Прода. И опять о вреде алкоголя...
Чёрт… Что же делать?
- Не бойся, хозяйка, - Лис, нарезая окорок, как бы невзначай пододвинулся ко мне поближе. – Я вас в обиду не дам.
- Действительно, не дашь, - негромко ответила я, разламывая плоские хлебные лепёшки на части. – И ведь не потому, что хозяин велел… Так?
- Так, - согласился беловолосый.
- Почему же?
- Вы – волки. Старая кровь, не порченная, - спокойно заявил Лис, лукаво прищурив столь презираемые в княжестве водянисто-голубые глаза. – Лисы волков не любят, но боятся и уважают их силу. А те, другие… Стервятники они. Жрут гнильё, воняют и друг другу глаз выклюнуть норовят… Подай-ка чашки, хозяйка, я смородины заварю.
- Держи, - я вынула из короба переложенные соломой широкие глиняные чашки. – Волки, значит… Почему же мы именно волки, а не медведи или росомахи?
- Медведь, он одиночка, сам по себе, - охотно ответил Лис, доставая из корзинки чистую тряпочку, в которую были бережно завёрнуты сушёные чёрные ягодки. – Силён, но против стаи волков не устоит. А волки… Волки, они друг за дружку держатся, пока могут.
- И слабого сородича сожрут… - я не удержалась, поддела дядьку, явно склонного идеализировать четвероногое лесное население.
- Так то ж зверьё, что с них взять. Человек-волк – другое дело. Человеку на то и разум богами дан, чтобы понять, чем он от зверя должен отличаться. Человек-волк собрата никогда не бросит, никогда не загрызёт, а понадобится – последним куском поделится…
Интересная философия. Почему он при Дойлене её не развивал?
- …потому и волк, что от волка о четырёх ногах взял только лучшее, - продолжал Лис. – И от человечьей сути только лучшее себе оставил. Я-то от хозяина только потому не ушёл, что он таков и есть. И тебя не оставлю, волчица. Отслужу чем смогу.
- А как же ошейник?
- Что – ошейник? – хмыкнул Лис, раскладывая ягоды по чашкам. – Пустое. Иные и без ошейников рабы. А я свободный. Служу только тем, кого сам выбрал. Продали бы меня стервятнику какому, я бы в ту же ночь ушёл.
- Ты колдун, - догадалась я. Ошейник либо вернёт раба, осмелившегося бежать от хозяина, обратно, либо убьёт. Лис это знал. И если так уверен, что ушёл бы, значит, он знает, что говорит. – Как ты скрыл Дар от магов? Они ведь скармливают твоих соплеменников-Одарённых артефакту.
- Я не просто колдун, - усмехнулся Лис. – Я сын колдуньи. Мать научила меня скрывать Дар, использовать его только когда нужно.
Вот так. Адаптация. Человек – такая тварь, которая приспосабливается к любым условиям или погибает.
- Не боишься говорить это ведьме? – улыбнулась я, потянувшись за деревянным черпачком – залить смородину кипятком из котелка.
- Люди-волки своих не продают, - уверенно заявил Лис.
- Это верно…
Откровенный разговор с Лисом меня, честно сказать, немного успокоил. Да, неграмотный. Да, в момент опасности у него легко едет крыша, и он бросается в бой, как танк. Забывая, что, в отличие от танка, не бронирован. Но умён, чертяка. И ещё – кристально честен. Может умолчать, но не солгать.
Здесь его иначе, как дикарём, не называют…
Двое типов, наблюдавших за нами, ушли примерно через час. Видимо, у них не было приказа привести меня во что бы то ни стало именно сегодня. Значит, либо тот, кто их послал, сменит тактику, либо завтра они повторят попытку. А это меня не радует ну ни капельки.
С Игорем, что ли, связаться? Или не стоит поднимать панику, пока для неё нет особых оснований?
