Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.Вы хоть разрозненные отрывки запишите. Их можно будет потом связать воедино. А то ведь и отрывки эти сотрутся из памяти.
Говорят, что рассказы про войну сюда?
Сообщений 21 страница 28 из 28
Поделиться2224-03-2012 23:22:15
И вообще, господа хорошие! У меня есть предложение. Давайте собирать тут рассказы про войну наших родных и знакомых. Хрен с ними, что они не будут совершенны. Главное - это память о них и их память о том времени!
Поделиться2325-03-2012 12:55:02
Дьяк написал(а):
Давайте собирать тут рассказы про войну наших родных и знакомых.
На городском сайте выложены воспоминания истринцев о войне:
http://www.istranet.ru/
Не знаю, можно ли войти в нашу сеть.
Если что, скопирую.
Отредактировано Zybrilka (25-03-2012 12:55:45)
Поделиться2426-03-2012 12:09:03
+100 С почином вас, уважаемый Держ!
Поделиться2529-03-2012 01:04:45
САМОСТРЕЛ
Михаил Дьяконов
Впервые я услышал это слово, когда мы с Володькой Шапошниковым, насмотревшись картинок из старого учебника истории средних веков для шестого класса, принялись изобретать настоящий арбалет. Арбалет вышел простым, как шпала. Выструганный из доски приклад, в передней части которого проволокой прикручен тугой лук из прута можжевельника с тетивой из миллиметровой лески и простейшее устройство из проволоки, что приподнимало стрелу в момент нажатия на спусковой крючок. Легкая стрелка с гвоздем на конце и бегом за школу, проводить войсковые испытания по обрезкам досок и консервным банкам.
Там нас и словил дядя Степа Панин, отнявший у нас наше изобретение, а потом пожаловавшийся отцу, что я сделал опасный для жизни самострел и лупил из него в забор и по банкам. Меня возмутил не столько факт того, что он рассказал отцу о моем проступке, сколько то, что он обозвал таким игрушечным словом наш арбалет.
А потом, когда я учился классе в пятом, к отцу приехал его фронтовой друг и они, сидя на кухне, вспомнили о «самострелах». Я насторожился. Неужели в эту войну тоже использовали арбалеты? Я задал вопрос дяде Аркадию (так звали отцова друга) и он чуть не рассмеялся:
- Да какие там арбалеты? Самострелами в войну людей называли. Плохих, которые в себя стреляли!
- Зачем ведь от этого умереть можно?
- Ну как тебе объяснить? – дядя Аркадий вздохнул и, переглянувшись с отцом, продолжил:
- Вот ты парень уже взрослый и понимаешь, что в войну ведь и убить могут, верно? Вот и мы все это понимали. Думаешь, кому-то из нас хотелось умереть? Ничуть не хотелось. Ни мне, ни папе твоему, ни нашему комбату Котенко не хотелось, ни лейтенантам Чулкову, Васину, Клишину. Все жить хотели! И они тоже жить хотели.
Он вздохнул, видимо подбирая слова.
- Только вот папа твой и комбат Котенко и лейтенант Чулков и я, - все при этом свой долг выполняли. Немцев убивали. А эти хотели уйти с войны. А как в войну с войны уйдешь?
- Не знаю. Дядька мой наоборот, на войну три раза сбегал!
- Ну есть и те, что хотели сбежать. Неужели не знаешь никого, кто в войну в тылу остался?
- Ну, дедушка Сергей. Он был один заточник на весь район. Ему даже директор машину свою давал, чтобы он за ночь успел инструменты в шести заводах заточить. А еще дедушка Иван. Его в первом бою сильно контузило и поранило. Его потом из действующей армии списали. Он в тылу самолеты ремонтировал!
- Вот! Они и хотели чего-то такого же. Чтобы не на фронте, а в тылу быть. Чтобы на фронте их не убили. Для этого себя поранить согласны были, только чтобы жить. Жалели они себя. Вот и стреляли в себя. Само-стрел, значит, сам в себя стреляет. Но их отличать научились. Если человек стреляет в себя с близкого расстояния, то его рана будет порохом обожженная. Тогда изобретательные начали стрелять через буханку хлеба. Ожога тогда не видно.
- Да, или договаривались с кем-то, чтобы друг в дружку с какого-то расстояния стрелять. У нас на Букринском плацдарме один солдат застрелил другого, который его к самострелу уговаривал, а потом пошел и доложил командиру. И ничего ему не было.
