Добро пожаловать на литературный форум "В вихре времен"!

Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
Для начинающих писателей, желающих показать свое произведение критикам и рецензентам, открыт раздел "Конкурс соискателей".
Если Вы хотите стать автором, а не только читателем, обязательно ознакомьтесь с Правилами.
Это поможет вам лучше понять происходящее на форуме и позволит не попадать на первых порах в неловкие ситуации.

В ВИХРЕ ВРЕМЕН

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Произведения Михаила Гвора » Военные рассказы


Военные рассказы

Сообщений 1 страница 10 из 19

1

В этой ветке мы решили собрать все свои небольшие рассказы, посвященные Великой Отечественной Войне.
Сейчас их семь. Все они раньше выкладывались в той или иной форме. Какие-то, как части больших вещей, какие-то отдельно.
Под проект коллеги Годзилко мы их переработали, где-то много, где-то совсем чуть-чуть.
Рассказы разные. И про те времена, и про наши. И с попаданцами есть один. На проект мы их пошлем все. Если организаторам проекта что-то понравится - хорошо. Нет - будут здесь. Нам они нравятся. Да и потапковать не вредно...
С названиями, например, не везде получилось.

Всегда в строю

Старость не радость. Вроде прямо сейчас и не болит ничего… А вроде… Всё время ждешь от организма какой-нибудь новой подлянки. То без всяких причин бок прихватит, то в груди заноет… Вчера ни с того ни с сего ослеп. Виделось всё так, как будто глаза полны слез. О том, чтобы почитать и речи не было. Думал, придется правнучку вызывать, продуктов принести — запасов-то, никаких. Но с утра вдруг прозрел. Глаза заработали. Зато ноги отказали. Не болят, однако шевелиться шустро отказываются. Впрочем, о шустро давно речи нет. Потихонечку бы… Чтобы самому до магазина дойти, хлеба-молока дотащить. Так и потихонечку - не хотят. И под правой лопаткой покалывает. Что у меня там? Сердце слева... А справа осколок, память о той высотке, где в сорок втором лег почти весь взвод…
Врачи только руками разводят: чего вы, мол, хотите в таком возрасте да еще с семью ранениями! Лечить даже не пытаются. Внучка вычитала где-то, что у них установка такая: стариков не лечить, чем быстрее помрут, тем лучше для государства… Вряд ли, хотя с нынешним людоедским государством… При Сталине такого точно не было! Строили коммунизм, строили, а потом за один день всё сломали. И нате вам, всем буржуи заправляют. Как при царе!
Константин Иванович присел на стул в прихожей, взял с полочки ботинок, снял с крючка ледоходы и аккуратно надел приспособление на обувь. Повторил операцию на втором ботинке.
Всё-таки мир не без добрых людей. Даже среди буржуев находятся. Вот те ребятки, к примеру. И заскочил-то к ним случайно: поплохело возле ихнего магазина, да так, что еле добрался до дверей. Как глянул на мордоворота охранника, думал взашей вытолкают, явно же не покупатель. Ан нет, подхватили под руки, довели до мягкой кушетки, скорую вызвали… Потом, как оклемался немножко, чайком напоили… И не забывают. Разок-другой в месяц приедут в гости, посидят, поговорят. Подарки привозят. То носки теплые, то куртку… Вот, ледоходы эти. В такую погоду очень нужная вещь. В магазинах по полу цокают, зато не поскользнешься… Были бы все буржуи такие – никакого социализма не надо…
Старик поставил снаряженные ботинки на пол, обулся, надел куртку и открыл дверь. Возраст возрастом, а пока можешь себя обслуживать – надо держаться. Не зря он к внукам переезжать не хочет, хоть  и зовут. Ничего в том хорошего нет, у молодых под ногами путаться. Сам может и поесть приготовить, и продукты принести. Раз в неделю внучка или правнучка заскочит, белье перестирать, да уборку навести, и вся нагрузка на детей. С остальным сам справляется. Немногие могут так в девяносто два-то!
Жалко только Светочки рядом нет. Так и не сумел привыкнуть за пятнадцать лет. Столько вместе прожили, а не дождалась его, рано ушла…
Константин Иванович неторопливо пересек заснеженный сквер, постоял, восстанавливая дыхание, и двинулся дальше. Боль под правой лопаткой не проходила, но отступила вглубь и досаждала не так сильно. Ноги, вроде, тоже разошлись. Вот запыхался немного... Ничего, половину дороги до магазина уже прошел. Вначале всегда тяжело. Дальше полегче пойдет.
Вчера Антошка в гости приезжал. Пострелёнку привез. Кем она приходится? Ох, совсем дурная голова стала… Правнучка? Нет, праправнучка! Точно, два «пра-», внучка внука! Маленькая, смешная. По комнате бегает, кричит: «Ди-ду, ди-ду!». Та девчонка в Белоруссии его так же называла. А какой он тогда «диду» был, в двадцать один-то год?
Так и не удалось узнать, сумели вывести тот детдом из окружения или нет. Из их-то пятерки, что осталась прикрывать отход, только он один и выжил. И то чудом. Глупый фриц покрасоваться решил, показать, что может кулаком беспамятного забить. А беспамятный возьми и оживи. Советский пограничник – это тебе не мальчик для битья! Голову от удара убрал, двумя ногами гансу в промежность засадил, и рыбкой в овраг. Ищи ветра в поле. Пока немцы по оврагу лазили, назад выбрался, глупого фрица добил и из его же винтовки остальных перестрелял. Их и оставалось-то уже трое, недаром ребята жизни отдали, совсем недаром. Может, и ушел детдом… Силен тогда был. И ловок. Не зря на заставе Рысенком звали…
Константин Иванович остановился у проезжей части. Теперь ловкость не та, поосторожнее надо.  Сначала налево посмотреть, потом направо. Хоть и небольшая улица, и переход обозначен, а мало ли кто окажется за рулем машины. При советской власти в школах учили, как улицы переходить. Интересно, сейчас учат? Наверное, да, вон с той стороны мамашка молодая с ребенком тоже ждет, дочку за ручку держит. Или сына? Нет, девочка, на Пострелёнку похожа, немного постарше будет. Только мама у нее глупая, кто же в таком месте по телефону болтает? Не могла подождать, пока дорогу перейдет? Всего-то одну машину пропустить…
Даже собака понимает. Пришла, бродяжка, встала у ноги, а на дорогу не идет, ждет. Константин Иванович не любил собак. Особенно, овчарок. С сорок первого года не любил. Слишком о многом напоминал даже отдаленный лай. Не так уж и много пришлось партизанить, но крови немецкие псы успели попортить. Привык, конечно, руки в кулаки больше не сжимались при виде зверей, но любить… Увольте!..
Ах, мать! Что ж ты делаешь?!
Девочка вырвала ладошку из руки матери и с громким криком: «ба-ка!» бросилась через дорогу, прямо под колеса наезжающего черного джипа. Перекосилось от ужаса лицо водителя, безнадежно пытающегося остановить мчащуюся машину, полетел на землю телефон, брошенный истерично завизжавшей мамашкой…
А к стоящему на другой стороне дороги старику на считанные доли мгновения вернулась молодость. Теплая волна прокатилась от макушки до пяток, вымывая хвори и недомогания, тело налилось давно забытой силой, и стрелок третьей заставы Костя Ухватов по прозвищу «Рысенок», рыбкой, как в тот овраг в сорок первом, нырнул вперед, выбрасывая ребенка из-под колес и занимая его место…

+5

2

Братья

Старший
Ты выживешь…
Из всех пограничников заставы вас выживет двое, ты и Васька Сидоренко, сволочь и антисемит, не называвший тебя иначе, чем «клятый жид», и не дававший жизни все два года, что служили вместе… Васька будет тащить тебя, получившего пулю в ногу, и матерно ругаться: «Який же ты тяжелый, клятый жид, вот ведь отъелся на казенных харчах!»… А потом ты уже сможешь идти сам, и вы будете пробираться на восток. Долгих два месяца… При переходе линии фронта вас обоих зацепит… Тебя не сильно, а Ваську серьезно, и теперь уже ты потащишь его… Недалеко, до наших окопов… Что такое недалеко, когда пули летят и спереди и сзади?... Но ты дотащишь… Ваську отправят в госпиталь, ты отделаешься медсанбатом… Вернешься в строй, защищать Москву… Защищать Родину… Ваську ты встретишь в Сталинграде… Он будет обнимать тебя, и орать на всю округу: «Живой, клятый жид, живой! Нас с тобой, жид,  пули не берут! Мы с тобой, жидяра, до Берлина дойдем и Гитлеру в пузо штык засунем»… И дальше вы пойдете вместе… Вы вместе пройдете Сталинград… Вы вместе пройдете Курск… Вы вместе войдете в Киев… Ваську убьют у безымянной деревушки под Коростенем… Он умрет у тебя на руках, выдавив из себя напоследок: «Обещай мне… Абрам… - первый и последний раз он назовет тебя по имени, - обещай… выживешь… до Берлина дойдешь… Гитлеру в пузо… штык… от Васьки…»… И ты выживешь… В Луцке… В Варшаве… В Познани… Ты дойдешь до Берлина… Нет, ты не воткнешь штык в пузо Гитлеру… Он, испугавшись, сбежит от тебя на тот свет… Но ты напишешь на развалинах рейхстага: «Абрам Геллер», а немного выше и крупнее: «Василий Сидоренко»… Ты вернешься домой… Целый и относительно невредимый… Ты проживешь еще долго… Хорошую, счастливую мирную жизнь… Ни с кем не воюя и не конфликтуя… Лишь один раз, девятого мая девяносто первого, после парада, на входе в кооперативный сортир на Пушкинской, ты врежешь здоровенному молодому амбалу, с сильным кавказским акцентом заявившему, скривившись на твои медали: «Платы, дэд, или сры на улице, вам не прывыкать в штаны срать, с сорок первага срётэ. Кончилось вашэ врэмя»… Ты вспомнишь Ваську, сорок первый, и успеешь ударить раньше своего племянника… И твоего удара, удара семидесятилетнего бойца Красной Армии, амбалу хватит за глаза… А с его дружками разберутся племянники, сыновья уже покойного брата, пока ты будешь хватать ртом воздух и вытряхивать из баночки таблетку нитроглицерина на дрожащую ладонь… Семьдесят лет - не самый лучший возраст для боя, но есть такие вещи… Ты проживешь еще семь лет… До девяносто восьмого… Хороших лет… Для тебя хороших…
Ты выживешь…
А пока ты заступаешь в караул по заставе… Двадцать второго июня сорок первого года…