Солнце уже коснулось нижним краем красных черепичных крыш города, когда мой медальон вдруг стал ощутимо холодным и… запульсировал. Нет, не физически: кусок серебра даже в мире магии на это оказался не способен. Просто начал размеренно, с интервалом секунд в десять менять температуру. Тепло – холодно, тепло – холодно. Со слов Дойлена я знала, что так работает постоянная магическая связь между теми, кто прошёл ритуал. Ничего общего с "магической мобилкой", по которой я говорила с Игорем, это не имело. Когда я нарвалась на Лугира и его свиту, Дойлен точно так же почувствовал, что со мной что-то не то. Только, говорил, его медальон "пульсировал" быстро, будто сердце билось. Потому что мне действительно грозила реальная опасность. Что же означает эта медленная "пульсация"? Ему плохо? Заболел? Или попал в передрягу, не смертельную, но неприятную? Что делать? Найти-то я его найду, заклинание поиска на его образ – и медальон выведет меня аккурат куда нужно. Но опасность… Вокруг нас вертятся непонятные типы… Я уйду, а они как раз визит учинят? Приду, а у горла кого-то из мальчишек ножик?..
Но Дойлену плохо. Он же пошёл выручать меня, несмотря ни на что. А я… Сижу, губы кусаю, терзаюсь всякоразным…
Солнце зашло. На землю медленно опустились сумерки, усугубляемые наползавшими с запада тучками.
Завтра будет дождь…
Господи, да о чём я думаю? Какой дождь?
Я должна идти.
- Энгит! – я тихо позвала подростка, что-то задумчиво вычерчивавшего веточкой в пыли у костра. – Мне отлучиться надо… ненадолго.
- А что такое? – видимо, моя бледная физиономия даже в сумерках выглядела …настораживающе, иначе с чего бы он сам так побледнел. Или это отсветы от пламени сыграли шутку? – Отец? С ним что-то случилось?
Зря взрослые думают, будто детки ничего не понимают в их делах. Всё он понимает.
- Ещё не знаю, но проверить стоит, - сказала я, поднимаясь и поправляя юбку.
- Я с тобой.
- А за мелким кто присмотрит?
- Лис присмотрит.
- Я не мелкий! – обиженно запротестовал из фургона Инген. Кто-то, кстати, говорил, что будет хорошим мальчиком и быстро уснёт. – Мне почти девять!
- Вот и хорошо, что не мелкий, - я отогнула кожаную занавесь. – Остаёшься на хозяйстве, понял? И чтоб дядю Лиса слушался.
- Ла-адно, - сонным голосишком протянул "не мелкий". – А вы скоро?
- Скоро. Тут рядом, мы быстро управимся.
Замечательно. Выбрала сопровождающего – мальчишку, которому ещё пятнадцати не стукнуло. Остаётся надеяться, что нас не ждут за соседним фургоном.
Энгит на всякий случай заткнул за пояс отцовский кинжал, а я до сих пор не расставалась с пистолетом. Колданула заклинание поиска и, прислушиваясь к отклику медальона, пошла между стоящими в корявый ряд повозками.
Нехорошо получилось. Соврала я малышу Ингену про "тут рядом": если верить медальону, между мной и Дойленом не меньше полукилометра. Но направление я держала, и с каждым шагом отклик становился всё отчётливее. Пульсация медальона медленно, но верно учащалась… Несмотря на сгущавшуюся темноту, временный лагерь отнюдь не был безлюдным. Ведьмаки и ведьмы прогуливались, подсвечивая дорогу магическими огоньками. Сновали слуги – в основном между фургонами и трактирами, коих тут понастроили не меньше, чем общественных бань. Расхаживали туда-сюда солдаты со значками на перевязях – городская стража бдила. Были и трактиры, где столы стояли под открытым небом, а съестным и выпивкой торговали на вынос. Тут контингент был совсем уж деклассированный: какие-то оборванцы с кухонными тесаками за поясом, мутные личности, при виде которых я порадовалась, что мой кошелёк надёжно упрятан под курткой, женщины нетяжёлого поведения всех возрастов – меня передёрнуло при виде вульгарно накрашенной девочки лет десяти и, шагов через пять, потасканной бабы с аналогичным макияжем и обвислым бюстом наружу. Какой-то мужик, завидев меня, полез было обниматься, но Энгит сурово прикрикнул на него, а я зашипела и подняла руку с маленькими молниями, проскакивавшими между пальцами. Мужик моментально исчез… Отряхнув руку – магия магией, а искры-то были самые настоящие, электрические, удовольствие ниже среднего – я огляделась. Конечно, никому и в голову не придёт ловить меня здесь. Если разыскивающий нас опирается на логику, то в его представлении я сейчас должна сидеть в своём фургоне и тихонько сопеть в две дырочки. Ему и в кошмарном сне не привидится, что объект может в темноте попереться в такое сомнительное место. А я попёрлась. Я – нелогичная дура. Потому что плевать мне на логику, когда друг в опасности.
