Две  служанки дружно шикнули на третью, вдобавок сделав очень выразительные глаза. Нашла, дурища, о чем говорить!.. Метнув тревожный взгляд на подопечного, Авдотья достала из специального кармашка на своем платье резной костяной гребень, плавно присела рядом с ним и с явным удовольствием принялась за дело. Пряди, отросшие за время болезни почти до середины лопаток, когда-то мягкие и темно-коричневого оттенка — они медленно, но верно превращались в жесткую гриву черных волос с явственным стальным отливом. Расчесать и привести в порядок такое богатство стоило немалого труда и терпения (особенно по причине отсутствия последнего у царевича), но вместе с тем доставляло ей немалое удовольствие. А в последнее время и вовсе,  к концу немудреной процедуры у нее на лице обязательно появлялся легкий румянец, и начинали едва заметно поблескивать глаза — словно после кубка сладкого фрязского  вина.
— Ну здравствуй, племяш.
Все три челядинки тут же согнулись в неглубоких поклонах, приветствуя бесшумно зашедшего в светлицу мужчину в кафтане царского окольничего.  Как и у всех в Кремле, одежды его были темны и почти без украшений, подчеркивая тем самым траур по царице Анастасии, но взгляд нес в себе скорее властный холод, чем печаль по родной сестре.
«А вот и дядюшка пожаловал, Никита Романович Захарьев-Юрьев… Годика два бы тебя еще не видать, совсем не огорчился бы!».
В памяти отчетливой занозой сидела доставшаяся по наследству легкая неприязнь. Очень уж любил дядя при любом поводе или без оного, ласково и по-родственному потрепать племянника за пухлую щечку — что не доставляло последнему ну абсолютно никакого удовольствия.
— Притомился, поди, с дороги-то?
Каких-либо неприятностей со стороны родни, или там возможных разоблачений он, хорошенько все обдумав и взвесив, не боялся. К постели он прикован был более чем на полгода (восемь месяцев, если уж быть совсем точным), и особого наплыва посетителей как не старался, так и не припомнил. Затем было «чудесное» исцеление, перед которым царевича Дмитрия успели соборовать , а потом и обмыть, заботливо переложив затем бездыханное тело в кипарисовую домовину  — вот об этом наслышаны были все. В основном, конечно, на уровне слухов и прилагающихся к ним самых разных домыслов… Но уж знатные московские бояре и духовенство точно знали все необходимые подробности. Долгий и неподвластный лекарям тяжелый недуг, окончившийся чуть ли не смертью, затем медленное выздоровление в тиши и одиночестве — и кто удивится, если после всего этого у первенца великого государя резко поменяется характер и привычки? Времени подумать, и прикинуть разные варианты поведения у него было более чем достаточно — и осознанная немота была не самым большим следствием этих размышлений. Вдобавок ко всему (если, конечно, он правильно определил месяц и год своего второго рождения), он вот-вот или станет, или уже стал наполовину сиротой. В восемь лет. У его царственного отца, в примерно схожей ситуации и возрасте, характер поменялся ОЧЕНЬ сильно. Да и в конце-то концов — ему ли бояться? Пусть лучше боятся его!.. Так что царевич просто сидел и смотрел на своего старшего родственника — старшего по возрасту, но отнюдь не по положению и титулу. Спокойно, без явного интереса…
— Так и молчит?
Ответом окольничему был слаженный поклон служанок. Никита Романович тяжело вздохнул, задумавшись о чем-то своем, затем уведомил малолетнего племянника о том, что со следующего дня все его занятия с наставниками возобновляются, причем в полном объеме. Помолчал, ожидая от Дмитрия хоть какой-нибудь реакции, не дождался и едва заметно дернул щекой:
— Заутреняя  завтра в Успенском соборе, сам за тобой зайду.
Равнодушно скользнул взглядом по челяди, развернулся и тяжело ступая, вышел — на сей раз не утруждая себя сохранением тишины.