Всадники опять перекрестились, обойдясь на сей раз без снятия своих отороченных мехом шапок.
— Захарьевы-Юрьевы сразу воду мутить стали, чуть ли не в открытую кричать про злой умысел да отраву. Другие выжидают, как государь решит, да гадают на кого он опалу свою наложит. А иные бояре и вовсе, почти сразу после похорон начали такие разговоры вести, что надобно бы подумать о новой царице. Мол, негоже великому князю вдовцом жить, да и детям его должный пригляд нужен — а людишки с митрополичьего двора те же слова и простому люду толкуют.
— Ишь ты!
— Государь-то во время пожара своими руками горячие уголья разметывал, да бояр думских к тому же понуждал. Говорят, народу спас — видимо-невидимо. А как узнал весть черную, так прямо с лица спал. На похоронах убивался сильно, плакал…
— И?
Старший Колычев неопределенно пожал широкими плечами:
— Как вернулся с Вознесенского монастыря , так и затворился в своих покоях. Пятый день никого до себя не допускает.
— Да… Что-то теперь будет?
Мимо, слегка скрипя и нещадно покачиваясь на дорожных ухабах и кочках, проехал украшенный росписями и резьбой по дереву возок царевича.
— Про матушку-то знает?
— Ага, ищи дураков!.. А ну как с ним от такой вести сызнова чего дурного приключиться? Только-только на ноги встал… Нет уж, пускай кто другой своей головой рискует.
— И то верно.
Пока братья разговаривали, возок и его охрана миновали не сильно пострадавший от огненного несчастья посад и углубились в саму Москву. Дети боярские прекратили разговоры и начали хмуро смотреть по сторонам — на выжженные до земли остовы домов, груды обугленных бревен и досок рядом с ними, суету людишек, расчищающих пожарища под строительство новых изб и подворий. Вереницы погорельцев, тянущихся из города прочь под звонкий перестук плотницких топоров — город, как сказочная птица Феникс, возрождался из теплого еще пепла. Да он и не умирал, если разобраться, ведь жизнь, несмотря ни на что, продолжалась… До самых стен Московского кремля родичи молчали. И только в самом преддверии Никольской башни, младший брат еще раз перекрестился на икону Николы Чудотворца, расположенной поверх воротной арки:
— Не иначе, за грехи наши Господь послал нам такое испытание… Много народу погорело?
Спиридон невольно отвел взгляд и тихо ответил:
— Разом три новых погоста пришлось открывать.
Тем временем всадники, а за ними и возок, втянулись в высокий проем ворот, и братьям пришлось пришпорить коней, догоняя хвост колонны. Впрочем, нахлестывать жеребцов особой нужды не было, ибо долгий путь небольшого отряда подошел к концу: воины спешивались, довольно переговариваясь между собой, а возок, проехав чуть дальше и замерев прямо напротив малого «домашнего» крыльца, выпустил из своего темного нутра на белые свет няньку царевича Дмитрия. А следом и его самого. Худенький, бледненький мальчик, в нарядном синем кафтане и штанах, темно-красных сафьяновых сапожках и такого же цвета шапочке, украшенной мелким жемчугом — немного сонно похлопал своими невозможно-синими глазищами, зевнул и без особого интереса огляделся по сторонам.  Глядя на то, как царевича прямо-таки окружила со всех сторон одна-единственная служанка, старший брат не удержался от усмешки:
— Смотри-тка, Авдотья прямо как наседка над ним квохчет!
Младший мимоходом почесал щеку, заодно отогнав надоедливого комара, и широко улыбнулся.
— Ну так! Ей за малым плетей не досталось, за лень да все хорошее.
— Чего так?
Егор привычно огляделся и понизил голос. Слышались только обрывки фраз:
— Стою на страже… Думал, блазниться! Шапку ему под ноги кинул, да кафтан на плечи. Он в перильца так ручками своими вцепился, аж пальцы побелели!.. Долго так стоял, я даже хотел кого из нянек кликнуть… Такая суматоха поднялась, что хоть мертвых выноси. А он вздохнул этак тяжело, одежку мою с себя скинул и ушел. Потом постельничий едва плеткой няньку по заду не отходил, за недогляд за Димитрием Ивановичем — а уж орал на нее так, что и во дворе все отлично слышно было.
Спиридон задумчиво обозрел Авдотью, стараясь оценить у нее едва не пострадавшую часть тела, разочарованно цокнул языком и равнодушно отвернулся – было бы чему страдать!..
— Давай уже к старшому, отпрашивайся да домой поедем.
— Это мы быстро!..
Об одном только в своих рассказах умолчал младший брат — о совсем не детском взгляде и признательном кивке, коих удостоился напоследок от царевича. Почему? Да кто его знает...