- И что? Ну, попала пуля. С фронта-то все равно не отошлют? Только в госпиталь! А потом-то опять на фронт!
- Понимаешь, многие из этих людей хотели уйти с фронта именно сейчас. Я вот знаю одного, кто стрелялся в сорок втором, а потом стыдился этого и нормально воевал. Хотя таких, наверное не много.
- Да не только стреляли в себя, - вдруг добавил отец. – Некоторые по-другому себя уродовали. Под Смелой один боец сунул ступню под проезжающий легкий танк. Ему бы все с рук сошло, если бы сам в госпитале не проболтался!
- Да, а вот тот самострел, про которого мы с папой твоим говорили, он похитрее был. Знал, что смотрят в основном на пулевые ранения и решил использовать гранату!
- Как это? Граната ведь, наверное, тыщу осколков дает!
- Ну не тысячу, гораздо меньше, а придумал он вот что…
Дядя Аркадий затушил дымившуюся папиросу и продолжал:
- Взял он немецкую гранату – «лимонку», выдернул у нее кольцо, выбросил за бруствер и руку туда высунул.
- Ну и что?
- А то, руку ему осколками сильно посекло, контузило опять же. По всем данным – списание вчистую!
- Неужели так с фронта и удрал?
- Да нет. Видел кто-то из соседей.
- И что?
- Да ничего особенного. Руку-то ему перевязали, потом через день, что ли, собрали отделение с карабинами. Построили. Выкопали яму. Потом привели его перевязанного.
Дядя Аркадий опять помолчал.
- Ну зачитали приговор, он как-то съежился весь и зыркает на нас злобно. А потом команда - и все!
- Нет, не все! – добавил отец. Забыл ты главное!
- Что я забыл-то?
- А то, что потом закопали его и сводная рота прошла по этой могиле, чтобы сравнять ее с лицом земли.
- Да, чтобы, значит, и памяти о нем не осталось! Это ты верно добавил…
А потом они еще долго сидели молча…
Отредактировано Дьяк (21-05-2012 02:57:34)
Поделиться2631-03-2012 00:10:08
ПЕРВЫЙ БОЙ
Михаил Дьяконов
Первый раз я попал на фронт еще осенью сорок первого. Добровольно записался в июле. Потом нас учили в подмосковье маршировать, честь отдавать, штыком действовать. Даже камни вместо гранат по щитам бросали. Только не стреляли.
А в сентябре, наверное, с маршевой ротой отправился я с двумя своими друзьями-студентами на фронт. Прибыли в район Смоленска в совхоз Семеновский. Там нас покормили и выдали винтовки, патроны, гранаты и бутылки. Пошли занимать оборону. И вот там я наблюдал картину, которая была очень страшной. Немцы бросали там танки на наши позиции. Не нашей части, другой. Пушек у них не было.
Так вот эти танки буквально пахали наши траншеи. Солдатам, красноармейцам, говорили: «Вот пойдет на тебя танк, а ты ложись на дно траншеи, а он пройдет над тобой, ты бери бутылку с зажигательной смесью и бросай ему на моторную часть, и он сгорит. А танк этот ходил по-над траншеей, траншея обваливалась и засыпала бойца живым.
Кто-то успевал забросить на танк бутылку. Бензин сгорал, а танк ехал себе невредимый дальше. А потом за танком ходили их солдаты тройками и расстреливали тех, кто остался жив, раненых и тех, которые поднимали руки. Как нам говорили политработники, что Гитлер отдал приказ тех, кто поднял оружие наверх в плен не брать.
А тут и наш первый бой. Позицию нам выбрали неудачную – позади леса. Не знаю, может, была какая необходимость ее там устраивать? Но по-моему глупо это. Лучше на западной опушке укрепиться, чтобы в случае чего в лес спрятаться, а нас на восточной поместили.
День-два сидим, ждем, танков боимся. Потом над немецкие самолеты пролетели, но бомбить нас не стали. А потом на дороге показалась пыль столбом. Вроде не танки. Кто-то из наших сказал, что это едет немецкая разведка на мотоциклах. Мы стали стрелять и они уехали.
А потом нас из-за леса давай обстреливать ихние минометы и гаубицы. Сначала прошлись по левом флангу, мы побежали на правый, потом по правому, а под конец как дали из всех стволов по центру! А командиры наши все куда-то делись. Ну все врассыпную.
Меня контузило и осколок вот сюда в руку угодил. А перевязать-то и не чем. А из раны кровь льется. Зажал ее рукой и приятели потащили меня в тыл. Там в ближнем поселке добыли веревку, сделали мне жгут. Потом вышли к дороге, упросили какого-то шофера отвезти меня в госпиталь.