Младший
Ты не воевал… Тебя не взяли на войну. Когда она началась, тебе было четырнадцать, а когда исполнилось восемнадцать, с железной дороги воевать уже не отпускали… Вместо боев ты видел другое… Эвакуация… Больная мать… Паровозная топка… Кто сказал, что кочегары на паровозах - здоровые молодые мужики? Молодые и здоровые там… Там, где они нужнее… Там где старший брат… Там, где сейчас гибнет твой несостоявшийся шурин…И тысячи, сотни тысяч других... А здесь ты, четырнадцатилетний мальчишка сто шестьдесят сантиметров ростом и пятьдесят килограмм весом… Ты и машинист, семидесятилетний дед, водивший еще самые первые паровозы… Уголек… Топка… Уголек… «Шуруй, Витька, Одесса недалече!» - кричит дед, и надо шуровать, хотя Одесса далече. Одесса под немцем. И родной Харьков под немцем, но надо шуровать, ты же везешь… Какая разница, что ты везешь на этот раз, заготовки для снарядов, раненых, какую-то технику… Да ты и не знаешь толком, тебе не положено знать… Шуруй, Витька… Каждая лопата приближает Победу… Здесь твой фронт, Витька, шуруй, шуруй… И ты кидаешь и кидаешь уголек в топку размеренными, уже привычными движениями… Час… Второй… Третий… День… Второй… Третий… Месяц… Год… Второй… Третий… Шуруй, Витька, шуруй… Надо, Витька… Ты не погибнешь на фронте… Ты не попадешь на него… Ты встретишь брата, прошедшего от западной границы  до Берлина… Ты увидишь парад Победы… Ты вернешься в Харьков… Шуруй, Витька… Твоя семья, твоя маленькая семья, мама и два сына, никого не потеряет за войну… Редкое везение… Редчайшее… Шуруй, Витька… Война достанет тебя позже… Гипертонией в неполные тридцать... первым инфарктом в пятьдесят… вторым инфарктом… инсультом… Каждая лопата уголька отзовется новой болячкой, слишком ранней, слишком тяжелой… И ты будешь сжимать зубы, заново учась ходить, и тихонько шепча: «Шуруй, Витька»… И научишься… Ты вырастишь детей… Ты успеешь увидеть внуков… Тебя достанет только третьим, последним, инфарктом в шестьдесят два, не так уж и рано для четырнадцатилетнего кочегара Великой Войны, но всё же очень и очень рано…

