ГЛАВА XII

Сами смерти в лицо мы взглянуть
Не смогли,
Нам глаза завязали и к ней подвели…

Катер усыпляюще покачивался, еле слышно скрипела самодельная мачта; сквозь прозрачную дымку, заволокшую небо, звезды были не видны, однако просвечивали расплывчатые желтоватые пятна лун. От них было светло, на спокойной воде перекрещивались и лениво рябили отблески. Рядом, метрах в ста, неясной черной громадой лежали холмы Дикого Берега. Ближе подходить было опасно; под утро должен был начаться отлив, а кроме того, на берегу этом обитали сосланные панки. Коптящая свеча, упрятанная в фонарик на корме, тускло освещала груды рыбы, двух рыбаков, спавших, зарывшись в сети и еще какое-то тряпьё, якорный трос, уходивший в воду, и вахтенного на носу. Вахтенный тоже дремал, плотно закутавшись в штормовку. На борту красной масляной краской было не очень ровно выведено: «Броненосец Потемкин».
«Броненосец» увлекся ловом на обширных мелководных пространствах близ западной части Дикого Берега; его экипаж битых три часа возился с огромным, почти два метра в диаметре,, камбалоподобным существом и не заметил наступления ночи. Решено было домой уже не возвращаться, а переночевать на месте, о чем и послали соответствующую радиограмму Крайновскому.
На еле заметной кромке, отделявшей море от неба, туман начал сгущаться, еле замтно, голубовать фосфоресцировать; все это происходило на уровне каких-то оттенков полутьмы, бесшумно. Бесшумно фосфоресцирующая полоска как бы отлипла от горизонта, приблизилась, обрела вид туманного полумесяца, горящего все более и более четким, но мягким светом охватила катер…
Вахтенный проснулся от того, что в груди запершило. Он открыл глаза: легкое голубоватое сияние окутывало катер. Оно было гуще всего у самых бортов, мачты, как бы растекаясь светящейся жидкостью; но ярче всего светилась рыба. Плоские облачка света зависали над лицами его товарищей, лица были голубые, как в кошмарном сне, из перекошенных ртов доносились хрипы, ребята  корчились, но почему-то не просыпались… Вахтенный почувствовал, что легкие начинают гореть, задержал дыхание, вскочил, его начало тошнить. Тут он заметил, чо вокруг фонаря осталось свободное от свеченния пространство – туман избегал огня. Рыбак начал лихорадочно заводить мотор, который имелся на каждом катере, но не использовался из соображений экономии; начал задыхаться, проковылял на корму, схватил фонарь, жадно подышал стеариновым, но необжигающим воздухом, зажег запасной кусок парусины, начал размахивать им над головой. Легкие жгло все сильнее. Его вырвало, на секунду полегчало. Он сумел-таки завести мотор, зажег основной стаксель, но тут перед глазами все поплыло и он упал на груду рыбы. Голубоватое марево отступало от языков пламени, плясавших по парусине, а когда катер вылетел на пологий песчаный берег, противно скребя днищем, и вовсе отстало, осталось стоять над водой, напоминая колышущуюся туманную ленту…

… На их лица было неприятно смотреть, они были словно изъедены мелкой коростой, искусаны муравьями. Видимо, из наиболее глубоких язвочек проступала кровь; сейчас она засохла буроватыми точками.
Их было двое, и сейчас они спали, после того как Родион вкатил им лошадиные дозы пенициллина и снотворного. Третьему все это было уже не нужно. Третий, рыбак Владимир Омелюшкин, лежал в ординаторской мертвый, под белой простыней.
Казаков выглянул в окно. Корабелы, верфестроители побросали свои дела и столпились там, в районе причалов, вокруг двух бывших панков. Они привели сюда «Броненосец Потемкин», обнаружив его утром на пляже, в полусотне метров от кромки отлива, и долго еще сталкивали его в воду; а Омелюшкин тем временем перестал уже хрипеть…
- Какой-то органический яд в виде аэрозоли, - докладывал Родион. У него было измученное лицо, резиновые перчатки он забыл снять и машинально их теребил. – очевидно, мгновенно поражает трахейную систему, человек по-другому устроен, чем здешние…
На кушетках сидели и слушали консулы, кого удалось собрать: Танеев, Маркелов, Крапивко, Шамаев, Левченко…
- Лица, видимо,  изъедены чем-то вроде желудочного сока. Анализ я еще не проводил. Короче, вывод: катер атаковало что-то вроде воздушного планктона. Микроскопические существа, живущие большой колонией, как-то парящие в воздухе, отыскивающие жертвы, видимо, в приливной зоне. Я изучу катер. Там должны были остаться особи, сожженные… Все.
