Глава 12
Удивительно жаркий май принес с собой в Москву не только долгожданную сушь и тепло, но и упоительный дух цветущих яблонь. Ушла до поздней осени раздражающая слякоть, радовала яркой зеленью трава, рассыпались по обочинам обильными брызгами желтого вездесущие одуванчики и даже солнышко жарило как-то… Ласково.
— Худой мир лучше доброй ссоры!
— Верно. Только ты это не мне говори, а шляхте литовской, что на деревеньки порубежные наскакивает!.. Что мир у нас с ними, что война, им все заедино…
В Грановитой палате московского Кремля, несмотря на буйство жизни за ее толстими стенами, все было тихо и степенно. Очередное заседание Боярской думы, несмотря на скрытые страсти и некоторые трения между отдельными ее представителями, протекало вполне плодотворно. Вопросов на повестке было ровно три. Первый был скорее формальностью, но все же довольно важной: еще семь лет назад сибирский хан Едигер добровольно признал себя подданым царства Московского. Разумеется, с выплатой положенной в таких случаях дани — и так же разумеется, что была та дань исключительно символической, «на уважение». Пока обстроятельно обо всем договорились, пока составили все необходимые грамоты, немало времени прошло. В общем, с мая месяца года От Сотворения мира семь тысяч семидесятого, к титулу Иоанна Васильевича из рода Рюрикова добавились короткие, но очень важные слова — «и всея Сибибирския земли повелитель!», а держава его приросла мало что не вдвое. Как ни крути, есть чему радоваться и чем гордиться…
— Раз мириться не пожелали, значит надо нам их воевать! Зорить беспощадно, земли безлюдить, ибо сказано — око за око, и зуб за зуб!!!
— Ишь, вояка. Сам что ли, полки поведешь?
Второй вопрос был не таким приятным, хотя особых сложностей в себе тоже не таил. Все в том же мае месяце истекало очередное (сколько уж их было!) перемирие с Великим княжеством Литовским — которое, в свою очередь, не изьявило никакого желания его продлить. Ни король Польский и великий князь литовский Сигизмунд Август второй, ни набольшие люди княжества… И хотя в самом княжестве хватало здравомыслящих родовитых, сами по себе они мало что могли — все их предложения на сеймах встречали упорное противодействие со стороны такой же как и они шляхты и самого великого князя. Вернее, почти такой же — они были православными, а их противники перешли в католическую веру.
— А хоть бы и сам. Ежели великий государь повелит.
Восседающие на широких лавках бояре и стоящие думные дьяки дружно перевели свои взгляды на своего владыку, чей трон, отделанный слоновой костью и резьбой, приятно светился в косых солнечных лучах.
— Нет.
Получив столь четкий и не оставляющий сомнений ответ, думцы вновь загудели, время от времени опять косясь на государя — а кое-кто, например князь Иван Мстиславский, посматривал и на небольшую лавочку в углу Грановитой палаты, на коей вот уже второй час в полной недвижимости и обязательном для него молчании восседал десятилетний наследник.
— Тогда Шуйского в главные воеводы!
— Это которого? Петра Ивановича, альбо Ивана Андреевича?