+8

3

Иллюзия выбора

Антон сидел на камне и вертел в руках коробочку. Небольшую черную коробочку с крупной красной кнопкой. Одно нажатие – и дома. В такой родной, с детства знакомой квартире… Где с кухни ползет вкусный, дразнящий запах маминой готовки, а в маленькой комнате брат двигает фигурки по клетчатой доске: готовится к партии. И всё будет, как раньше. Вот только…
Папа уже не придет. И его друзья, за долгие годы ставшие членами семьи. Они останутся здесь. Все останутся. Переносится только живая материя. И то, что на эту материю одето или плотно прижато. Механизм переноса... Какая разница? Ему, первокурснику физтеха, материалов хватало на все курсовые, диплом и обе диссертации… Еще и на Нобелевку бы осталось… Эпохальное открытие. Тем не менее, его сделали они, дилетанты…
Студент-первокурсник и двое военных-отставников изобрели, считай, машину времени… В свободное время. Зачем?.. Собственно, папа хотел разобраться всего в одном моменте в истории. Разобрался…
Антон горестно вздохнул и отхлебнул какао из кружки.
Зачем всё это было надо? А ведь дядя Дима, в узких кругах известный под позывным «Полоз», выслушав тогда папу, сразу спросил:
- Клык, зачем тебе это надо?
- Интересно, - ответил папа, - просто интересно. Немцы не были дураками. Они обязаны были выйти на Безымянный и Двухтысячного года и расстрелять эвакуацию через Донгуз-Орун. Должны были, но по документам и воспоминаниям – даже не дернулись. И наши их не останавливали. Сами не полезли. Почему?
- Местности не знали, - сказал Полоз, - да и какая теперь разница, это было семьдесят лет назад. Семьдесят!!!
- Мне интересно… Просто глянуть. Абсолютно безопасно. В любое время можно нажать красную кнопочку и вернуться назад. Я даже Тоху с собой беру. Что мы вшестером не защитим одного мальчишку?..
Он имел право так считать. Среди тех, кто шел «посмотреть», слабаков не было. У папы было за спиной три войны. Майор спецназа, отправленный в отставку при очередной чистке армии. Формально – по ранению… Полоз – разведчик от бога, способный подобраться к львице, сторожащей детенышей, и подергать ее за хвост, без промаха кидающий все, что может кидаться. Дядя Миша и дядя Леша, Умка и Рыж, когда-то лучший пулеметный расчет защитников Дубоссар. Тогда была их первая война, но далеко не последняя… Грин – герой Абхазской Минной, легенда Ишер, способный взорвать всё, что угодно, хоть стаканом воды. Саймон – снайпер высочайшего класса…
Рядом с этой шестеркой он, Антон, смотрелся обычным мальчишкой. А ведь он не был обычным. То, как с детства гоняли его друзья отца на полигонах… Шесть видов спорта, везде не ниже камээса… По биатлону кандидат в сборную страны… В семнадцать-то лет!.. В ориентировании – в шестнадцать – чемпион России… А есть еще всякие единоборства, в которых отец запретил даже думать о соревнованиях: «Убьешь еще кого-нибудь…». Но для них Антон оставался мальчишкой, и это было справедливо…
Они шли только посмотреть... И в любой момент могли нажать на кнопочку…
А всё оказалось иначе. Немцы не были дураками. Они, действительно, не знали местности. В августе сорок второго. А в ноябре уже знали. И пошли на перевалы. И на Безымянный, и на Двухтысячного года. А останавливать было некому. Красноармейцы не знали местности в августе и не могли узнать к ноябрю. Как изучишь занятое врагом ущелье? Подброшенные документы ушли по инстанциям… в бесконечность... А времени не было…
Никто не нажал кнопку. Мужики с удовольствием отправили бы Антона домой, но вернуться могли только все вместе. И только насовсем. Почему – в этом не успели разобраться. Там, у себя, до эксперимента. А тут было уже некогда.
И кнопку не нажали. Их было шестеро. Нет, семеро, хотя Антона берегли изо всех сил. Семеро против взводов и рот. Но они были профессионалами и знали эти горы, как свои пять пальцев. И… Верил ли кто-нибудь из них в реальность поставленной задачи? Не факт. Но у каждого была маленькая черная коробочка с большой красной кнопкой, нажатие которой возвращало всех семерых домой. Никто не нажал…
В августе немцы шли на разведку, от силы взводами. Так, уточнить возможную линию соприкосновения с нашими войсками. По сути это и была разведка боем, которая обошлась егерям очень дорого.
Мужики обустроили базу на хребте перевала Медвежий, гораздо выше, чем мог предположить противник, и начали охоту, посмеиваясь и считая  «скальпы»… Потом было затишье… А в ноябре… Теперь фрицы знали, куда им надо и зачем это надо. И не жалели сил… Смех на базе затих…
- Если продержимся до пятнадцатого, можно уходить, – сказал папа. - Наши закончат эвакуацию, и всё.
Было двенадцатое. Все еще были живы. Все семеро. И три роты горных егерей - тоже.
Сегодня четырнадцатое. От трех рот остался один потрепанный взвод. От семерки - Антон. Самый младший. Самый неопытный. Единственный, кто не воевал до начала этой истории… Даже в армии не служил…
Никто не нажал кнопку. Даже не попытался…
Нет, попытался. Отец, уже смертельно раненый, знающий о гибели друзей, попытался. Чтобы отправить назад Антона. Но папина коробочка была разбита тем же самым осколком, который пробил ему грудь.
Антон обещал уйти сам. Обещания он привык выполнять. Тем более, данное умирающему отцу. Тому, кого всю жизнь слушался беспрекословно. Надо только нажать кнопку.
А здесь, в сорок втором, останется прорвавшийся на перевал Двухтысячного года взвод. И три орудия, которым ничто не помешает обстреливать спуск с Донгуз-Оруна. Прямой наводкой. По бойцам какой-то там по счету кавалерийской дивизии… По альпинистам-проводникам… По женщинам и детям, уходящим из Тырныауза... Трем орудиям с запасом хватит плотности огня, чтобы перекрыть горную тропу. Не уйдет никто…
А что он может? Один против взвода! Да, достаточно вывести из строя пушки. Или уничтожить снаряды. Но как? Сколько осталось немцев? Тридцать? Сорок? Какая разница, всё равно нереально… Он один! Он ничего не может сделать. Разве что к шести трупам из будущего добавить седьмой…
Антон убрал коробочку в карман и стал собираться. В конце концов, уйти можно в любую минуту…
***
Серая тень скользила в неярком лунном свете, не оставляя следов. Невидимая, неслышимая и неосязаемая. Переметнулась через понижение. Опять исчезла… Смазанным силуэтом мелькнула у камня… Вынырнула из лощинки рядом с пулеметной точкой чуть севернее перевала… Настолько легкая, невесомая, что расчет не сразу заметил ее. А когда заметил, было поздно. Небрежный взмах руки, мягкое касание лезвием, и двое без звука валятся на камни бруствера. Один с перерезанным горлом, другой с ножом в глазнице. «Спасибо, за науку, дядя Дима, эти - тебе!»
Тень скользит дальше. Иногда проявляется в темноте и снова исчезает, пропадая в расплывчатом мареве лунного света.
Лагерь спит… Только двое часовых обходят по периметру, да третий подремывает в центре. Холодно, темно. Гауптман - думкопф! На кой черт дежурить по ночам на хребте? Какой самоубийца полезет сюда в темноте? Но приказ надо выполнять. Только и радости, что треть смены можно отдохнуть, сидя на снарядных ящиках. Да еще «собачья вахта» досталась…
Один из часовых подходит к огромному камню.
От большой тени отделяется маленькая. Мелькает в воздухе нож, вторая рука придерживает карабин часового. Труп исчезает в темноте. Ни стука, ни шороха. Тишина. «Этот тебе, дядя Миша, ты научил работать одной рукой, как двумя»…
Второй часовой доходит до точки, удивленно озирается в поисках напарника. Тень возникает из ниоткуда, с осыпи, где, казалось бы, негде спрятаться. Движение руки у шеи, плавно переходящие в взмах… Часовой в лагере валится с ящиков. «Тебе, Саймон, этот нож – твой подарок». Стоявший уже лежит…
Тень исчезает… Появляется возле орудия… Несколько движений… исчезновение… второе орудие… исчезновение… третье… пересекает лагерь… что-то делает у входов в палатки… возвращается к орудиям… Огонек зажигалки. Американской зажигалки «Зиппо» из следующего века… «Тебе, Грин, их достанется много»…
Тень продолжает движение…
***
Антон рассчитывал вернуться к камню, к пулемету на заранее присмотренной позиции, и оттуда, уже после взрыва, расстреливать немцев.
То, что оберягеру Шульцу не вовремя приспичит в сортир, он предусмотреть не мог. Горный стрелок прожил несколько секунд. Растяжка сработала штатно, но раньше, чем планировалось.
Если пуля - дура, то осколки – полные идиоты и отморозки. Предугадать их действия невозможно. Они не различают своих и чужих. И они попадают даже в Тени.
Антон не добежал пару шагов. Острой болью хлестнуло по ногам. Бросило вперед, на утоптанный снег. Рука коснулась ствола пулемета...
Он вытащил оружие из-за камня, перевернулся и сел, упершись спиной в скалу. Коробочка в кармане натянувшегося анорака уперлась в грудь. Поправил одежду. Рано. Вот когда взорвутся пушки… В конце концов, всё идет почти по плану. Только не за камнем, а перед…
Лагерь переполошился. Немцы выскакивали из палаток, бестолково озирались, наудачу палили в темноту. Безостановочно раздавались автоматные очереди и винтовочные выстрелы. Одна за другой срабатывали растяжки. Несколько фрицев бросились в сторону батареи. Антон снял их короткой очередью. «Эти тебе, дядя Леша». Его заметили. Таиться больше не имело смысла, и он начал щедро поливать лагерь пулями.
Он не считал, чего и сколько входило в его тело. Не чувствовал, что его ранят. Ничего не чувствовал… Даже не понимал, стоит он, сидит или лежит. Он шептал: «тебе, папа» и стрелял, стрелял, стрелял… Длинными очередями «на расплав ствола». Он не видел, как пули находят цели. Просто знал - находят.
Он был не один. Это Клык разрабатывал план операции. Это Полоз подкрадывался к лагерю и снимал часовых. Это Грин минировал пушки и ставил растяжки. Это Умка стрелял из крайне неудобного положения, Рыж подавал ленту в пулемет, а Саймон направлял полет пуль. И все семеро принимали входящий в тело свинец. Он был ими всеми. А они были им. Семнадцатилетним мальчишкой двадцать первого века, ребенком России времен бардака и развала, так и не ставшим ни олимпийским чемпионом, ни великим физиком. Но ставшим солдатом. Русским солдатом.
И он продолжал давить на гашетку…
Только когда кончилась лента, а над пушками расцвел яркий цветок взрыва, Антон позволил себе умереть…
***
- Герр гауптман! Разрешите доложить!
- Говорите, фельдфебель.
- Он был один, герр гауптман. Пришел сверху, по хребту.
- Один? Один?! – голос Эриха Обермайера сорвался на крик. – Незаметно подкрался к Хюбнеру! К Хюбнеру, у которого было восемь глаз и десять ушей!!! И убрал его так, что тот и пикнуть не успел! Снял ножом троих часовых! Заминировал орудия! Накидал везде гранат, которые взрывались, когда он хотел! Он что, силой мысли их взрывал? Лемке, Вы видели, кто этот один? Мальчишка! Сопляк! Ему и восемнадцати нет!!! И этот мальчишка… Нас было сорок! Сорок егерей! А осталось пятеро! Из них трое ранены! Батарея уничтожена. И это всё сделал вот этот щенок?! Один?!
- Так точно, герр гауптман. Один.
- С кем мы воюем, Лемке? С людьми? Что это за люди, если такое может сделать ребенок? Ты посмотри, сколько в нем дырок! – гауптман хотел ткнуть тело носком ботинка, но суеверно отдернул ногу. – Он должен был умереть двадцать раз! Я сам видел, как ему трижды попали в грудь! Кровь фонтанами била! У него даже руки не дрогнули! Это люди? Это - уберменши? Для них даже законы природы не обязательны!
Обермайер посмотрел на удивленного вспышкой гнева фельдфебеля и неожиданно успокоился.
- Разрешаю доложить о моих словах, Лемке. Всё равно никто из нас не доживет до конца этой войны. Невозможно выиграть войну у демонов. Похороните убитых… Этого - отдельно. С почестями. Как героя. Может быть, тогда он не станет преследовать наших парней ТАМ. Хотя бы там… О выполнении доложить!
Гауптман резко повернулся, отошел к краю седловины и опустошенно присел на камень. По долине Накры бесконечной чередой шли люди, спускавшиеся с перевала Донгуз-Орун. Те, кого он должен был расстреливать из своей ныне не существующей батареи…
***
Фельдфебель Лемке выполнил приказ в точности. Для тел егерей подошла воронка, оставшаяся от взрыва артсклада. Пусть она на самом краю хребта, почти на склоне, зато не надо рыть каменистый грунт.
А русского завалил камнями в ложбинке рядом с местом его смерти, на гребне, чуть севернее перевальной точки. Странную черную коробочку с большой красной кнопкой, найденную в кармане погибшего, Лемке положил рядом с телом: все вещи странного парня вызывали у егеря необъяснимый ужас. Фельдфебель даже не поленился выстрелить в воздух возле могилы…
***
9 мая 1945 года под тяжестью скопившегося мокрого снега кусок склона сполз вниз, столкнул лавину и умчался с ней, унося вниз останки немецких солдат.
На перевале остался только один человек.

