Честно говоря, следующий кусочек дался мне почему-то тяжелее всего. Раз десять, наверное, переписывал. Так что, прошу извинить, если не понравится. Возможно, придется еще раз его переписать, не знаю.
(продолжение)
* * *
Через два дня Василий Иванович вновь открыл дверь, ведущую в штабную бытовку. Как и неделю назад за столом с карандашом в руке сидел Кацнельсон и изучал чертежи, насвистывая себе под нос какую-то затейливую мелодию.
- Здрасьте, Борис Маркович.
- А, Иваныч. Заходи, не стесняйся, - откликнулся конструктор, откладывая в сторону карандаш. – Чего у вас, кстати, позавчера было-то? А то второй день в конторе все бегают как наскипидаренные, меня вот сюда прямо с дачи сорвали.
- А-а, - махнул рукой бригадир. - Руслана сегодня на ковер вызвали, чехвостить будут.
- О как. То-то я гляжу, обстановка тут у вас такая…м-м…камеральная. Прораба нет, мастера нет, все в касках, будто сплошь одни итальянцы на работу вышли…побастовать немножко... Так чего, говоришь, там с перекрытием случилось?
- Да вы уж знаете, наверное. Так, фигня, стойки упали, ну и бетон там пролился чуток. Все нормально.
- Рабочий момент, значит? - Кацнельсон ухмыльнулся и ненадолго задумался. – Ну ладно. В конце концов, это ваши дела. Ты-то сам чего хотел?
- Да как вам сказать, - Бойко присел на стул и испытующе посмотрел на собеседника. – А я ведь вчера у Чумайса был. В «Росмикро».
- Шутишь? – округлил глаза Борис Маркович.
- Нет, не шучу. Прямо у него, на Академической.
- Что, серьезно? – конструктор поерзал на стуле и огляделся по сторонам. – Я, конечно, люблю розыгрыши, но, по-моему, это уже перебор. Ты, Вася, ври-ври, да не завирайся. Так бы тебя к нему и пустили? Это ж все-таки не школота подзаборная. Это Чумайс.
- А меня охрана пропустила. Бумажку я им одну показал, так они созвонились с кем-то, и вот, ей богу, не вру, минуты не прошло, как меня в кабинет завели. Вот она, бумажка эта, глядите, - Василий Иванович достал из кармана сложенный листок бумаги и протянул его Кацнельсону. – Задолжал он мне кое-чего, деятель этот. Читайте, Борис Маркович, там все написано.
Конструктор развернул сложенный вчетверо лист, повертел его в руках, посмотрел на просвет, видимо, пытаясь понять, в чем подвох, но не обнаружив ничего предосудительного, взялся, наконец, за чтение. С каждой прочитанной строчкой вытянутое от природы лицо Бориса Марковича вытягивалось все сильней и сильней, а нижняя челюсть отвисала все ниже и ниже. Лишь через пять минут конструктор вернул челюсть на место, а затем еще минуту он покачивался на стуле, откинувшись на спинку и сцепив на затылке руки с расстопыренными локтями. Рассеянный взгляд и подергивающиеся веки указывали на исключительную важность мыслительного процесса, происходящего в голове Кацнельсона. Но все же любой процесс имеет свойство когда-нибудь завершаться, и потому по истечении минуты субъективного времени стул перестал, наконец, качаться, а вместе с ним перестал раскачиваться и Борис Маркович. Лицо конструктора вновь приобрело осмысленное выражение, а взгляд – правильную фокусировку.
- Значит, так, Василий Иваныч. Скажу прямо. Любой бы на моем месте решил, что ты трепло...Да-да, любой. Но вот что касаемо меня…что касаемо…меня, - тут Кацнельсон замолчал и внимательно поглядел на напрягшегося Бойко. – Так вот, задам я тебе один вопрос. Скажи мне честно, Василий Иванович, ты знаешь, кто такой Евгений Захарович Винарский?
Бойко отрицательно покачал головой. Кацнельсон вздохнул и медленно продолжил:
- Да, Иваныч, вот тебе, извини, не поверил. И никому не поверил бы. А вот дяде Жене?.. Дяде Жене – да. И почерк я его ни с кем не спутаю.
- Так вы, значит, знаете этого Винарского? – изумился бригадир.
- Знал, Вася, знал. В 97-м мы дядю Женю похоронили. А знаешь, Вась, как он умер? – тут голос Бориса Марковича неожиданно дрогнул. – Погиб он, Вася. К соседу его по дому лиходеи какие-то вломились, требовали чего-то, убить собирались. А Захарыч…Захарыч шум услышал, ружье охотничье достал, да по бандюганам этим из обоих стволов и шмальнул. Минут пять он потом еще саблей от них отмахивался, он ее почти всю войну в танке своем провозил. Вот так вот. Войну без единой царапины прошел, а тут… тут погиб… в бою. Последним он ушел из всех наших. Отец мой и Серафим Макарович в 92-м умерли, Григорий Григорьевич – через год после них. А дядя Женя, вишь, крепкий мужик был. Эх, кабы не пуля в сердце… - Кацнельсон потер пальцем уголок глаза, будто бы вынимая соринку, потом надолго замолчал и отвернулся к окну.
- Борис Маркович, - прервал затянувшуюся паузу Бойко. – А вы случайно такую фамилию Барабаш не знаете?
- Барабаш? – удивился конструктор. – Знаю, конечно. Серафим Макарович, я ж про него говорил только что. Умер он в 92-м. Как сына схоронил, так через месяц и сам помер.
- А сына, сына его как звали? – подался вперед бригадир, напряженно глядя в глаза Кацнельсону.
- Сына? Николаем сына звали. Он меня на десять, нет, на двенадцать лет старше был. Перед самой войной родился. Тоже ведь интересный мужик был. Вот только в 92-м, как в Приднестровье уехал, так все…обратно уже не вернулся. Такие пироги, Вася, такие пироги
- Да-а, - только и смог протянуть Бойко, потрясенно качая головой.
- Да уж, - подтвердил Кацнельсон, а потом указал глазами на листок с распиской и поинтересовался. - Так чем у тебя там закончилось все? Ну, с Чумайсом-то?
- С Чумайсом? Хм, - Василий Иванович криво усмехнулся. – С Чумайсом, значит?
- С ним, с ним оглоедом, - Борис Маркович смотрел на бригадира и с интересом ждал продолжения. Бойко задумался, собираясь с мыслями, но все же не стал долго томить собеседника и приступил к рассказу.
(дальше, вероятно, будет окончание, только уже не сегодня)
Отредактировано tva134 (21-12-2012 10:44:50)