Московским ВО, и с Тухачевским вроде не был повязан…
Ворошилов поднял на Берию взгляд, откашлялся и спросил:
- Лаврентий, а Белов – это точно?
Берия посмотрел наркому прямо в глаза и молча кивнул. Подумал и добавил:
- Климент Ефремович, я – нажал он голосом на это «я», – я обещаю тебе: разберемся тщательно.  И если только будет хоть малейшая зацепка…
Ворошилов кивнул и хотел, было, продолжить изучение списка, но не удержался:
- Понимаешь, какая странная история выходит. Белов ни с Тухачевским, ни с Уборевичем, ни с Гамарником близок-то особо не был. Он в начсоставе РККА ни с кем особо и не сблизился… Разве что… Если только с Егоровым… С Егоровым?!!
Берия чуть заметно кивнул:
- Вот ты и сам на свой вопрос ответил, Климент Ефремович…
Нарком вздохнул. Потом взял ручку и наложил на список размашистую резолюцию: « Утверждаю! Ворошилов».
Берия уже шел к дверям, когда Климент Ефремович окликнул его:
- Лаврентий Павлович, а скажи: кто это у тебя так постарался… ну, с Якиром?.. Ты не подумай, я в твои дела не лезу, просто хотелось бы отметить как-то…
Начальник ГУГБ круто развернулся и хмыкнул, ехидно блеснув стеклышками пенсне:
- А это не мои, товарищ нарком. Это его свои же. Побоялись, что пока они – в Испании, он тут сам все провернет…
Ворошилову вспомнилось, что он думал об этом, но так и не смог в это поверить. А Берия продолжил с неожиданной злостью:
- Эс бозэби твитом эртманэдс чамэн! Виртхэби квэвши... – И увидев удивленные глаза Климента Ефремовича, перевел с грузинского, – Эти  суки сами друг друга едят! Крысы в квэври (кэври - закопанный в землю большой кувшин для вина).
Его красивое умное лицо вдруг исказила злобная гримаса:
- Не верят друг дружке ни грош, а туда же – заговоры составляют. А у нас всех своих товарищей топят, лишь бы самим выжить. Ненавижу!..

0815, 16 апреля 1937, Швеция, Стокгольм

Полицейский Стурре Йохансон стоял на своем обычном месте, почти в самой середине Вэстерлонггатан  - Западной улицы. Раннее весеннее утро уже окрасило нежным розовым светом мостовую,  кирпичные заборы, дома, кафе, магазинчики. Даже зеленый шпиль Тускачюркан – Немецкой церкви – и тот приобрел какой-то розоватый оттенок. Все вокруг дышало покоем…
В этот субботний день добропорядочные горожане не спешили просыпаться. Да район здесь не тот, где привыкли рано вставать. Правда уж сновали молочницы, катили на велосипедах почтальоны, кое-где торопились на работу в кафе повара и официанты. Но все же Вэстерлонггатан оставалась тихой и чинной – такой, какой и положено ей быть в субботу утром…
Внезапно внимание Йохансона привлек какой-то непонятный шум, напоминающий отдаленный рокот прибоя. Что-то шумело на Западной улице: шумело упорно и настойчиво, точно мелкие камушки катились с горы и сталкивались друг с другом. И если это был действительно горный обвал, чудом случившийся в тихом и спокойном Стокгольме, то он определенно приближался к посту Стурре Йохансона. Маленькие камушки увлекали за собой камни побольше, те – еще побольше, и вот-вот на полицейского должны уже выкатываться крупные валуны. И они выкатились…
Йохансон вздрогнул, протер глаза. Нет, увиденное не исчезало. Не сон и не привидение. И тогда ему стало страшно. Очень страшно…
Прямо на него двигались люди. Это не были уличные хулиганы,  которые нет-нет да и попадались на улицах портового горда. Это не были и демонстранты-забастовщики – суровые парни -  докеры и грузчики. Это были… были…
Шли молодые и,  видно, сильные мужчины. Впереди шли три человека постарше: в серых дорогих костюмах, серых шляпах, серых туфлях. Совершенно одинаковые. Может быть, лица у этих людей в сером и отличались друг от друга, но Стурри этого не видел. Три абсолютно одинаковых человека – это, конечно, удивительно, но еще, пожалуй, не страшно. Если бы они были одни…
Следом за «серыми» шла целая колонна мужчин в коричневом. Коричневые шляпы, коричневые пиджаки, коричневые брюки, коричневые туфли. Йохансону даже показалось, что и лица у этих людей – коричневые. «Коричневые» шли колонной по четыре, и было видно, что они стараются идти не в ногу. Но если все стараются идти не в ногу, то получается, что идут они все равно – в ногу! По бокам колонны двигались отдельные «коричневые», которые должно быть следили за порядком в колонне. И все вместе они шли на Стурре…
Первым порывом полицейского было убежать. Убежать подальше и никогда не видеть этого кошмара. Но чувство долга взяло свое: полицейский Йохансон остался на месте. Он лишь отошел чуть в сторону, чтобы не оказаться затоптанным этой толпой. А в голове под форменным кепи билось только одно: «Кто это? Кто это такие?»
Когда колонна поравнялась со Стурри, тот не выдержал:
- Эй, ребята! Вы кто такие?
Ответа не последовало. Должно быть, они просто не расслышали голоса Йохансона, утонувшего в мерном грохоте шагов. Стурре сложил ладони рупором:
- Эй! Э-ге-гей! Вы кто такие! Откуда?!!