Отредактировано ВВГ (16-06-2012 14:31:23)

+9

4

Аксиома

Олег всегда был лучшим.
В полтора года он ударом кулака нокаутировал тех, кому уже было четыре, и знал числа до десяти. В четыре мог пройти за день двадцать километров и перемножал в уме двухзначные числа. В семь свободно оперировал терминами электротехники, писал приличные рассказы и выиграл чемпионаты города для десятилеток по двум видам ориентирования.
Так сложилось, что каждый год Олег переходил в новую школу. Через неделю там воцарялись тишина и спокойствие. Две дежурные драки, по одному удару в каждой. Первая драка объясняла местной шпане возможные последствия приставаний лично к Олегу, а вторая – к кому бы то ни было: впитанное с молоком матери чувство справедливости заставляло заступаться за слабых. В третьем классе была еще одна драка, и семиклассники навсегда зареклись лезть к «начинашкам».
Олег никогда никому ничего не доказывал. Он был лучшим, это была аксиома, а аксиомы не требуют доказательств. Это первым надо постоянно самоутверждаться. Первым можно быть на конкретной дистанции или олимпиаде, и обязательно нужно выигрывать следующую, чтобы подтвердить своё первенство. Свой статус. Первых много. Лучший всегда один. На то он и лучший...
Олег был лучшим. Всегда.
________________________
Леха всегда был лучшим.
В два года он с одного удара валил с ног пятилеток и умел складывать и вычитать. В пять пробегал пять километров за тридцать пять минут и мог слету возвести двадцать семь в куб. В первом классе брал интегралы, писал неплохие стихи и выигрывал все соревнования, на которые его посылали в школе в командах четвероклассников.
Леха не менял школы, но участковому одиннадцатого квартала на любую жалобу о сложностях работы отвечали одной фразой: «Зато у тебя есть Леха!». Впитанное с молоком матери чувство справедливости заставляло Лёху держать местную шпану в ежовых рукавицах. Он был в пятом классе, когда ограбили кабинет физики. Украли много и бессистемно. Не ради ценностей, а из идиотизма. Учительница рыдала в лаборантской, директор названивал в милицию. На перемене Леха зашел в девятый «Б» и спросил:
- Кто?
- Не мы, Леха! Клянусь, не мы! – канючил здоровенный шкаф, которому Леха макушкой не доставал даже до подбородка.
- Найти. И вернуть. До следующей перемены.
Мальчишки из девятого «Б» прогуляли урок, но к назначенному сроку на крыльце школы лежало всё украденное.
Леха никогда никому ничего не доказывал. Он был лучшим, это была аксиома, а аксиомы не требуют доказательств. Лучший – он и есть лучший. Он всегда один.
Леха был лучшим. Всегда.
***
Тридцать первого августа 1996 года Леха с немалым интересом наблюдал за пятнадцатилетним жлобом, пытавшимся выбить деньги из малька на рынке. Малёк был незнакомым, но это не меняло ситуации: в Лехином квартале грабить не разрешалось. Однако вмешаться Леха не успел: пацан сделал неуловимое движение, и незадачливый грабитель полетел в кусты. Добивать победитель не стал.
- Тебе хватит? – спросил он и, не дожидаясь ответа, отправился по своим делам.
А первого сентября в шестой «В» пришел новичок, в котором Леха не без удивления узнал вчерашнего малька.
- Сегодня мы проверим, - начала урок математичка, - что осталось в ваших головах после каникул. Все решают задачу, написанную на доске справа. Леша, тебе задача слева. Но общую тоже реши. Кто решил – поднимает руку.
Десять минут класс сосредоточенно сопел. Две руки взметнулись одновременно.
- Решил? - спросила учительница, подходя к новенькому.
- Да, - произнес тот, – обе.
Историческое знакомство состоялось на перемене.
- Леха, - сказал старожил, протягивая руку.
- Олег, - ответил новичок, отвечая на пожатие.
В шестом «В» стало двое лучших.
***
Их стало двое. А двух лучших не бывает. Лучший всегда один. Это аксиома. Он и теперь был один, только надо было выяснить, кто именно. Выяснение несколько затянулось. До банальной драки дело, естественно, не дошло, не того полета птицы. Они были друзьями, но невидимое противостояние не прекращалось. Просто проходило оно на совершенно другом уровне. Дистанции соревнований по любым видам спорта и олимпиады по физике и математике, литературные турниры и туристские походы, викторины и военные многоборья…
Олег выигрывал физику, Леха отвечал математикой. Леха обходил на подъеме, Олег отыгрывался на спуске. Они встречались на татами, ринге и борцовском ковре, и каждый раз кто-то из них побеждал, но общий счет был равным. Шпана уже не одного квартала, а всего района, теперь боялась обоих. Областные чиновники от образования матерились сквозь зубы, но каждый год отправляли на российские олимпиады двоих из райцентра. Тренеры спортшкол осаждали родителей, напрочь забыв, что так жаждуемые ими дети уже давно переростки.
Шестой «В» стал седьмым, восьмым, девятым… Потом одиннадцатым «А»… И в нем по-прежнему не было лучшего. Их было двое, и никто не хотел уступать…
__________________________
Они не были похожи, Скорее, они были противоположностями, обстоятельный, всегда спокойный Олег и взрывной, эмоциональный Леха. Их объединяло одно: они были лучшими. Но их было двое, а лучший может быть только один.
В восьмом классе потребовались деньги. Лехе надо было помогать сестре, родившей без мужа, а Олегу – младшему брату, ездившему по турнирам.
Олег занялся промышленным альпинизмом. Леха - строительством. Через месяц  объединились, наняли взрослого зиц-директора и оформили фирму… В десятом прибавилась торговля турснаряжением и стройматериалами…
Окончив школу, бизнес отдали родителям.
Леха окончил школу с золотой медалью. Олег набрал на один балл больше на вступительных. Институт был один, самый лучший, другие даже не рассматривались. Оба остались в Москве. Олег получил красный диплом. Леха нашел работу с зарплатой на десять процентов выше. Лехина машина была немного престижней и больше. Машина Олега чуть мощнее и быстрее.
Они уже не вспоминали о своем соперничестве. Но оно продолжалось. Их было двое. А лучший может быть только один.
***
Девятого мая 2007 года они встретились в центре, на Пушкинской. Повод был пустячный, да разве в поводе дело. Бывает такое настроение, которое располагает погулять по городу, на время забыв о повседневности. Расположились на лавочке. Вокруг праздник. Молодые мамы с колясками, семьи с детьми, старички в парадной форме, увешенные наградами. А вот тот в цивильном пиджаке, но орденов – полная грудь. Совсем старый, с палочкой, радостный, оживленный…
Откуда взялись эти, ни Олег, ни Леха не заметили. С десяток бритоголовых накачанных типов с намалёванными свастиками на лысинах. Сытые, откормленные, с наглыми рожами. В псевдоармейском камуфляже. В руках палки. Не оружие, не придерешься, но… Идут нагло, расталкивая прохожих. Так ходят уверенные в своей силе и безнаказанности. Так ходят по оккупированным городам. Скины? Фашисты?
Старичок в пиджаке что-то им сказал. Что именно, слышно не было. Зато был слышен ответ:
- Пошел на фуй, дед, пока не отъездили! Мигом закончим, что фюрер не доделал!
Старик ответил. Резко, жестко.
- Млять, старая кочерыжка! – бритый замахнулся…
- Работаем, - сказал Леха.
- Работаем, - эхом отозвался Олег.
__________________________
Они могли не вмешиваться. Что им этот старик, которого они видели первый раз в жизни? Что им свастики на лысинах - каждый сходит с ума по-своему. Что им война, закончившаяся за сорок лет до их рождения? Что им страна, которую они не помнили? Что  чужие проблемы, когда хватает своих?
Их было двое, и они не дрались с шестого класса. Не было необходимости. Этих было десять, накачанных, здоровых и вооруженных. Наверняка тренированных и обученных.
На бульваре хватало народа, и никто не вмешивался…
Что заставило вмешаться их? Впитанное с молоком матери чувство справедливости? Кровь прадедов, воевавших в ту войну? Или то, что они были лучшими?
- Работаем, - сказал Леха, отводя удар от старика и вбивая колено в промежность бритому.
- Работаем, - отозвался Олег, вышибая кадык второму.
И она завертелась, безнадежная драка двоих против толпы, бой обреченных, но не побежденных… Так бились красноармейцы в сорок первом... Так бились русичи на Калке... Так бились... Вот Олег ловит кого-то на болевой и переламывает ему руку в локте… Вот Леха впечатывает каблук в пах очередному противнику и одновременно локтем назад, не глядя, на слух, но удачно, по ребрам… бритая башка с оглушительным звоном сносит чугунную урну... Олег отбивает палку трофейной и вторым концом в горло… старик охаживает своей тростью свастику на голове… Леха падает, пропустив пинок в спину… Олег успевает прикрыть… Леха перекатывается и вскакивает…  Олег, закрывая старика, бьет врага по затылку…  здоровенный бугай падает на Олега, увлекая  за собой… Леха отбивает летящую в спину Олегу палку… пропускает удар в плечо… но Олег уже на ногах… Еще удар… еще… отбить… нанести… прикрыть… когда бритых стало больше?... Когда появился ОМОН?… Когда эти скоты начали разбегаться?… Или всё было совсем в другом порядке?..
***
Они сидели на лавочке у отделения милиции. Позади остались и заломленные руки («Леха, это менты, не сопротивляйся!»), и наскакивающий на ОМОНовцев фронтовик («Парней отпустите, это наши!»), и долгие объяснения в отделении («Так, все-таки, кто начал драку?»). Ушел домой старик, убедившийся, что их выпустили и тщательно переписавший фамилии, адреса и телефоны («Я проверю, а то знаю я эту милицию!»).
Они сидели на лавочке, пытаясь привести в порядок порванную одежду и переваривая вдруг осознанную истину, которую, как им теперь казалось, знали всегда.
Лучший не обязательно один. Лучших может быть много.
Лучших должно быть много. Иначе будет много худших.
Вот это, действительно, аксиома.