Вот так и прошел мой первый бой.
Про остальные я тебе потом расскажу.
Первый из рассказов Назарова Бориса Васильевича. Записано в 1994 году
Отредактировано Дьяк (31-03-2012 00:25:12)
Поделиться2701-04-2012 00:02:51
ЛЕПЕШКИ
Михаил Дьяконов
Сколько себя помню, в войну мне больше всего хотелось есть. Чувство голода сопровождало меня всегда и везде. Это был праздник, если нам удавалось накушаться до отвала. Это понятно. Мы были тогда молодыми, и есть нам всегда хотелось, потому, что росли.
На фронте кормили, конечно, много лучше, как в тылу. В тылу я вообще не знаю, как можно было выжить при существовавших нормах, особенно для иждевенцев. В сорок первом в тылу мы с трудом пережили зиму. Мы даже на фронт с моим другом Колькой Семенихиным удрали именно, чтобы кормиться получше. Помню, что к нам в квартиру, где жили восемь семей, зашел из госпиталя дядя Витя – электрик и оставил большую банку тушенки! Это был лучший довод за то, что наше место там, на фронте, хоть нам чуть-чуть не хватало до восемнадцати.
На фронте, в самом деле кормили сильно сытнее, чем в тылу, но хватало ненадолго и мы или убивали свой сухпай, или занимались добычей еды из подручных средств. Но не всегда. Если мы находились где-нибудь в жилой местности, тогда можно было идти по пути Паниковского, то-есть попросить, или даже украсть какую-нибудь живность у местных жителей. Хуже было, если местных уже пограбили немцы и нам у них не то, чтобы украсть, но даже и попросить стыдно было. Вот тут-то и включались всякие там подручные средства.
Копали мы старые картофельные поля, скубли колосья пшеницы, в хвойном лесу обрывали молодые побеги сосны, зимой копали снег на болотах, собирая клюкву. На реках ловили рыбу. Это было легче всего. Гранату в воду и потом собирали рыбу оглушенную. На краях полей ловили и стреляли голубей, дроздов, ловили петлями зайцев.
А в сорок третьем на освобожденной территории и вообще голодно было. Мы же наступали как раз осенью и собрать урожай на оккупированной территории люди не успели. Так что левобережная Украина во многих районах голодала.
Помню, как под Прилуками мы зашли в один поселок, так что не то, чтобы коровы, или курицы, но и собак не было. Да, собственно, такое бывало и в других местах, но это село мне запомнилось особенно хорошо. Дело в том, что тут немцы зверствовали сильно и убили много местных жителей, потому нас встречали с особой радостью. Первым я увидел местного батюшку в черной рясе, что с иконой, не то с большим крестом стоял у дороги и осенял нас крестным знамением. За ним навстречу нам с цветами и с плачем шли бабы и старики. За ними неслись ребятишки, которые как один просили: «дай цукерку». Понятное дело, что мы как могли, подкормили их. Все припасенные краюхи хлеба и кусочки сахара перешли из наших сидоров в карманы местных детишек, которые беспрестанно хвастались друг перед другом, показывая приобретение: «Дывысь, шо маю!» Но этого было, конечно, мало. К вечеру наше командование решило сделать для жителей праздничный обед. Приехали три кухни и запыхтели в небо своими изогнутыми трубами. Варили кулеш. На площади перед школой командование отрядило взвод, который сбивал из досок и жердей большие столы и скамьи. Нас же определили для починки школы. И тут я увидел, как это, в высшей степени бедное, голодное село, под руководством местного батюшки, готовилось угостить и нас.
На заднем дворе трое дедов обдирали кору с березовых бревен. Сосновые тоже корили, но с них снимали мездру. Знаешь, что это такое? Это тонкая такая пленка между корой и древесиной. Потом мездру и бересту резали на маленькие кусочки, загружали в котлы и варили там. Варили долго, причем батюшка все время пробовал воду на вкус и несколько раз давал команду менять ее. А потом сваренные кусочки сушили и мололи ручными мельницами, которые, видимо, принесли с собой из домов. Получилась такая грубая коричневатая малоаппетитная с виду мука. Но батюшка принес из храма еще немного белой муки и женщины подмешали ее к коричневой, а потом из этой смеси сделали тесто, в которое добавили немного лампадного масла, которое тоже дал батюшка. Вот из этого-то теста женщины и испекли потом тонкие лепешки, которыми потчевали нас за столом.
