***

Повинуясь легкому движению руки, мягкие женские ладони вернули рубашку тонкого полотна обратно, прикрывая выпирающие ребра мальчика.
— Хмм!..
Пока лекарь Рамзи задумчиво поглаживал свою по-европейски куцую бороденку, ухаживающая за принцем крови служанка успела привести его постель в надлежащий порядок и теперь молчаливо стояла рядом. Сам же он пребывал в сильном сомнении — стоит ли и дальше пользовать микстурами и пилюлями царевича Димитрия, или уже можно прекратить? С одной стороны, лекарства явно шли ему на пользу — пациент стал более подвижен, у него появился просто отменный аппетит, да и румянец стал довольно-таки частым гостем на впалых щечках. Был и еще ряд других, не менее верных признаков… А с другой стороны, эта его постоянная сонливость и странная худоба, притом что кормили его очень сытно, и чуть ли не за двоих? Да ко всему еще и полная немота!.. За все время, что прошло со дня его чудесного исцеления, наследник не произнес ни одного слова. Да что там слова — даже мычания или стона, и то никто не услышал! Вдобавок, Якоба чем дальше, тем больше тревожила неприкрытая злость в глазах мальчика, направленная именно на его скромную особу. Понятно, что приготовленные им тинктуры горьки и неприятны на вкус, и в последнее время он даже добавлял в них мед… Не в ущерб лечебным качествам, конечно. Но все же — такие чувства, в столь нежном возрасте?.. Был бы его пациент менее знатен, он бы этим может быть и пренебрег — вот только, к его большому сожалению, принц крови к таковым ну никак не относился.
— Сегодня, пожалуй, обойдемся без… Пилюль. Да, определенно.
Все та же челядинка молчаливой тенью скользнула к сундуку у окна, на котором аккуратным рядком были расставлены драгоценные (из-за содержимого, конечно) склянки, и привычными движениями начала намешивать в небольшой серебряный кубок целебное питье.
— Испей, царевич. Еще глоточек, и еще один. Вот и хорошо, вот и ладушки!..
Утерев темные капли микстуры с уголка бледных губ, женщина отошла сполоснуть кубок, а мужчина внутренне поежился, заметив на себе долгий, и обещающий очень много всего плохого взгляд синих глаз. Вернее сказать, темно-синих — но вот в такие моменты ему почему-то казалось, что именно черных. Кстати, еще одна странность, связанная с принцем крови, заключалась в том, что Якоба  в его присутствии охватывала неожиданная слабость и головокружение — и приключалось все это именно тогда, когда он производил осмотр тела. Отчего он в последнее время старался не прикасаться к мальчику лишний раз (по крайней мере, своими руками). И, как это не странно — это помогало!.. Подавив невольный вздох и отогнав от себя мысли о возможной порче, наложенной на наследника престола, и частично перешедшей на него, Рамзи перекрестился и отступил на пару шагов назад — выходя тем самым из видимости своего пациента. Терпеливо дождался, пока сиделка тоже осторожно отойдет на свое место у окошечка, усядется и через некоторое время едва заметно кивнет, подтверждая, что принц успокоился и заснул. Еще раз перекрестился, и вышел, радуясь — на сегодня все его заботы были окончены.
«Каз-зел английский! Чтоб у тебя руки по колено отсохли, урод!..».
Изрядно окрепшее и разросшееся за прошедшее время сосредоточие поддержало своего хозяина сильной  волной колючего тепла, прошедшей по пищеводу и животу, и превратившей «микстурку» лекаря-неумехи в обычную травянистую бурду. Ну, по большей части. Вообще, если бы не «квалифицированная» медицинская помощь в исполнении иностранного (потому как крестился на католический лад) коновала и предыдущее «успешное лечение», Дмитрий, пожалуй, еще неделю назад рискнул бы попробовать встать и пойти. А так!.. Приходилось большую часть и так невеликих жизненных сил пускать на то, чтобы выводить из тела накопившиеся шлаки и токсины, плюс — сводить на нет действие темно-коричневой бурды, вливаемой в него под видом лекарства. И пилюль, изготовленных из сурьмы с ртутью. Последнее средство вообще считалось универсальным — ну прямо панацея, не меньше.
«Мало мне было слабительного, стимуляторов и ртутных биодобавок, так теперь еще и желчегонное с кроветворным добавилось. Этот дятел что, думает, что у меня анемия и камни в почках? Впрочем, чему там думать, вся голова одна сплошная кость!.. Слава богу, что хоть его пилюли удается потихоньку выплевывать. Иногда».