Наступило молчание. Казаков дернул щекой.
- Резюме не будет, - сказал он жестко.  – Мстить тут некому. Все выводы сделает руководство Флота. Вашей растерянности я не понимаю. За последние месяцы умерли сто с лишним хиппи. Побеседуйте с добровольцами, они в день хоронили по пять человек. Это – первый из нас, верно. Но не последний. Мы на чужой планете. На его месте мог быть любой из нас, и в панику впадать по такому поводу нечего. Если вы думали, что мы пройдем по Теллуру под гром фанфар, мне жаль вас.
«Железный канцлер», - пробормотал Леонид. Казаков пожал плечами.
- Николай, - сказал он Маркелову. – Выдели полдюжины приличных столяров, пусть…. Ну, гроб сделают. А завтра с утра еще четверых – могилу выкопать. – Он поморщился. – Впрочем, вечером все обговорим…
Консулы тихо разошлись. Координатор, видимо, был прав, но все же казалось кажлому, что и  в чем-то виноват. За дверью Крапивко поймал Казакова за рукав.
- Сань, - сказал он. – Кстати, о железных канцлерах. Я так думаю, что уж если канцлер, то – железный. Понимаешь? Как у Выбегаллы – координатор должен быть шевалье пёр э сан репош. Чтобы не судачили. Самджа?
- Хорош, - медленно и неохотно ответил Казаков после паузы. – То есть ачха.

ДНЕВНИК КАЗАКОВА
«14 июня. Сегодня похоронили. На холмике, у самой приливной линии, на краю поля. Вместо памятника пока – большая доска с надписью, залп в небо полудюжины мрачных котят, краткая, но прочувствованная речь координатора. Телесная кукла зарыта в Теллур; живой Омелюшкин на Земле в нервном разладе, пытается примирить две памяти. Сознание этого мешало мне адекватно воспринимать – для меня это была не смерть, а переселение в мир иной, а ведь воспримут как черствость… Или как стоическое римское презрение?
Сегодня вдобавок избавился еще и от Аньки. Глупое слово – «избавился», словно утопил. Поговорили. Ужасно не люблю эдаких вот объяснений, всего корёжит, но – пришлось. Конечно, одно дело – одна из нас, женщина, с точки зрения народа, «взрослая», да еще кто знал-то в народе, абер совсем другое – одна из «них», немедленно поспешившая всем утереть носы… Восприняла все с напускным презрением, но без скандала. Впрочем, остался я в итоге с одними мечтаниями. Кстати, с ними я и должен был пребывать изначально, как истинный рыцарь.
Вчера дискотеку отменили, зато сегодня устроили поминки. Выдали на совершеннолетний нос по 75 граммов. Кстати, об алкоголе – вызывал к себе  бригадира вернувшейся с Лужайки смены, полчаса корил его, тыча носом в их гнусное приспособление, а затем велел вместе с курсантами химгруппы (под бдительным оком Танеева!) изготовить усовершенствованный аппарат с фильтрами и впредь запасать гриб централизованно. Может Малян поднимет хай, но самогонка – это полезно. Вот чем можно будет поощрять, в частности…
Кстати, Малян – тихий и скромный, - вкалывает на кирпичных заготовках, а вечерами что-то пишет. Мой скромный Глухачёв помещается в том же бараке и компетентно заявляет, что ничего там не творится. Надо бы Маляна из барака вытащить, под каким-нибудь предлогом поселить покомфортнее. Свой все-таки. Избранничек…»

Пахло чем-то смешанным: сладковатым пахло, зубоврачебно-медицинским, и спиртом тоже пахло. Форточку открыли, но в лаборатории все равно было душно, потому что в ней помещалось не менее десятка человек: все химики, прямо или косвенно принимавшие участие в научном смонтировании перегонного куба, Танеев, Родион, как медицинский эксперт, и вездесущий координатор.
Вчера вечером Совет принял соломоново решение по питийным вопросам: коллективу химиков за перегонный куб выносилась благодарность, куб запирался в железный шкаф, опечатанный личными печатями Казакова и Родиона, и использовался лишь по решению Совета, всякие побочные самогонщики отныне жестоко карались, а первые экспериментальные десять литров браги  (грибовухи) решено было распить напополам: химиками и Советом. Предыдущие, кустарные устройства и сивуха охотников были признаны юридически не существовавшими.
Распитие консульского баллона предполагалось вечером; Танеев и Казаков заявились к химикам, собственно, на халяву.