До сих пор хорошо помню эти лепешки, что принесли нам жители этого села под Прилуками. И смею тебя заверить, что они были очень вкусными. После войны мы пытались с детьми испечь подобные, но очень уж они получились какими-то картонными что ли? Ничего общего с теми. Уж не знаю, что тут сыграло роль. Наша ли голодуха, радость ли та, что нас окружала, добрые ли чувства, что испытывали к нам освобожденные, молитвы ли местного батюшки, но повторяю – я никогда не думал, что из древесной муки можно приготовить такой деликатес.
(По рассказу Антона Андреевича Приятелева. Записано в 1980.)
Отредактировано Дьяк (01-04-2012 00:06:05)
Поделиться2821-05-2012 02:56:23
ФИЛИППЫЧ
Михаил Дьяконов
Филиппов Владимир Павлович. Филиппыч. Палыч. Володя. Односельчане звали его по-разному, но каждый понимал, о ком идет речь. Невысокий сухопарый голубоглазый тракторист «беларуси» неопределенного возраста, он всегда тихо исполнял свои обязанности, время от времени подхалтуривая у односельчан и никогда не рассказывал о себе. Почти никто и не знал, что в войну он был на фронте. Лишь старики говаривали, что в молодые годы он 9 мая цеплял две медали и, выпив бутылку водки, слушал по радио военные песни, или же гонял патефон, вполголоса подпевая со слезами на глазах. Но последние десять лет жизни его, словно подменили. Да и изрядно сменилось население "Овражков" и об этом все как-то дружно забыли. Володя по-прежнему старался не привлекать к себе внимания, и даже выйдя на пенсию, проводил все свободное время на реке, или же в лесу, не возвращаясь в село по несколько дней. Что он делал там, мало кого интересовало. Мало ли зачем пожилой свободный мужчина может ходить в лес? Может быть, лисички собирать, чтобы сдавать их за деньги в районе. А может – бутылками промышлял, или еще чем? Их после выходных на берегах Вазузы много попадалось. После прохода байдарочников. Но последний год его жизни, односельчане все-таки прознали, что проводит Филиппыч свое свободное время у старых заброшенных окопов.
И тут поползли слухи, что промышляет этот старикан копанием немецких могил. Ведь все в округе были уверены, что немецкие окопы и могилы полны если не золотыми зубами, то наградными серебряными крестами и другими финтифлюшками, за которые городские платят хорошие деньги, или же щедро наливают московскую водку. И добавляли, указывая на крайний дом, что его хозяин, Сашка Ермак, в тот год сколотил себе целое состояние в виде японского видика с кучей кассет, есть у него даже телевизор с пультом управления. Правда, сообщив столь важную новость, ваш собеседник, чаще всего тут же томно вздыхал и добавлял, что погорел Сашка на ерунде – продал, кому не следует наган и загремел «к хозяину» на пять лет.
Такое же будущее, по мнению односельчан, ожидало и Филиппыча. Ведь никто лучше его не знал, где тут и какие бои шли. Но время шло, а благосостояние Филиппыча все никак не желало улучшаться. Народ же, пару лет перемывая ему косточки, в последствии, казалось, совершенно забыл о его существовании.
И когда я пристрастился к весенней хоте "на тяге" в Овражках, то провожая меня в лес в первый раз , хозяин дома, в котором мы остановились, вскользь помянул Филиппыча. Он настойчиво рекомендовал мне не стрелять по плохо видимой цели, так как Володя частенько сидит возле окопов. «Уже был пренцендент, - назидательно говорил он, - вон Васька-Монах спьяну принял Палыча за кабана. Хорошо, что промазал».
Но стрелять по невидимой цели я не собирался. А Филиппыча случайно встретил спустя четыре дня. Как и предупреждали, он сидел возле свежего могильного холмика на взгорке по-над рекой, курил и задумчиво глядел на маленькую церковь с зеленой крышей, что стояла на противоположном берегу в Семеновском. Перед ним лежала запачканная землей лопата, две наших ржавые каски, сопревший противогаз, початая бутылка водки, закрытая скомканной газетой, складной пластмассовый стаканчик, несколько вареных картофелин и надкусанное яйцо на металлической тарелке. И тут я понял, чем занимается этот нелюдимый человек в лесу. Он хоронил останки наших бойцов, что пали здесь в боях 1942-43 гг. Как-то само собой разговорились. Разговор, конечно же, коснулся войны. Но в этот раз он был односложным. Лишь впоследствии Филиппыч, словно вспомнив что-то после амнезии, начал поспешно рассказывать, а не скупо отвечать на мои вопросы. Один из его рассказов был записан по горячим следам «для потомков».