Глубоко вздохнув, и одновременно с этим стянув все тепло из тела в сосредоточие, Дмитрий (а теперь он называл себя так даже в мыслях) ровно выдохнул — и вместе с этим выпустил обратно тепло. Вдохнуть-выдохнуть, опять стянуть все тепло, выдохнуть и выпустить его обратно — раз за разом, повторяя привычный цикл. Сосредоточие горело маленькой звездой, посылая волны по всему телу, ток силы проходил ровно и почти без помех — сначала запекло в спине, затем приятно потеплели ноги и руки, чуть-чуть зазудело на кончиках пальцев… Вот сосредоточие словно бы уплотнилось, ощетинилось короной мелких разрядов, замерло — и полыхнуло короткой и неимоверно горячей вспышкой боли, разом уменьшившись вдвое. А заодно высветив на пару долгих секунд удивительное в своей невозможной красоте плетение. Завораживающее, бесконечно сложное и пронизывающее каждую клеточку тела, свитое из толстых, средних и истончающихся в что-то совсем уж невидимое нитей самого разного цвета цвета. Загадка, которая увлекала его, и чем дальше, тем больше! Тем временем боль утихла, унося с собой видение нереальности, тут же сладко-сладко заныло где-то под сердцем, легкая испарина пробила виски, а следом накатила приятная усталость и четкое чувство голода. Даже чересчур четкое, организм прямо и конкретно требовал — жрать! Нет, можно конечно и покушать, но лучше бы, хозяин, просто и без ограничений — пожрать. Свой голос подал и желудок, категорически потребовавший наполнить его чем-нибудь мясным:
Бхуррр!
Привыкшая к особенностям аппетита царевича сиделка тут же скользнула за дверь, с тем, чтобы через краткое время вернутся, неся в руках широкое плоское блюдо из потемневшего от времени серебра. Поплыли по воздуху вкусные ароматы…
— Во-от так!
Худенькое тельце подтянули повыше, подложив под голову и спину дополнительную подушку. На грудь застелили холщовую тряпицу, затем на колени поставили глубокую плошку с нежнейшим пюре. Из обычнейшей белорыбицы, чуть приправленной луком — ибо картошка в это время еще даже и экзотикой не была, по причине полнейшего своего отсутствия. Правая рука довольно уверенно подхватила резную деревянную ложку, чуть зачерпнула и поднесла к губам. Потом еще раз, и еще — до тех самых пор, пока плошка не опустела. На смену пюре пришел небольшой кувшинчик (чтобы можно было просто отпивать, не утруждая руку), примерно до половины заполненный жиденькой похлебкой с волоконцами куриного мяса. Затем кубок с удивительно душистым и вкусным хлебным квасом, после чего все вернулось на круги своя — опустевшее блюдо унесли обратно в поварню, а царевич, тихонечко отдуваясь, поудобнее устроился на своем ложе, самостоятельно перевернувшись на правый бок.
«Мм!.. Хорошо!».
За спиной еле слышно скрипнула дверь, сигнализируя тем самым о его полном (хотя и очень недолгом) одиночестве. Сиделка, привыкшая к тому, что ее подопечный всегда дремлет час-другой после своего второго обеда, иногда позволяла себе ненадолго отлучиться — даже и не подозревая при этом, насколько ей признательны за такой подарок.
«Так, одеяло долой! Левая нога, правая!..».
Повинуясь молчаливым командам, ноги согнулись и разогнулись, тем самым свидетельствуя о  своем полном и безоговорочном восстановлении. Худые руки дотянулись кончиками пальцев до коленных чашечек, затем немного дальше, еще чуть-чуть, затем тело крутнулось из стороны в сторону, а колени поочередно приблизились к впалой груди. Переворот на левый бок, широкий мах ногой и рукой, на правый — и то же самое, а под конец он даже попробовал отжаться. Получилось! Целый раз, хе-хе. Поправить немного растрепавшуюся постель, накинуть обратно одеяло и вытереть его уголком испарину с лица. А еще успокоить забухавшее было сердце и унять частое дыхание — как раз к тому моменту, как за спиной опять еле слышно скрипнула дверь.
«Интересно, что бы было, если бы она увидела меня пяток минут назад? Наверняка, переполох бы получился знатный. А уж докторишка и вовсе бы умер от счастья и гордости — как же, его лечение помогло».
Впрочем, без лишней скромности и преувеличения — ему пока сильно везло. Выученный за прошедшую пару месяцев нехитрый распорядок собственного дня, невеликое окружение, их мелкие привычки, все это сильно помогало. Как и спонтанное решение не произносить вслух ни единого слова — тем самым уберегая себя от вольной или невольной ошибки. Самым же большим подарком Дмитрий считал недавний отъезд царственного отца, общение с которым (полностью безмолвное с его стороны) хотя и принесло ему целую гору полезной информации, но вместе с тем изрядно напрягало. Кто может знать собственного сына лучше, чем родной отец? Разве что мать. Но царица Анастасия вот уже какой месяц чувствовала себя не очень хорошо, и решила дожидаться мужа и старшего сына в Москве — тем паче, что ее внимания требовали еще два сына и дочка.