+9

5

Снайпер

Слепой взгляд равнодушных седых гор. С высоты, сквозь листву, на маленького, смешного человека. Снайпер ежится, отгоняя мурашки тревоги. Никогда не любил лес. Тот всегда хотел убить. В Финляндии, в Белоруссии, и здесь, на Кавказе.
Финляндия... Красавица - Суоми, беспощадная к чужим. А они были чужими в тех лесах, в том снегу... Ночью лес скалился хищными лапами елей, насмерть загрызал стужей, забирающей жизнь незаметно, но навсегда. Днем кусал меткими выстрелами…
Там он стал Снайпером. И потерял…
"Анастасия, Настя, Настенька...", - шелестел лес, напоминая о забытом.
"Ты не тот, кого стоит ждать. Уходи!"
И ночной вой, и зубами в подушку...
Рука ласково гладит полированное дерево ложа. Она не обманет. Верная СВТ с тонкой паутинкой зарубок на прикладе. Палец скользит, считая: первая, вторая, третья, одна крест-накрест - месть. За что? И не вспомнить уже... Не за Витьку, нет, его – вот эта, буквой «Ж»… И все остальные. Все, которые есть.
Белоруссия. Дубовые рощи. Толстые, в три обхвата, стволы. Густая листва, прячущая от врага. И мешающая его искать. Скрывающая от охотников, но спасающая и их самих. И болота: предательски хлюпающая под ногами жижа, трясины, цепкими пальцами русалок тянущие вниз, в глубину…
Там осталась молодость. Волосы сменили цвет русый на цвет седой… Там остался Витька, друг детства. Единственный друг. Один на всю жизнь.
Легкое качание ствола, принявшего уставшую бабочку на дульный тормоз. Взгляд заворожено следит за переливами пестрых крыльев: красное, черное, желтое. И синева неба сверху.
Шум взлетевшей птицы, чуть слышный рокот моторов. Оптика послушно приближает петляющую змеей дорогу… Вытянутый коробок броневика, пара грузовиков. Ягд-команда. Егеря...
А здешний лес – почти не лес. Чахлые сосенки, словно дикие козы, карабкающиеся по склонам. Прозрачный, как вода быстрых горных ручьев. Предательски открытый, видный насквозь. Дарящий иллюзию укрытия…
Что ты оставишь здесь? Или кого?..
Щелчок винта. Пятна лиц обретают четкость. Обер-лейтенант. Глаз не видно, сказки это насчет глаз. Зато различимы погоны. Наглый фриц, большинство прячет, офицер – первая цель. Биноклем водит по зелени леса. Ищет. Ты уже нашел. Не то, что хотел, но нашел. Сухой хлопок выстрела. Немец заваливается на спину. Бинокль на шнуре бьется о ребристую броню, разбрасывая брызги стекла…
Обижено хлещет тяжелый "машинегевер", в труху кроша деревья. Жалобно стонет лес, принимая летящую смерть своим естеством. Пулемет водит черным хоботом ствола, стегает безжалостным свинцовым кнутом.
Улыбка кривит прокушенную до крови губу. Жаль хлипкие сосенки. Очень жаль. Но все равно смешно. Меня там нет. И не было. И нет здесь никого. Я не я. Я – бесплотный дух.  Хотя, да. Стреляйте. Послушное горное эхо разнесет шум по боковым ущельям, предупредит всех, кого надо. Хороший пулемет у вас, майне кляйнен. Громкий.
Выстрел, и фигура в фельдграу сползает вдоль борта. Еще хотите? Продолжим…
Сыпятся из машин егеря, передергивая на ходу затворы куцых карабинов. Шорох одежды, звяканье металла о металл, невнятная ругань, стук пулемета - музыка...
Музыка, танец...
Он еще не был Снайпером. Никем не был. Школьник, только что оставивший за спиной десять классов. Выпускной. Кружатся вокруг пары. И любимые серые глаза напротив светятся счастьем, а губы шепчут: "Ты любишь меня, Дима-Дымок? "...
По щеке, отрезвляя, больно бьет щепка. Танец... Парни, хотите танцевать? Зря... Будет вам и полька-бабочка и почетный караул! И крест на могиле!
И опять по егерям хлещут выстрелы: один, второй, третий... Падает ефрейтор, зажимая пробитую шею. Утыкается в землю автоматчик. Потанцуем?
Снова, отмеряя ритм, колотит замолчавший было пулемет. Очереди ложатся все ближе и ближе. Нащупали? Ай, молодца!
Змеей скользнуть за могучий выворотень. Выбрать спуск до упора, раз-два-три, ласковый толчок в плечо... Еще один готов.
Обожгло руку. Плеснуло горячим. Плевать! Зато один за другим падают в траву хваленые егеря… Дослать новую обойму, передернуть затвор, поймать прицелом серую куртку…
Ага! Достал, значит, белобрысого... Кто следующий?..
Вспышка, выбивающая сознание. Круги перед глазами красный, черный, желтый. И синева неба сверху...
"Ты любишь меня, Дима-Дымок?"...

+7

6

Пограничники

Ви мене спрашиваете, почему на границу берут не всех? Есть таких глупых вопросов, за которые даже не знаешь, шо отвечать! Ну как туда могут брать всех, если страна немножко большая, а таких границ не так шобы очень много! Их же на всех не хватит, это понятно последнему босяку с Молдаванки!
И не надо мене возражать, ви лучше подумайте, разве ж ми такие особенные, шо с нас надо делать иконы? Таки ничего подобного, покажите мне такие разницы за меня и рядового Синицына! Ваня, будьте любезны, выйдите и покажитесь. Обратите внимание, шо у него таки две руки, две ноги и странный отросток сверху, в которых он имеет удовольствий кушать. Где ви видели пограничника, шобы он имел больше таких конечностей? Таки да, бывает меньше, но это же не есть хорошо! И я вам скажу, шо таких обычно комиссуют!
***
Пулемет громко ревет, захлебываясь собственной злобой, щедро рассыпая свинцовую смерть. Застигнутые на открытом месте немцы, тщетно пытаясь найти хоть какие-то укрытия, вжимаются в землю, прячутся за крохотными кустиками травы, за корнями редких молодых березок. Пытаются отползать назад. Бесполезно. Поляна простреливается насквозь. Смерть неумолима. Пули легко пробивают ненадежную растительность и находят прячущиеся за ней мягкие, податливые тела. Материя цвета «фельдграу» не спасает. Новая беда – над залегшими рвутся гранаты. В воздухе, над головами. Откуда кидают понятно. Но это же невозможно! До того места добрая сотня метров! Нельзя метнуть гранату так далеко! Однако осколки продолжают со страшным визгом распарывать воздух, а им вторят винтовки, методично выбивая тех, кто пытается отползти назад, к лесу…
Если бы в засаде было больше бойцов, немецкий взвод уже перестал бы существовать. Еще один ДП, вдобавок к чешскому уродцу, парочку гранатометчиков, и несколько стрелков… Увы, засада слишком малочисленна… И плотности огня не хватает, немцы открывают ответную стрельбу, пытаясь мощью залпа перевесить невыгодность позиции. Карателей много. Слишком много для пяти человек, уже раскрывших своё присутствие...

***
Нет, шо ни говорите, за нашего старшину я сам всегда замолвлю словечко! Таки да, это не поц какой, не шлемазл с Лиманчика, и даже не просто отличник боевой и политической. Это таки командир отделения третьей погранзаставы старшина Петро Стеценко, а это дорого стоит! Не надо же равнять лучший танк Красной армии с тем приспособлением, на котором свободные народы Севера до сих пор бегают по сугробам! Это две большие разницы! Шобы ви знали, большинство здесь присутствующих еще гадили в пеленки, а Петро уже сторожил границу. Я даже не говорю за его наследственность! Это же надо понимать!
***
Поймать врага в прицел. Выстрел. Попадание. Повторить. Снова попал. Ничего, старшина. Еще не дрожат руки. Еще не забыли, как пользоваться оружием. Впрочем, немцы напомнили. Недели не прошло с последнего боя, после которого повисла на тебе ответственность за этих четверых мальчишек. Впрочем, она и раньше висела. Все из твоего отделения.
Только как командир ты уже сделал всё, что мог. Теперь ты просто боец. Такой же, как твои ребята. И остается только одно. Стрелять. И убивать. Пока не убьют тебя. Если ты успеешь убить многих, возможно, кто-то из ребят выживет. Мало шансов, но вдруг… Парни выросли настоящими солдатами, и в этом есть и твоя заслуга. Немцы надолго запомнят этот день. Если будет, кому помнить…
Сколько твоих предков отдало жизнь за Родину? Дикое Поле всегда было местом ожесточенных боев. Сегодня пришел твой черед. Не в родных степях, а в лесах Белоруссии. Это не страшно и не важно. Жаль, конечно, не увидеть конечного результата этой схватки. Но главное – есть, кому продолжить твое дело: там, под Ворошиловградом, подрастает Петро-младший. Династия не прервется.
А тебе остается только одно. Поймать врага в прицел. Выстрел. Попадание. Повторить…

