***

Когда-то давно, при Иване третьем Великом, на низменном, заболоченном лугу напротив тогда еще белокаменного Кремля паслись ленивые буренки под бдительным присмотром нанятого в складчину пастуха. Шло время, стены родовой крепости московских государей сменили цвет белого известняка и сероватой штукатурки на краснокирпичный монолит, украсились высокими башнями — а луг как-то незаметно начал зваться Болотом, расцветя монастырскими да великокняжьими садами. Прошло еще немного времени, и просто «Болото» превратилось в Болотную площадь — место, где в будние дни сам по себе образовывался посадский торговый рынок. А в дни, когда Господь заповедал отдыхать, народ с радостью веселился, или устраивал большие кулачные бои, когда мужики с одной улицы вставали в стенку против мужиков с другой. Бессчетные синяки, свернутые носы, выбитые зубы (а временами так и глаза!) — и никакой злобы или ненависти к супротивникам впоследствии, а только куча интересных воспоминаний и взаимное уважение.
— Люд православный!..
Но когда на «Болоте» еще затемно начинали стучать плотницкие топоры, горожане сразу понимали, что они увидят утром: прочно сколоченный помост, с плахой либо еще чем схожим посередке, служивых Разбойного приказа в красных рубахах палачей, и тех, для кого это все готовилось. Потому как согласно стародавней традиции, любые публичные наказания преступников, включая смертную казнь, проводили именно на торговых площадях.
— Людишки злонравные, именем Нэгумка да Камбулатка, умыслили на здоровье и честь Великого государя, царя, и великого князя Иоанна Васильевича, и государя-наследника Димитрия Иоанновича. Кроме того, желая рассорить его с добрыми союзниками…
Под зычный голос глашатая площадь постепенно наполнялась молчаливыми горожанами. Поначалу достаточно равнодушными, пришедшими лишь ради достаточно редкого зрелища смертной казни. Но услышав про то, как двое черкес что-то там злоумышляли на старшего из царевичей, коего многие из москвичей после посещения Успенского собора, причащения целебной воды с частичкой его благодати и разглядывания места, где юный отрок провел в недвижимой молитве пять дней, на полном серьезе считали новоявленным святым… В общем, клетка из деревянных жердин, в коей их и везли на казнь, оказалась совсем не лишней — не будь ее, двух преступником могли бы и не довезти. На клочки бы разодрали, на кровавые шматки мяса и кожи!..
— Дорогу!
В мигом успокоившейся толпе довольно быстро образовался неширокий проход, сквозь который проехала стража государева, затем несколько ближников во главе с князем Вяземским, а за ними и сам державный правитель. Не один — по правую руку от него насупленным вороном сидел в седле аргамака старший сын и наследник князя-валии Малой Кабарды, Домануко Темрюкович.
— Люд православный!..
Не разводя долгих церемоний, царь чуть кивнул, разрешая начинать — и каты вытащили из клетки на помост бывшего стременного. На вид почти целого, разве что некогда щегольская одежка изрядно помялась да запачкалась. Раз — его повалили на бок и отрезали язык, тут же приложив к ране каленое железо. Два — распластали штаны. Три — что-то сделали, и начали аккуратно, чуть ли не с почтением поднимать, бережно придерживая с двух сторон. Казнимый бешено задергался, открыл в громком клекочущем мычании рот, каты разошлись в стороны — и разом стало видно, как его тело под собственной тяжестью медленно насаживается на тонкий и с превеликой заботой оструганный осиновый кол. С легким треском разошлась кожа за левым плечом, и в небо уставилось чуть закругленное (чтобы не разорвать, а раздвинуть) острие, поблескивающее потеками крови и мазками нутряного жира.
— Второго давай.
Ни старший кат, ни его подручные своего лица не прятали, привычно и с немалой сноровкой выполняя свою неприятную работу. Выдернули бывшего стольника из клетки, как репку из грядки, срезали-сорвали часть одежды, обнажив спину, и распластали на косом кресте .
— За вины его, да будет лишен языка и бит кнутом. Нещадно!
Аввакум подождал, пока младшие каты отрежут и прижгут язык, принял орудие наказания и чуть шевельнул рукой. Государь указал особо не затягивать, но и не торопиться, а значит следовало потщательнее примериться.
Шштух!
Первый удар прозвучал как выстрел, да и последствия его были схожими — распятое тело отбросило вперед, а на спине разошлась длинными краями глубокая кровавая рана.
Шштах!
Казнимого стольника вновь бросило вперед — а кончик кнута с вплетенной в него свинчаткой, только что с неимоверной точностью угодивший на то же самое место, гибкой змеей отдернулся назад.  Потерявшее сознание тело безвольно обвисло, по ногам заструился тоненький ручеек крови и мочи.
Шштух!
В ране отчетливо проглянула святящаяся желтизной кость позвонков.
Шшта-ах!
Даже не проверяя конечный результат, старший кат еще разок щелкнул кнутом, сбивая с него ошметки плоти и капли крови, одним сложным движением свернул в круг и низко поклонился великому государю, показывая, что его воля исполнена в точности. Казнимый помучился, но недолго, а затем ему перебили хребет.