Эдик Крашенинников, надевший по такому случаю короткую белую курточку, перешитую из халата, униформу «стажеров», аккуратно разлил по мензуркам светло-лиловую, белопенную жидкость и предложил тост за величие науки.
Все дружно опрокинули. Продукт величия науки напоминал очень скверное пиво вермут, но наука утверждала наличие не менее 18-ти оборотов.
Второй тост, за интуицию, предложил Кирилл Есин. Еще неделю назад Есин был охотником, но следствие быстро установило его недюжинное химико-террористическое прошлое в интернате. Прижатый к стенке ( в буквальном смысле – заскочив в избушку, он увидел посредине «аппарат» и ласково глядящего поверх координатора, оперся на бревенчатую стенку, да так и стоял) Кирилл сознался в авторстве и был немедленно переведен в химгруппу, надел белый халат, но ожерелья из зубов обезьяны не снял. Собственно, подкинув новым коллегам идею, он сам тут же переключился на способы получения из водорослей всякой необходимой химии.
Казаков сидел в каком-то доисторическом кожаном кресле, проеденном многими темными пятнами, и благосклонно озирал полки, шкафы, столы, заставленные и заваленные скляночками, мешочками, какими-то кореньями, штативами и горелками. Не хатало только чучела крокодила на потолке.
Молодые химики оживленно обсуждали между собой давешнюю дискотеку и застенчиво консультировались у Родиона по вопросам женской специфики. Танеев, примостившись на подлокотнике казаковского кресла, расспрашивал Крашенинникова о перспективах получения масел и мазута из угля, первая партия коего позавчера с помпой прибыла из Новомосковска.
Родион предложил выпить за женскую специфику. Выпили, затем Казаков, преодолевая размягченность и состояние лёгкой эйфории, поднялся из кресла.
- Ну, мы пошли, - сказал он, глядя на Танеева.Танеев сделал несчастное лицо, но тоже встал. – Дела. Еще что изобретёте – зовите.
- Кирилл скоро салат из морской капусты изобретет, - сказал рыжий Сабуров. – По интуиции.
- По капусте, это ты специалист, немедленно отозвался Есин. – И по аистам…
Координатор толком не разобрал, в чем смысл шутки, но Сабуров смешался, а химики хихикнули. Впрочем, на самом деле было пора идти.
Они с Танеевым вышли, прошли по запыленным и пустым в этот предвечерний час длинным коридорам; солнце било в торцевые окна, возле потрескавшихся стен плясали искорки пыли. Юра направился к своим ангарам, а Александр спустился в подвал, где располагались различные подсобки – мастерские по ремонту одежды и обуви, парикмахерская, прачечная, - работавшие по вечерам и потому сейчас закрытые, а так же «ювелирная палата».
«Ювелирная» мастерская была личным изобретением Казакова, хоть формально и подчинялась Радиогруппе и Металлогруппе. Там работало полтора человека, то есть: полдня там сидел курсант, выплавлявший и вытачивавший необходимые детальки из благородных металлов, а весь день и даже больше там работал, кроме того, Аркадий Кеслер, в бытность на Земле, талантливый, хоть и зеленый, гравер, фарцовщик-металлист, промышлявший изготовлением всяческих значков, буковок и звезд, а на Теллуре произведенный в золотых дел мастера.
Акадий отлил из свинца и посадил на деревянные ручки персональные ипечати для консулов, капитана Котов и «взрослых» врачей; по личной просьбе Стася Крайновского он изготовил миниатюрные якорьки для штормовок курсантов-моряков, а сейчас лил ордена. Аркадий отличался честолюбием, а Казаков пообещал – закончив партию, Аркадий будет награжден орденом «За заслуги», но – смаым небрежно изготовленным.
Смешно, но он очень старался. Баграт считал его симптомом крайне опасного явления, а «военные» избегали за злой язык.
Стажер, расположившийся за уютным столиком в углу, что-то делал крошечным паяльником, наблюдая за этим «чем-то» через лупу. На его столике был порядок, что разительно контрастировало с хаосом, окружавшим Каслера: по трем столам грудой были навалены глиняные формочки, какие-то заготовки, половина серебряного блюда, какие-то золотистые горошины. Из небрежно распахнутой муфельной печки расходилось нежное сиянье и жуткий жар, и над всем этим летали длинные, похожие на обезьяньи, руки новоиспеченного ювелира. Он с поразительной быстротой находил любую нужную пилку или формочку. Над ним тоже явно не хватало крокодила.
- Сан Саныч, - раздражённо, не оборачиваясь, сказал Кеслер, - у меня ничего нет.
- Совсем? – уточнил Казаков.