***
Одное дело старшина, а совсем другое, к примеру, – Сережа! Сережа, я Вас таки умоляю, не надо прятаться за дубом, всё равно Ви из него торчите! Еще не выросло дерево, за которым Ви сможете надежно укрыться! Выйдете до народа и предъявите свою личность! Шо ми видим, дамы и товарищи? Как нет дам?! А куда они подевались?! Но этого же не может быть, потому как не может быть никогда! Ладно, ладно, Ви таки меня уговорили! Итак, товарищи бойцы, шо ми видим своими глазами? Обычнейший чемпион Челябинска по боксу! Никаких особых знаний и умений, кроме способности вышибить фрицевские мозги с одного удара. Сережа, есть таких вещей, которых не надо стесняться! И оставьте в покое пулемет, он Вам здесь и сейчас совершенно не нужен. Я таки в курсах, шо Ви используете его вместо гусиного пера. Но я не наблюдаю ни одного фрица, Вам просто не на ком ставить автограф!
Таки кто и шо особенного видит в Сереже? Среди вас шо, нет ни одного чемпиона по боксу? И куда же ви их подевали?
***
Выворотень неплохая защита. Но не для тебя, Сережа. Ты слишком велик. Не выросло еще дерево, за которым ты сможешь надежно укрыться… А с той стороны летит чересчур много подарков. Ревут пулеметы, тарахтят автоматы, глухо бухают винтовки. Большинство фрицев стреляют в сторону пулеметчика. Грамотные, суки. Натасканные в тактике. А ты слишком велик, Сережа. Сначала по касательной цепляет руку. Ерунда, царапина, мы еще повоюем! И очередная очередь настигает ненавистные фигуры.
Новое попадание. В ногу. И тут же в плечо. Больно. Очень. Кровь уходит из большого и сильного тела. А вместе с кровью вытекает жизнь. Это нокдаун, чемпион. Нокдаун, который станет нокаутом…
«Нокаут? Возможно… Но я еще попробую расписаться на ваших спинах…».
Сергей Алдонин сумел поставить еще пять автографов прежде, чем четвертая пуля вошла в грудь…

***
Ради всего святого, зачем же так переживать! Неужели ви видите таких причин для расстройства? Таки ничего страшного. Константин, будьте так любезны, дойдите до народа и предъявитесь своей персоной! Если кто-нибудь думает, шо на границе служат исключительно чемпионы Челябинска, то он категорически не прав! Костя, Ви хотя бы были в этом Челябинске? Но может быть, Ви знаете, где он находится? Кто-то шо-то не расслышал? Я вам скажу по большому секрету: Костя до службы вообще не был уверен, шо вне Москвы существует жизнь. Ему за это говорили на таком рабфаке, но мало ли там говорят разных глупостей? И, между нами, он не знал никаких боксов! Он таки не знает их до сих пор и не сильно за то страдает! Шо, ну шо Костя вам мог продемонстрировать? И ви называете это бокс? Где ви видели бокс, шобы там били ногами и кидались противниками, как мешками со всяким мусором? Это, шобы ви понимали, самооборона без оружия и ничто другое. Нет, ну шо такое? Где может научиться чему-либо слушатель рабфака? Естественно, на занятиях! Как это у Вас на рабфаке не было самбо? Может, у Вас там не было и стрельбы, и первое свидание с винтовкой Вам устроили в армии? Я вам скажу, шо это самое настоящее вредительство, и им надо заняться отдельно! Шо Ви будете делать в бою, если не можете с трехсот метров отстрелить белке голову? Это же даже подумать страшно!
Если придется узнавать еще таких жутких историй за ваш подозрительный рабфак, то ви же заставите мене поверить, шо ми не готовы к войне, а этого не может случиться раньше, чем дядя Моня самостоятельно родит дочку! Как почему дядя Моня не может родить дочку? Ему таки уже почти сто лет, и сейчас рожает его праправнучка! И таки в молодости он тоже спихивал таких вещей на жену и не только на жену, но всегда эксплуатировал женский труд! А шо делать? Это были такие времена, что никто не строил социализм, и вообще никто ничего не строил, кроме проклятых кровопийцев и прочих белобандитов!
***
Сволочи. Прижали огнем так, что не поднять головы. Пора менять позицию. Боец переползает в сторону и снова прижимается щекой к теплому дереву приклада. Стреляй, Костя, стреляй! Зря, что ли капитан Мазур официально называл лучшим снайпером отряда? Твои самбистские навыки сегодня не понадобятся. А вот стрелковые – в самый раз. Стреляй, да послеживай, чтобы не подобрались фрицы слишком близко. Иначе, прижмут огнем, да забросают своими гранатами на длинной деревянной рукоятке… А это неправильно. Так быть не должно. Стреляй, Костя…
Тройка немцев подбирается почти на расстояние гранатного броска. Еще пара метров… Ну, давайте гады, давайте… Если можно кинуть туда, можно и оттуда. Пора. «Эфка» вылетает из ладони, закручивается ребристыми боками… Эти уже не опасны, но за секунду до взрыва взлетает встречная. Боец кувырком уходит в сторону и почти успевает. Почти. Близкий разрыв бьет по барабанным перепонкам и наступает темнота…

***
Но, по крайней мере, у вас не будет сомнений за Гиви! Шо может уметь такой дикий пастух с Кавказских гор недоступного бойцу непобедимой Рабочее-Крестьянской Красной Армии? Шо? Эти ремешки? Гамарджоба, объясни товарищу за своё увлечение! Я таки переведу, шобы все понимали! Вот сюдой надо положить камень, немножко покрутить, и вам не страшен серый волк. Какой же козопас не умеет убить волка? Шо значит, если нет камушков? Ви можете сказать мне, шо я бессовестно лгу, но таких камушков в горах более чем достаточно. Гораздо больше, чем волков!
Шо значит, зачем здесь? Здесь нет камушков? Ви же имеете таких замечательных гранат! Берете одну штуку, и кладете вместо камушка. Как ни удивительно, но граната же полетит намного дальше, чем без таких ремешков. И вам не страшен серый фриц, даже который весь залег! Шо почему? Ви меня снова удивляете! Если граната летит дольше, она хочит взрываться еще в воздухе. Я таки вам скажу, фрицы очень нервничают в подобных случаях. Только недолго…
Как зачем такой кинжал? Шо можно сказать за это? Слушайте сюда ушами! Если к Гиви придет гость, чем чабан зарежет барана, шобы угостить друга? Ви мене понимаете? А если придет немец, то чабан зарежет фрица, как барана, и не поморщится. Вот этим самым кинжалом.
***
Праща делает оборот над головой, и очередная граната отправляется в полет. Припасть к земле, взять новую, заложить в пращу, поднять над головой, выдернуть кольцо. Взгляд на цель, свист вращающихся ремней… Нам не страшен серый фриц…
Оружие прадедов. Оружие из далекого прошлого. Устаревшее несколько веков назад. Но любое оружие – это оружие. Оно сделано, чтобы убивать. И умеет это делать. Надо только немного ему помочь. И, пока есть гранаты, нам не страшен серый фриц. Никакой фриц не страшен.
Взгляд на цель, свист вращающихся ремней. Рука выпускает узел. Граната уносится к врагу и взрывается прямо над светловолосой головой очередного немца. Привет из солнечной Грузии… Теперь можно убрать пращу, гранат больше нет…
Только камень. Счастливый камень, передаваемый в семье Тевзадзе от отца к сыну. Когда-то далекий предок убил им вождя каких-то врагов. Может, и не им, как найти на поле боя свой камень? Но так гласит легенда. А в горах легендам верят. И верят в то, что пока этот камень в семье, ее главе ничего не грозит.
Черед камня еще придет. Пока есть верная винтовка и одна обойма. Остальные отдал ребятам. Только жаль, что обойма быстро кончается. Пять патронов это очень много и очень мало. Смотря когда…
И вновь свистят над головой ремни… Последний бросок. И нож…
Фельдфебелю Фишеру даже в голову не могла прийти мысль, что в середине двадцатого века его убьют булыжником из пращи. Мысль так и не пришла. На ее место прилетел счастливый камень семьи Тевзадзе. Привет из солнечной Грузии.
А сердце Гиви было пробито в тот самый момент, когда талисман сорвался с ложа пращи.