…Старшина Политов взглянул на Эпштейна:
- Чего ему надо? Переводи, давай.
- Товарищ старшина, – запротестовал Эпштейн. – Я испанский и немецкий языки знаю, а это – шведский!
- Красноармеец Эпштейн! Опять умничаем?! Переводи, тебе говорят!
Михаил прислушался:
- Вроде спрашивает, куда мы идем, – произнес он неуверенно.
- Ну, так и отвечай, что, мол, едем в Испанию, бить фашистов!
Подумав, Эпштейн, искренне надеясь, что полицейский его не расслышит, крикнул по-немецки:
- В Испанию! Против фашистов!..
Полицейский видимо все же расслышал, потому что к изумлению десантников он сжал кулак и поднял его вверх. Республиканский салют получился несколько неуклюжим, но вполне понятным.
- Ну вот, а ты нам тут «шведский язык, шведский язык», - передразнил Михаила старшина. – Все они понимают, молодцы!
И батальон пошагал по Стокгольму дальше, с целью ознакомиться с местными достопримечательностями и поесть в какой-нибудь недорогой, но достаточно вместительной столовой...

…В крике из толпы Стурри Йохансон разобрал только слова «Испания» и «Фашизм», но понял все. Теперь ему было ясно, кто перед ним. Это – нацисты! Устроили свое шествие в поддержку генерала Франко. Мерзавцы! Вырядились в любимый свой коричневый цвет и разгуливают тут, словно по своему Берлину. Только не выйдет! Здесь вам не Германия, здесь мирная нейтральная Швеция! И ваш номер тут не пройдет!..
От избытка чувств полицейский погрозил «коричневым» кулаком. Ишь, устроили тут. Сейчас порядочные люди проснутся, а они тут маршируют!..

…Салютующего полицейского заметили не только во взводе Домбровского. Кто бы мог подумать, что полицейский – слуга капиталистов, буржуев и всего эксплуататорского класса! – поддержит правое дело испанских республиканцев! Без команды в воздух взметнулись сжатые кулаки. Радостно улыбаясь, командиры и красноармейцы салютовали безвестному шведскому патриоту, который и под полицейским мундиром сумел сберечь горячее пролетарское сердце!..

…Увидев занесенные над головами тяжелые кулаки, Стурре понял, что пропал. Сейчас эти громилы его… а он даже не успел сегодня поцеловать маленькую Астрид – так торопился на службу. И с женой он вчера ссорился…
Полицейский потянулся было к свистку, но раздумал. Все равно ему не успеть. Ну и пусть идут. Пусть идут, куда им угодно, только пусть уходят поскорее! Он видел только сжатые кулаки наци, их оскаленные рты… Разум отказывал Стурри Йохансону, он стоял, точно истукан, пока наконец последние «коричневые» не прошли мимо, и пока на Вэстерлонггатан не стих грохот их шагов. Только тогда полицейский смог с трудом разжать кулак и вытереть пот, заливавший ему глаза…
…Он не стал писать о манифестации нацистов в рапорте, не желая признаваться в трусости, но вечером рассказал обо всем жене. На следующий день фру Йохансон  передала эту историю всем знакомым и всем встретившимся в лавках мясника, молочника и бакалейщика, а еще через день о фашистской демонстрации в Стокгольме уже писали в газетах. Германские и итальянские газеты захлебывались от восторга и обещали протянуть своим шведским братьям руку помощи; советские газеты писали о возмутительной акции националистического отребья, и даже британские и французские газеты посвятили этому событию несколько строчек. И никто не вспомнил о молодых людях в коричневом и сером, которые вечером того же дня спокойно отбыли на теплоходе «Король Ваза», следуя из Стокгольма в Гавр…