- Совсем еще, - подтвердил Кеслер. – Ваши побрякушки в процессе, но вы все равно заходите…. Как будто Аркадий Кеслер может вместе с злотом уехать за границу. Увы, Аркадию Кеслеру вот уже три месяца некуда дальше ехать…
- Химики говорят, что устойчивый лак потребует специальных изысканий, на что у нас нет времени, - невозмутимо сказал Казаков.
- Без специальных изысканий ваши химики способны создавать только пиво и сушеную рыбу. Но мне смешно с вас, координатор! Через энное время полезет краска с машин и прочего железа, и тогда все равно придется вести изыскания…

Казаков еще немного постоял у него над душой, чтобы показать, что имеет полное право заходить, когда захочет, затем вышел. Поднимаясь из подвала по запыленным, замусоренным ступеням, он мельком подумал, что надо бы в ближайшую субботу десятка два людей выделить на уборку территории, досадливо поморщился казенно-армейскому обороту мысли, вышел под низкое, унылое небо, остановился, огляделся.
- Товарищ координатор,  - позвал сзади торопливый голос Валентина.
Казаков про себя поморщился. Он до сих пор еще не решил, какое обращение к нему лучше гармонировало бы с имиджем; но очевидно было, что консул, хоть и молодой, мог бы и не злоупотреблять титулатурой.
Все это промелькнуло за секунду, пока Александр оборачивался. На лице начальника радиостанции была изображена скорбь.
- На Клюкалке охотник погиб, - сообщил он, глядя куда-то вверх.
- Как? – глупо спросил координатор. Валентин пожал плечами.
- Без подробностей. Они просили выслать машину, а я уже сообщил по внутренней в гараж.
Я пошел к гаражу, быстро, почти бегом, разбрызгивая жидкую грязь, истоптанную многими ногами. В голове назойливо билась глупая мысль: тахорг или обезьяны? Вдруг я понял, что мысль вовсе не глупая, что подоплекой она имела мгновенно проделанное подсознанием рассуждение – если обезьяны, виноват буду я, как распорядившийся охотиться на них… От осознания своей расчетливости стало паскудно, с другой стороны, он же не умер на самом деле… Это тоже казалось неуспокоительным: я представил нестерпимую боль от звериных зубов, предсмертный ужас. Тем временем я подошел к ангарам, машина на Клюкалку уже ушла. У Димы при себе была походная рация, но я не стал связываться с точкой: казалось непристойным выяснять, что да как.
Мы сидели и ждали. А я все пытался стряхнуть с себя ощущение напряженности и неловкости, посмотреть на дело со стороны, как глава государства, и как Избранник, черт возьми. Но удалось это только после того, как я попросил у Колосова сигарету. К черту, сколько еще будет смертей… Моя собственная, кстати, тоже будет непременно насильственной. Эта мысль была неприятна,несмотря на всю неопределенность сроков. Тоже – какой-нибудь хруст костей или пуля в затылок…
Машина пришла обратно почти через два часа. Подпрыгивая на рытвинах, крытый брезентом грузовик подъехал к гаражам. Два охотника откинули борт и вытащили из темного чрева носилки с чем-то, накрытым мокрым от крови брезентом. Несколько рук приняли носилки и осторожно поставили на землю, словно лежащему на них можно было причинить новые неприятности.
Казаков с выпяченной челюстью подошел, поднял угол брезента, следя, чтобы его действия не казались брезгливыми, секунду посмотрел на лежащее, затем торопливо опустил угол и посмотрел на окружающих. Окружающие, курсанты-мотористы, были бледноваты. У охотников были каменные лица, но у одного – красноватые глаза.
- Как… случилось? – хрипло спросил координатор.
- Тахорг. – ответил охотник с припухлыми глазами. Внезапно атаковал, олег… подскользнулся на корне. Не успел.
- … А остальные где? – спросил координатор после паузы. Охотники посмотрели на него.
- Тахорг же ушел, - пояснил один из них. – Гонят.
- Отомстить? – уточнил Казаков. Охотник кивнул головой.
- Втроем… не опасно?
- Опасно, когда внезапно. – устало пояснил охотник.