- Война, говоришь! А знаешь, сколько в войну необычного было? Такого, что в книгах еще ни слова не написано. – Он кивнул в сторону храма, что виднелся напротив. – Вот хотя бы про церковников! Где что ты про них на фронте слышал? Вот то-то! Помню, как первый раз поп появился у нас в полку. Было это где-то весной 1943-го, или уже летом что ли? Мы стояли тогда в обороне под Курском. Немецкого наступления ждали, обожди, или это уже у Белоруссии было? Вот, черт! Все помню, а дату - забыл напрочь, хучь убей! Ну бои там небольшие то и дело шли. То немцы разведку боем пустят, то мы. Потери были постоянно. Но вот однажды после боя собрали мы убитых, а из дивизии приказ. Не хоронить, мол, павших до особого распоряжения. А к обеду в полку появилась группа старших офицеров из штаба полка, значит. А с ними один какой-то странный. Из-под шинели длинные черные полы какой-то юбки виднеются, на голове какая-то легкая черная папаха. Издалека странное впечатление этот офицер производил.
Причем что удивительно, это как наш матершинник – комполка к нему прямо с почтением обращался.
Только когда подошли они поближе к нам, увидел я крест, и стало понятно, что поп это. Просто поверх рясы на себя шинель офицерскую накинул. Ну и слух прошел, что этот батюшка из самой Москвы приехал чуть ли не по личному распоряжению самого Сталина. Этого мы никак не ожидали.
Водили попа по батальону, наверное, с полдня. Все, что можно было – показывали. Он по ходу всех крестил и благословлял, а солдаты перед ним шапки снимали и головы склоняли. А поп все улыбался. Потом объявили нам, что завтра будет молебен по убитым бойцам нашим и отпевание их перед погребением. Нет, пожалуй, не молебен, а панихида… Или просто отпевание… Сейчас уже не помню толком.
Конечно, сперва это известие было неожиданным. Как же так? Ведь все слыхали, что религия – опиум для народа… Но готовиться начали как полагается. Одели чистое, помылись, побрились. И что самое удивительное, нательные кресты нашлись у многих, даже у комсомольцев. У меня самого, неверующего двадцатилетнего пацана крестик был. Мать осветила в церкви и с собой дала. Я его хранил зашитым в нагрудном кармане, как талисман, верил, что он меня от пули сберегает. Только никому не показывал. Не полагалось талисман прилюдно другим демонстрировать. Он тайным должен был быть. А тут я его на шею одел, и такое меня чувство охватило – не описать. Волновался, словно перед первым свиданием.
На следующий день нас всех построили поротно и знамя вынесли. На помосте стоят наш командир, замполит, начштаба, ПНШ. Еще кто-то среди них был из нашего начальства. Ну и, понятно, батюшка с ними. Перед помостом гробы с погибшими. Но не все в гробах-то. Останки некоторые, особенно кого разорвало, в мешки собрали, так тех еще с ночи в яму тихонько положили, покуда начальство не видит.
Ну, как положено, сперва замполит речугу двинул. Про зверства фашистов, про жертвы, про героев и прочая. Редактор армейской газеты сфотографировал его своей «лейкой». Как обычно.
А потом было отпевание. И тут понял я, что мне хорошо как-то сделалось. Батюшка нараспев молитвы свои читает, вроде ничего не понять, а на душе покой какой-то. И радость даже и плакать хочется. И подпевать «Господи, помилуй!» сам собой начал. Уж молебен закончился, а я все стою без шапки и жду, что дальше будет. А дальше по заведенному обычаю – салют и «предание земле». А потом поротно разошлись мы по своим местам и начали делиться впечатлениями. И знаешь, никого молебен этот равнодушным не оставил. Всех зацепило.
А что касается меня, то я потом так и продолжал материн крест нательный носить, только уже открыто и никто меня за него не ругал. И хоть продолжал я потом писать в анкетах в графе «вероисповедание» слово «неверующий», креста с себя не снимал. Аж до пятьдесят восьмого не снимал, когда сильные гонения начались против церкви-то. Тогда снял и убрал в стол. А уж теперь внука своего тем крестом крестил, а мне вон пластмассовый достался.
(По рассказам В. Филиппова. 1924-1991. Записано в 1989-90)
***
Отредактировано Дьяк (21-05-2012 02:56:50)