Тепло - холодно, тепло - холодно. Всё чаще и чаще.
- Вот он!
- Где? – Энгит завертел головой. И сразу же побледнел, завидев отца.
Господи, что случилось?
Дойлен сидел за одним из грубых столов под открытым небом – ещё один трактир для посетителей с не слишком тугим кошельком. Сидел и хлебал дешёвое вино прямо из кувшина, проливая красные струйки на одежду. Я знаю, сколько он может выпить, не пьянея. Но сейчас он именно был пьян. В стельку, в лёжку, в зюзю, в умат, ещё бог знает как. Не допив примерно до половины, он поперхнулся и стукнул кувшином по столу, чудом не разбив криво сляпанную посудину. Я разглядела его лицо… Лишь один раз в жизни я видела такое лицо. Когда запил мой свёкор после похорон внезапно умершей жены.
Где-то в груди зашевелился холодный комок страха.
Что случилось?!!
- Он часто так пил? – тихонько спросила я у Энгита.
- Так – никогда, - парень нервно сглотнул. Тоже испугался. – Первый раз вижу.
- Пошли.
Рядом с Дойленом уже нарисовались двое невнятных типов, куда трезвее него и с явными намерениями позаимствовать кошелёк сильно выпившего ведьмака. Когда мы подошли, типы попытались было нас отшить.
- Брысь, - процедила я, демонстрируя непоколебимую уверенность в том, что они просто обязаны мне подчиниться.
Типы не стали нарываться и исчезли. А Дойлен…
Он смотрел на меня так, будто первый раз видел. С изумлением, я бы сказала. А потом в его взгляде засветилась …радость.
- Ты, - заулыбался он: почти мгновенный переход от смертного отчаяния до светлой радости напугал меня ещё сильнее. – Пришла… А я вот… ужрался…
Не чувствуя ног от страха, я присела рядом. С другой стороны примостился Энгит, всё ещё не знающий, что делать.
- Пойдём отсюда, - сейчас на него нельзя "наезжать", он как раз в той стадии опьянения, когда действуют исключительно ласковые уговоры. Как на ребёнка. – Мне здесь страшно. Пойдём, пожалуйста.
Дойлен покачнулся, схватился за мои плечи. Вплотную приблизилось его лицо – пахнуло потом и винным перегаром. Но это вызывало не отвращение, а новую волну страха. Я боялась не его, а того, что с ним случилось. В полдень он ушёл навестить супругу и старшего сына, а сейчас сидит, упившись вдрызг. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы увязать эти два факта. Мы всегда безоружны и беззащитны перед теми, кого любим. Оттого раны, нанесенные ими, могут стать смертельными. Если в семье стряслось что-то из ряда вон выходящее, могут сломаться и самые сильные люди.
То, что произошло дальше, просто убило меня. Наповал.
- Прости, - прошептал он. Сам качается, руки дрожат, голос хриплый, срывающийся, а глаза – трезвые. – Ты всё это время меня терпела… А я, дурень… Двадцать пять лет… кобыле под хвост… А ты… Ты меня всегда понимала… и сейчас тоже… понимаешь… А я с тобой как последний козёл…
- Пойдём отсюда, пожалуйста, - меня, признаюсь, начала бить крупная дрожь. – Ну, Дойлен, дорогой, я боюсь идти одна. Даже с Энгитом боюсь, он ещё ребёнок, а тут страшно.
- Пойдём… - согласился Дойлен. – Пойдём, милая моя. Тут и правда… неинтересно… А, и ты здесь, сынок? Нечего тебе тут делать… пошли отсюда…
Зрелище было ещё то: женщина и подросток волокут под мышки едва переставляющего ноги здоровенного мужчину. Но мы никого не удивили. Значит, публике сие не в новинку, наблюдают через два часа на третий… Как мы добрались до фургона – не помню. Как-то же добрались, и слава богу. Дойлен, даже будучи зело пьян, держал язык за зубами. Видно не показалось мне, что глаза у него трезвые. Ноги не держат, сам в непотребном виде, а мозги работают. Мне бы так… Лис и Инген встретили нас у костра. В другое время я бы возмутилась и погнала мальчишку спать, но сейчас было немножко не до того. Испуг в глазах Ингена, сочувствие – у Лиса. Естественные и не самые худшие черты их характеров, но видеть мне сейчас это было больно.