«Знать бы еще, какой год на дворе, вообще было бы прекрасно. Хотя… Все равно не пойму, куда меня занесло?».
В свое время, пытаясь понять хоть что-то из своих волшебных снов, он перерыл немало исторической литературы. Того же Карамзина с его «Историей государства Российского» он прочитал как минимум три раза, да и остальных авторов не забывал. Надоедал ученым-историкам, фактически стал внештатным сотрудником сразу двух музеев — но все, что смог определить, так это примерное время, в котором жил его малыш. От первой половины пятнадцатого до начала шестнадцатого века от рождества христова — и на этом все его успехи закончились. Ни семью, ни хотя бы примерное титулование и положение, ни место проживания определить не получалось, ну никак! А ведь были же у него подозрения на первого сына Ивана Грозного, были!!! Вот только все перебивал один единственный твердокаменный факт — царевич Дмитрий умер, не прожив и полугода. Похоже, что врали. Потому как он и есть тот самый царевич Дмитрий! У коего, ко всему, еще имеется четырехлетняя сестра Евдокия. Которая, если верить прочитанным историческим трудам, тоже должна была умереть. Два года назад — но, по всему видать, передумала.
«Вернее, вспоминая опыт и квалификацию придворных ветеринаров — выжила, причем вопреки всем их стараниям. Наверняка ее, так же  как и меня, и пилюльками травили, и кровь пускали, и целебной микстуркой пользовали. Ненавижу!».
Вспышка злобы была такой сильной, что отозвалась в сосредоточении, заставив его чуть потемнеть и ощетиниться иголками мучительно-горячих разрядов.
«Как больно!..».
Суматошно затрепыхалось сердце, нервно дернулись и застыли губы, а острые зубы до крови впились в собственную ладонь, помогая разуму придти в себя. Мгновение, другое, третье… Дыхание постепенно выровнялось, а строптивое средоточие вновь покорилось юному хозяину. До следующего раза.
«Больно… И странно. Нет, я до этого-то особым человеколюбием не страдал, но так ненавидеть, так жарко и зримо желать чьей-то смерти?.. Похоже, чем дальше, тем сильнее я меняюсь. Хм. А может, все гораздо проще, чем я себе представляю? Если меня так ничего и не получилось, и все, что меня окружает — всего лишь затянувшаяся агония разума и тела?».
За спиной тихо-тихо прошлись, затем донеслось слабое позвякивание и  тонкий запах масла,  доливаемого в маленькую лампадку, подвешенную на тоненькой цепочке к полке с потемневшими от времени иконами. Еле слышное журчание и приглушенный стук, и у изголовья его ложа поставили расписную деревянную плошку с медовым квасом. Звонко лязгнула крышка сундука, зашуршала расстилаемая на широкой лавке постель, а потом короткий и сильный выдох погасил одинокий огонек свечи. Неясный шепот в темноте светлицы, в котором при желании можно было разобрать короткую молитву, сладкий зевок, еще один, и — ровное дыхание на пределе слышимости… 
Дмитрий не глядя протянул руку, подхватил плошку и пару раз мелко глотнул, наслаждаясь невозможно вкусным напитком. Чуть шевельнул ногой, изменяя положение тела, до половины скинул с себя меховое одеяльце — легкое и мягкое, но притом до ужаса теплое.
«Что-то уж больно реалистичные видения получаются!..».
Стараясь отвлечься от неприятных мыслей и предположений, а еще — неуверенности в завтрашнем дне, он занялся привычным (за два месяца-то!) делом. Тем более, что оно увлекало его все больше и больше, буквально затягивая в себя. Странная способность, нежданно-негаданно развившаяся из навязчивого желания разобраться в собственных снах, и долгим методом проб и ошибок приспособленная для диагностики и лечения. Поначалу мелких болячек, а потом и вполне серьезных недугов — этот дар, оставшийся с ним и в новой жизни, внезапно расцвел новыми красками и возможностями. Вдобавок, заметно усилился, периодически преподнося приятные (и не очень) сюрпризы и загадки, а в дальнейшем грозил вырасти еще и еще — если уж всего за два месяца он переплюнул прежние свои показатели, то что же будет через год или два? Или даже пять?
«Ты доживи сначала, мечтатель!..».