***
Боже мой, ви не знаете таких вещей? Мене придется вас просветить, и срочно, или я не буду Яша Любецкий, чистокровный одессит! Как это нет такой национальности? Если я родился в Одессе, вырос в Одессе, ушел служить на границу из Одессы и вернусь обратно, когда ми приколотим последнего фрица к развалинам ихнего рейхстага, то кто я, по-вашему? Почему цыган? Причем здесь кнут? Да в таборе любой мальчишка может сбить бабочку с цветка, не испортив пестик! А мой папа умел струсить пыльцу с крыльев такой насекомой! При чем тут цыган? Ну и шо, шо табор?
Моя бабушка говорила на идиш лучше, чем на русском, а евойный муж, мой дедушка – был сам Коля Корено! Шо?! Ви не знаете кто такой Коля Корено? Боже милостивый и святые угодники! Где Вас угораздило родиться? Что за глухомань этот Ваш Ленинград? За Колю знала вся Одесса от Аркадии до Сахалинчика! Даже в Червоном хуторе! Лучший кулачный боец из всех, кого рожала одесская земля! И Ви мне говорите, шо есть такие места, где за него даже не слышали?
Это же можно подумать, шо деда Коли вообще не существовало! А кто научил меня махать ножом не хуже нашего абрека, уворачиваться от Костиных захватов и не падать до земли, когда Сережа машет руками? Нет, это надо себе такое представить!
Одессит, шоб ви понимали, не имеет национальности! Он одессит, и этим всё сказано! Ну шо Ви мне тычете своим Ленинградом? Таки это не глухомань, а город? Шо Ви говорите?! Больше Одессы? Ви хоть понимаете, что нельзя сравнить несравнимое? Шо такое Ваш Ленинград? Бывшая столица? Город Петра? Северная Пальмира? Колыбель трех революций? Он всего лишь большой город!
А Одесса… Одесса – это не город. Это улыбка Бога!
***
Пулемет замолчал. Умолкли винтовки, выплюнув последние пули. Стих свист ремней. Постепенно прекратили стрельбу и немцы. Тишина. Пять минут... Десять...
Двое, пригибаясь, начали подбираться к лесу. Скрылись за первыми деревьями. Никакой реакции. Совсем. Каратели начали вставать. Может, если бы взводный был жив, он вел себя осторожнее. Но фельдфебель получил камень в голову. И теперь оставшиеся в живых радостно обсуждали свою удачу. И за обсуждением не услышали негромкий свист боевого бича, которым Яша Любецкий, чистокровный одессит, сын цыганского барона и внук лучшего кулачного бойца родного города, прервал жизни незадачливых «разведчиков».
А следом ударил пулемет. Любецкий спешил истратить последний магазин, пока враги не опомнились от неожиданности, не залегли и не открыли ответный огонь. Не успел. Даже пулемету для этого нужно время. А потом пуля-дура всё же нашла того, кого весь бой сторонились ее умные товарки…
Когда немцы подошли к последнему бойцу, тот был еще жив. Лежал на спине, улыбался и смотрел в небо, проглядывающее сквозь листву. Небо заслонили головы в касках. Одна… две… три… Четыре.
- Пришли, - сказал Яша, разжимая ладонь с последней гранатой. – Вам таки не повезло, господа, ви не узнаете, шо такое Одесса. Одесса – это не город. Одесса – это улыбка Бога…

Отредактировано Чекист (16-06-2012 14:27:07)

+5

7

Чужая шурпа

Эшелон, деловито постукивая колесами на стыках, тяжело лез в горку. На краю заваленной углем тендерной платформы, лицом вниз валялся немецкий солдат. Из-под левой лопатки торчала стрела, вокруг которой расплылось темное пятно, уже подсыхаюее по краям. Второй немец обнимал кучу угля ближе к середине. Тоже мертвый. И тоже со стрелой. Только в печени.
Еще один фриц, в котором по голому грязному торсу однозначно определялся кочегар, удобно раскинулся у самой будки, одаривая ясное небо двумя улыбками.
В углу будки аккуратно пристроился машинист, ничуть не более живой, чем остальные. Рядом с тушкой винноубиенного, не менее аккуратно пристроился лук, самодельный, но добротный, с толстой тетивой, сплетенной чуть ли не из жил какого-то животного.
Единственным живым на паровозе был невысокий жилистый человек азиатской наружности, одетый в рваную гимнастерку и измочаленные форменные штаны. Человек, суеверно посматривая на рычаги управления, неутомимо работал лопатой, словно решил выяснить, в состоянии ли он забить топку углем быстрее, чем давление в котлах превысит все допустимые ограничения, но при этом не забив пламя. Красноармеец негромко ругался на жуткой смеси ломаного русского и неломаного, но совершенно непонятного, языков:
- Арвой дадод барегам! Зачем шакал-нэмэц страна пришол? Билять его мама! Комбат убыл, лейтенант убыл, сержант Свинарэнка тожэ убыл! Сектаны кисмет! Кому Шамси плов варыт тепер? Вах, нехорошо! Шайтан-арба, уголь кушать, на станцыя ехать! Кери хар! Быстро ехать, болшой кирдык дэлат! Шакал умирай, керма фуч!
Непонятный шум на тендере привлек внимание азиата. Лопата в руках мгновенно сменилась на трофейный карабин. Но тревога оказалась ложной - от тряски одно из тел сдвинулось со своего сыпучего «постамента». Самозваный кочегар зло сплюнул и вернулся к своему занятию. Лопата так и мелькала...
- Шамси шурпа на весь рота делал. Лагман делал. Лепешка пек. Плов для целый батальон варыл! Сам комбат хвалил, говорил, таджикский плов - настоящий плов! Зачем грязный шакал пришел? Комбат убыл. Лейтенант убыл. Сержант Свинарэнка тоже убыл. Все убыл. Шамси винтовка взял, стрелял. Много шакал убыл. Только патроны кирдык. Кисмет! - речитативом, словно молитву говорил красноармеец в такт размеренному движению рук. - Шамси лук дэлал, к урус пошел, домой пошел! День шел, седьмой шел. Везде шакал, урус нэт савсэм. Решил, не дойдет к урус. Умрет от нэмэц. Нога сильно болит. Халва пахнет. Кирдык Шамси. Видит станцыя, много шакал. Шайтан-арба разогнать, балшой кирдык будэт. Не зря Шамси умрет. Полез на шайтан-арба. Кери хар! Шамси два шакал лук убил! Два зарезал, как баран! Станцыя балшой кирдык будет!
Красноармеец на секунду перевел дух и поудобнее перехватил лопату.
- Думал, Шамси тожэ убыл, глупый ишак? Думал, в нога пуля попал, патроны кирдык, Шамси Абазаров тоже кирдык? Я твоя нэмэцкий мама ымэл! – последние фразы таджик орал, перекрикивая рев котла и свист перегретого пара. – Шамси лук делать умэй! Стрэлять умэй! Шайтан-арба ходы, шакал убивай! Сильно быстро ехать, станция балшой кирдык делать. Граната, бомба взрывай, бензин гори, патроны гори! Шакал-нэмец кирдык, ишак-нэмэц кирдык! Весь нэмэц кирдык! За комбат мэсть! За лейтенант мэсть! За сержант Свинарэнка мэсть! Шамси за всэх мэсть!
Он остановился, кочергой разровнял беспорядочно набросанный уголь на колосниках и осторожно, с явной опаской, вдавил пятку на регуляторе...
– Шайтан-арба гоняй! Станция савсэм кирдык! Кысмет!
***
Эшелон летел с горки, с каждым мгновением приближаясь к станции. Первыми неладное почуяли не часовые на въездном посту и не охрана на платформах эшелона. Самым бдительным оказался майор Остерман, комендант станции. В обязанности престарелого ветерана, еще юным фенриком травленного французским фосгеном в окопах Западного Фронта, не входило встречать каждый прибывающий поезд. Но обожженные легкие майора давали о себе знать и через двадцать пять лет. Остерман при первой возможности выходил из тесного помещения комендатуры, вдохнуть свежего воздуха. Терпкий аромат близкого соснового бора перебивал даже вонь нефтепродуктов и прочего креозота, в изобилии носящуюся в атмосфере...
Острый взгляд старого служаки тут же отметил слишком большую скорость приближающегося состава... Не исключалась возможность, что машинист-лихач просто форсит перед дружками, или прелестницами из женского персонала, и с минуты на минуту начнет торможение, но… В голове щелкнул неведомый переключатель из штатного в боевой режим... Рискуя сорвать горло, комендант заорал: «Аларм!». Сознание еще успело поставить маленькую отметку, что не было предупредительного гудка, который обязан звучать при въезде на станцию...
Но было поздно. Вернее, стало. На очередной развилке паровоз срезал стрелку и на полном ходу протаранил стоящий на параллельном пути эшелон с боеприпасами. Оба состава начали складываться, будто «змейка», детская игрушка, которую Остерман подарил внуку перед отправкой на фронт. Складывались медленно, словно бы нехотя... Переворачивались вагоны, пришпоренными лошадьми вставали на дыбы платформы, лениво заваливались еще движущиеся цистерны. Рассыпающиеся из ящиков снаряды окунали хищные рыльца в лужи авиационного бензина. Бенгальскими огнями рассыпались искры, рождающиеся при ударе металла о металл…
«Это конец, - безразлично проволочила отнявшиеся ноги старая уставшая мысль, - сейчас вспыхнет. Неминуемо… Почему еще не полыхнуло? А вот, началось…»
Пламя взметнулось, заливая станцию. И в этот момент майор увидел в самом центре бушевавшего ада паровоз. Старая заслуженная машина. Очень похожая на тех трудяг железных дорог Германии, что везли юного Остермана на его первую войну...
Паровоз, с появления которого все и началось, стоял нерушимой скалой. Волнующееся с обеих сторон море разъяренного металла и огня словно боялось прикоснуться к исполину. А может, разрушительное пламя Армагеддона боялось не паровоза, а человека. Того, что, по-турецки скрестив ноги, устроился на крыше будки и, с каменным лицом, вызвамшим бы у Карла Мая приступ дежавю, выпускал пулю за пулей в лежащую на боку цистерну, бывшую первой в уже несуществующим эшелоне. Истратив последний патрон, человек небрежно отбросил винтовку, встал на ноги и обвел возникший хаос довольным взглядом. Глаза странного человека на долю мгновения задержались на лице коменданта, и губы растянулись в улыбке.
Видимо, близость смерти до предела обострила чувства майора. Или, может, Провидение подарило на краткие мгновения неизвестные ранее способности, компенсируя скорую смерть. За крошечный промежуток времени Остерман успел понять всё, что хотел сказать этот человек. И пониманию вовсе не помешало то, что слова звучали не по-немецки и не по-русски...
«Ты хотел полакомиться чужой шурпой, грязный шакал? – говорили мудрые старые глаза молодого парня. - Ты не пришел, как дорогой гость в дом друга. Подлой змеей приполз из-за угла, чтобы ужалить хозяина. Ты наешься нашей шурпы до самого горла! Самого лучшего лакомства, приготовленного мастером! Не хочешь? А кто тебя спрашивает? Уже поздно! Ты сделал выбор, когда пришел незваным. Думал, что на тебя не найдется управы? Убедись в своей глупости, безмозглый баран, потому что Шамси Абазаров уже здесь и готов отвести твою душу в Джаханнам вместе с душами всех, кто явился вместе с тобой.
Не надейся, что те, кто не попадет туда сегодня, надолго задержатся на чужой для вас земле. Ибо таких, как я, много, и каждый готов указать путь стае грязных шакалов.
И не тешься мечтой, что ты расчистил дорогу последователям. Там, в долине Зеравшана, уже родился новый Шамси Абазаров. Тот, который будет убивать шакалов, пришедших через двадцать лет. А за ним появятся еще и еще. Когда бы вы ни явились, вас всегда будет ждать «железный» Шамси. Может быть, у него будет другое имя, может, он окажется русским или чукчей, но это буду я, Шамси Абазаров, кашевар сто восьмой дивизии, пришедший сварить из вас шурпу для демонов. Такова ваша проклятая судьба!»
Человек улыбнулся, повторил прозвучавшее заклинанием: «Сектаны Кысмет!», распахнул руки и принял удар пламени...