Лис вздохнул и, порывшись в "багажном отделении" под облучком, достал полотнище и две палки – собрался сооружать что-то вроде палатки. Краем уха я услышала, как он тихо велел мальчишкам тащить одеяла.
Лишь с третьей попытки Дойлен сумел забраться в фургон. Я тут же кинулась к кожаному ящичку со снадобьями: полгода общения с опытной травницей научили меня разбираться в травах, и мне не понравился запах того пойла, которым он заливался в трактире. Хорошо, что в этой местности кошку днём с огнём не найти, у нас на такой ядрёный аромат валерьянки сбежалась бы усатые-полосатые со всего микрорайона. А если учесть, что валерьянку нельзя принимать одновременно с алкоголем, и то, сколько Дойлен выпил, то нейтрализовать её нужно немедленно, пока ему плохо не стало. Грабителям фиолетово, что станется с их сонной жертвой, а мне – нет… Бутылочка с настоем остролиста для приготовления тонизирующих напитков. Крепкий кофе был бы лучше, но и это тоже неплохо… Он выпил бы весь настой, залпом, если бы я не налила порцию в чашку. С этим тоже перебирать не стоит… Вот. Теперь он заснёт естественным сном алкоголика, а не под действием лошадиной дозы валерьянки.
- Ложись, - убрав снадобье, я откинула меховое одеяло. – Тебе выспаться надо. Ну, пожалуйста, не упрямься.
- Ты меня… простила, да? – он снова улыбался. И опять в его глазах не было и тени опьянения. Вот язык заплетался, это факт. – Вместо того, чтобы палкой по темечку… Потому что заслужи-и-ил…
Качнувшись вперёд, Дойлен схватил меня за голову и крепко – у меня чуть не в буквальном смысле сердце остановилось! – поцеловал… К прежним "ароматам" примешался ещё привкус усиленного магией зелья, но не было той горечи, которую я почувствовала сегодня днём.
- Простила? – снова спросил он, едва я отдышалась.
- За что? – спросила я. С одной стороны, мне это нравилось всё меньше и меньше, а с другой… Чёрт возьми, двойная магическая преграда между нами прогнулась под его давлением и тихо лопнула, заставив меня дрожать от страха …и чего-то ещё, странного. Вино, что ли, так действует?
- За всё, - что ж, какой вопрос, такой ответ. И язык у него уже не заплетается. – За всё… Иди ко мне, любимая…
- Дойлен, ты что? Ты что де!..
Заткнуть женщине рот поцелуем – древний, как мир, приём. Я бы верещала от страха, но не могла издать ни звука, кроме невнятного мычания. Я отбивалась, как могла, изо всех сил… Будь у нас впереди безопасное путешествие и много-много лет в запасе, не было бы никаких возражений. В конце концов, кое-что между нами было, и быльём ещё порасти не успело. Но не сейчас. Не сейчас, когда на нас охотятся, когда каждый неверный шаг приведёт к быстрому и страшному концу!.. Но, видно, есть бог. Не суть важно, на небе или в душе каждого из нас – он меня услышал.
Дойлен выпил слишком много для того, чтобы совершать ещё и постельные подвиги. Он попросту захрапел, придавив меня всей своей массой.
- Ч-чёрт… - выдохнула я, осознав, что случилось. – С этим надо что-то делать.
Собственно, его можно понять: здоровый, полный сил мужчина столько времени рядом с женщиной. Его извиняет только количество выпитого, сама будучи "под мухой" чуть не натворила глупостей. А то, почему он напился… Несмотря на любопытство, лучше не спрашивать. Захочет, так сам расскажет. Не захочет – из него и клещами не вытянешь.
Кое-как выбравшись на свободу и поправив платье, я всё-таки решила не перебираться в палатку. Дойлен уснул, и магическая преграда опять была на месте. Раз человек в сильном подпитии так на неё действует, то… лучше нам с ним вообще не пить. Но, проснувшись, он должен увидеть меня рядом. Почему, спрашивается? Потому что поговорка есть такая: "Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке".
"Любимая…"
Этого несчастного угораздило в меня влюбиться. Остаётся узнать, что именно его к этому подвигло. В том клубке отношений, который завязался у нас, лишних ниток быть не может.
В конце концов, кто-то же должен дать ему утром хлебнуть винца на опохмел…
Со вздохом я развернула одеяло и, подобрав ноги, забралась к Дойлену под бок. Утро вечера мудренее.
2
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