Глубокий вдох, легкое усилие воли, от которого его второе «сердце» послушно сменило свой ритм, и по телу побежали сотни мурашек. Еще усилие — и мурашки сменились легким и весьма приятным покалыванием, идущим прямо изнутри мышц. От шеи прямо по спине, затем по ягодицам, бедрам и голеням, через живот на грудь, с нее на руки и ладони, опять на шею… Словно десяток маленьких котят, играясь, бегал прямо по нему и запускал в него же свои маленькие коготки, немножко их сжимал, а потом следовал дальше. Новое усилие воли — и котята заметно подросли, как и их коготки. Покалывание стало заметно сильнее и глубже, отчего мышцы едва заметно подергивались и дрожали, по телу пошла испарина и легкая волна боли — первый предвестник полного опустошения сил. Несколько глубоких вздохов, и все тут же прекратилось — покалывания сошли на нет, потускневшее и сократившееся примерно вдвое средоточие мерно запульсировало и стало вновь тихонечко расти, а в сознании проскочила искорка гордости. За себя. Потому что еще недавно такие вот «игры с котятами» выпивали его мало что не досуха, даруя взамен мокрую насквозь рубашку и ноющую боль по всему телу, отвыкшему за долгие месяцы неподвижности от малейших нагрузок.
— Уф!..
В очередной раз пихнув от себя одеяльце и задрав до середины бедер длинную полотняную «ночнушку», Дмитрий блаженно улыбнулся и поболтал в воздухе худыми ногами. От близкой стены приятно веяло прохладой, потяжелевшие веки и легкая истома сложились вместе в сладкую дремоту, и полностью отдаваясь ее ласковым объятьям, он мельком подумал — как бы было хорошо, взять да и вздохнуть полной грудью свежего воздуха…
Пришедший сон был ярким, красочным, и при этом абсолютно незапоминающимся — куда-то шел, с кем-то игрался, от кого-то бежал. А еще, почему-то, сильно мерз. Наверное, именно поэтому он, по-прежнему находясь в полусне, вначале пошарил руками рядом с собой, потом чуть поодаль, в поиске теплого меха  — но так ничего и не нашел. Зато проснулся. Причем уже стоя на ногах, и крепко прижимая к своей груди то самое одеяло, что столь долго и безрезультатно искал. Похлопал глазами, окончательно приходя в себя, настороженно прислушался к дыханию сиделки и замер, обдумывая внезапно пришедшую мысль. О том, сколько же ему еще изображать из себя живое бревно, покорно принимающее всю ту гадость, что его пичкают под видом лекарств? Бояться лишний раз пошевелиться, выгадывать редкие моменты свободы, терпеть слабительное и ртуть в «лекарствах»?..
«Да пошло оно все!!!».
Мальчишеская фигурка размытой бесшумной тенью скользнула к выходу из светлицы, осторожно приоткрыла дверь и исчезла. Каменная плитка холодила нежную кожу ног, в воздухе появились новые ароматы и отчетливые сквозняки, а сумрачные коридоры и переходы оказались вдруг чем-то знакомым и привычным — сколько раз он бегал тут, не даваясь в руки нянькам и уклоняясь от встречи со стражниками?.. А вот тут даже два раза падал, расшибая коленку и локоть в кровь, пока не привык огибать торчащий из стенки выступ. Вон за ту дверь его никогда не пускали… Вернее, не пускал огромный навесной замок на ней, и два здоровяка с саблями при ней. Тот переход ведет в конюшни, а если свернуть здесь, то можно придти в псарни. Ступни мерзли все сильнее и сильнее, когда впереди показалась внешняя галерея кремля — а за ней, далеко-далеко впереди, светло-серая полоска светлого неба. На тихие шлепки голых ног вскинулся придремавший к утру стражник, моментально стискивая в кулаке сабельную рукоять у оружейного пояса. Сморгнул, удивленно округлил глаза, разглядев в мятущемся пламени факела низенькую тоненькую фигурку царевича, затем растерянно кашлянул и открыл было рот…
— Тсс!
И медленно его закрыл, повинуясь прижатому к детским пухлым губам пальчику, дополненному затем отрицательным покачиванием головы. Мальчик довольно кивнул, затем подошел к широким резным перилам, за которыми начинался внутренний двор Александровского кремля, и медленно-медленно вздохнул. Чуть-чуть потряс головой, словно прогоняя подступившую дурноту, или там головокружение, положил обе руки на дубовую плаху-балясину перед собой, и надолго замер живым изваянием. Шевельнулся он всего один раз — когда рядом с ним на каменные плитки упала шапка, а мужской голос тихо прогудел:
— Не стоит ножки свои студить, царевич. И вот еще.
На узкие детские плечи лег толстый и грубый кафтан, укрывший царевича от тоненькой шеи и до ног. Так они и встретили первую полоску рассвета: стражник без шапки и в исподней рубахе, внимательно поглядывающий перед собой и по сторонам, и юный наследник престола Московского, буквально утопающий во взрослой одежке…