***
А может, это было совсем не так. Кто сможет поведать, что и как было, если от станции осталась большая дымящаяся воронка?
Достоверно известно только то, что когда полыхнуло, секунда в секунду, в далеком горном поселке Айни неожиданно проснулся и подал голос совсем еще маленький мальчик. Напрасно женщины суетились над младенцем. Ребенок отталкивал материнскую грудь и орал так, что сбежались соседи со всех окрестных дворов...
Но трехмесячный Шамси Абазаров не плакал. Он кричал, и в этом крике отчетливо слышались сдерживаемая мужская боль и вызов. Вызов всем, кто жаждет попробовать чужую шурпу…

+7

8

Осенний сад

   Красно-желтые волны накатывали одна за одной, оставляя легкую грусть и непонятную тоску. Хотелось медленно идти по пустынной улице родного, такого далекого, города. Идти, не думая ни о чем, загребая шуршащий ковер сентября…
   И чтобы теплый ветер срывал с печальных деревьев остатки разноцветной памяти яркого лета, памяти о последних днях счастья. Как близко оно было, и каким далеким казалось…
    В те дни все решилось. Услышав дрожащее пересохшее признание, удивленно скосила взгляд. А он выдавливал из сведенного горла, по буквам, такие неуместные слова : “Я т-е-б-я л-ю-б-л-ю…”
Раненный простонал неразборчиво. Открыл невидящие глаза на мгновение… Провалился в мир отрывистых снов…
…Ее губы ждали поцелуя. А он все прятал глаза и что-то бормотал. Она поймала ладонь : “Глу-у-у-пый!”- тихо засмеялась. Все что стоило говорить в этот день, уже прозвучало. Осталось только молчать… Слышать стук двух испуганных сердец, шорох листвы под ногами, шепот ветра, скользящего сквозь ветви.
Накатила тоска. Зазвенело вдалеке разбитым хрусталем…
Раскрылась, на миг, темная вода забытья. “Люблю!”- простонал  чуть слышно. Над головой сомкнулся непробиваемый купол.
…Где-то вдалеке ухали тяжелые орудия, разрывая беззащитную плоть города. Наскоро собранный отряд сгорел в первые минуты бестолковой стычки на окраине. Из полыхнувшего ада выбрался едва ли десяток. Отчаянной атакой пробили заслон, оставив на сожженной земле почти всех…
Добравшись до первых домов, не сговариваясь, разбрелись. Отлежаться, зализать раны. Каждый сам по себе, и каждый сам за себя. Осторожно крался разбитыми улицами, прячась от каждой тени. Ее дома не было. Огромная воронка… Пустота внутри…
Непривычная тяжесть винтовки оттягивала плечо, дразня и пугая острым запахом сгоревшего пороха. Чужие не ожидали. А он хотел убить и быть убитым. Длинная очередь разметала поломанные человеческие тела. За поворотом обиженно ревел бронетранспортер, в бессильной ярости хлестал бичом пулемета…

   Листья никто не убирал. Некому. Шелестящий ковер спешил укутать израненный глупой людской злобой город, закрыть его раны…

   Этот не на конкурс, скорее всего. По объему не вытягивает. А "разбодяживать" ради лишних знаков не хочется.

Отредактировано Чекист (28-07-2012 18:22:46)

+2

9

Иллюзия выбора

ВВГ написал(а):

А всё оказалось иначе. Немцы не были дураками. Они, действительно, не знали местности. В августе сорок второго. А в ноябре уже знали. И пошли на перевалы. И на Безымянный, и на Двухтысячного года. А останавливать было некому. Красноармейцы не знали местности в августе и не могли узнать к ноябрю. Как изучишь занятое врагом ущелье? Подброшенные документы ушли по инстанциям… в бесконечность... А времени не было…

Нескромный вопрос - а откуда взялось занятое немцами ущелье (надо понимать имеются в виду верховья Баксанского?), если они "пошли на перевалы" только в ноябре?

И какой смысл в подброшенных документах? До конца октября 1942 года - времени начала немецкого наступления на Нальчик никакого смысла в занятии немцами перевалов не было, а снабжение выдвинутых в район Приэльбрусья горно-егерьских частей и так представляло огромные трудности.

ВВГ написал(а):

Мужики обустроили базу на хребте перевала Медвежий, гораздо выше, чем мог предположить противник, и начали охоту, посмеиваясь и считая  «скальпы»

Одной вот этой фразой обесценивается вся деятельность "семерки" - такое впечатление, что они были настроены на компьютерную стрелялку.

ВВГ написал(а):

А здесь, в сорок втором, останется прорвавшийся на перевал Двухтысячного года взвод. И три орудия, которым ничто не помешает обстреливать спуск с Донгуз-Оруна. Прямой наводкой.

Ну и как немцы исхитрились эти три орудия туда затащить? А, главное, зачем? Им штатных минометов 8 cm s.Gr.W.34 было недостаточно?

ВВГ написал(а):

По бойцам какой-то там по счету кавалерийской дивизии… По альпинистам-проводникам… По женщинам и детям, уходящим из Тырныауза...

ЕМНИП, там были части 392-ой стрелковой дивизии, а женщины и дети уходили не через Донгуз-Орун, а через перевал Бечо.

0

10

PKL

Уважаемый, учите матчасть.

Речь идет об ущелье Ненскрыра. И о 1942 годе. В октябре 1943 немцев на Кавказе уже давно не было.

Они заняли перевалы, ведущие в Ненскрыру 17 августа 1942 года. 26 августа отряд Кельса выбил их с Бассы. Посмотрите хотя бы карту, какие ущелья соединяет этот перевал.
Можете еще и перевалы, упоминаемые в тексте найти на карте.

Заодно посмотрите, к какой части был придан этот отряд. И бойцы какой части осуществляли эвакуацию продукции Тырныаузского комбината в ноябре 1942 года и через какой перевал. И какое вооружение имелось у немцев в этом районе.

Ну и т.д.

Я уже писал Вам в свое время, что Вы слабо знаете историю войны в Приэльбрусье и совсем не знаете местности. Но хоть карту можно было посмотреть за полгода!

Может, гляните, пока я на Грушу съезжу!

Отредактировано ВВГ (05-07-2012 07:46:21)

+2


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Произведения Михаила Гвора » Военные рассказы