- А если б с автоматом, то вообще не опасно. – тихо проговорил кто-то за спиной Казакова. Координатор сразу оценил и намек на историю с Майковым, и осуждение в свой адрес, а может быть, все это только показалось и была просто – реплика без задней мысли? Как бы то ни было, он смолчал. Ответил охотник, пожав плечами:
- С автоматом не охотятся. Дело не в автомате…

ХРОНИКИ ГОЛУБЕВА
«… Середина июня ознаменовалась первыми смертями среди граждан самого Первограда. Нужно отметить, вернувшись к хиппистской истории, что довольно жутковатое вымирание хиппи на их островах оказало известное психологическое воздействие лишь на членов санитарных дружин, волею судеб работавших в основном могильщиками; остальных жителей это не затронуло. Кроме того, хиппи с самого начала воспринимались как нечто нечеловеческое, деградировавшее. Полторы сотни могли на островах вызывали куда меньший резонанс, чем две могилы на городском Кладбище. Итак, 13 июня при нападении на рыбацкий катер ночесветок – явления, до того неизвестного, - погиб один из рыбаков; 21 июня при нападении ошалевшего приливного тахорга, которые считались уже истребленными в окрестностях города, был убит охотник с Точки II (Клюкалки). Его товарищи в течение двух дней гонялись за тахоргом-убийцей, настигли, застрелили и водрузили его череп на могиле погибшего. Это было несколько арварское, но достаточно знаменательное проявление присущих им положительных качеств.
Эти две смерти в любом случае должны были стать лишь первыми в ряду наших потерь во враждебном мире, и Координатор в даном случае занимал весьма достойную позицию, заявив, что мы ведем войну за выживание всех, а на войне не отступают из-за первых потерь. Однако нашлись некоторые люди, которые сочли эти печальные, но неизбежные потери признаком какой-то порочности управления, поползли шепотки о необходимости устранения охотников, отзыве Следопытов и вообще о переходе на ближайшие десятилетия к чисто растительной жизни за мощными стенами; паникерам казалось, что таким образом, они обеспечат себе полную безопасность. С другой стороны, эти настроения подогревали те, кто был недоволен некоторым превосходством Охотников над первоградскими обывателями; выражалось это превосходство, в частности, в понятном предпочтении женского пола…
Выразителями этих интересов в Совете явился консул Левченко, бригадир столяров, из молодых и вообще-то сторонник Валери, но, видимо, оказавшийся большим роялистом, чем сам король. Предложение Левченко было отвергнуто (только Романова воздержалась). Но Казаков, чтобы успокоить общественное мнение, заявил, что все желающие могут уйти из Охотников и Следопытов. Ни одного такого не нашлось, так что люди, искренне озабоченные за их жизнь, удовлетворились, а лицемеры вынуждены были умолкнуть.
Из прочих знаменательных событий можно отметить следующие. На сто девяносто девятый день Переноса (11 июня) координатор, совершив тайный инспекторский налет на точку III, обнаружил там пивоваренное приспособление. Он не стал метать громы и молнии, ясно, видимо, понимая, что политика Горбачёва здесь неуместна, а перевел изобретателя в курсанты химгруппы. Возможно, зря Совет уделил пивоварению не меньше внимания, чем другим отраслям химии, но ясно, что монополия на подобный род продукции должна принадлежать государству.
207-й день: из Новомосковска прибыла первая партия угля, не очень черного, но достаточно горючего, что позволило с большей уверенностью смотреть в будущее. Через несколько дней химики провели первые обнадёживающие опыты по перегонке угля в нечто маслянистое, пока – на иуровне пробирок, а Есин уже приступил к разработке взрывчаток.
На 210-й день наши бравые авиаторы совершили несколько первых, робких полётов по кругу. Во втором полёте принял участие Казаков. Я думаю, что есть с его стороны это и было жестом, то демонстрировал он не личную храбрость, а доверие к людям, освоившим непростую технику; из частных бесед мне известно, что именно так восприняли это авиаторы. На следующий день по чисто практическим соображениям в воздух поднимался и я.
Где-то к этим дням началось употребление в пищу обезьятины. Мясные пайки сразу увеличились, а отказывались с гордым видом лишь немногие, да и те позднее присоединились к большинству.
Вторая половина июля принесла нам так же теллурийский календарь. Казаков и Простева, достаточно точно определив продолжительность года и суток, внесли на Совет предложение о введении двух дополнительных месяцев по 28 дней в каждом: терпаля между мартом и февралем, считая его весенним, и тиберия меджу августом и сентябрем, относя его к осени. Кроме того, январь, июль и октябрь лишились 1-х чисел. Имя римского императора было воспринято мною в качестве месяца несколько юмористически; но я быстро обнаружил, что большинство народу императора такого не знают, а кроме того, я воздал должное академическому юмору, с которым оказался составлен ряд: июль, август, тиберий.
Теллурийские сутки, как известно, на 10 минут короче земных; «календарное» заседание Совета решило и эту проблему, служившую причиной многих недоразумений. Слесарно-механической группе совместно с механиками из радиогруппы было поручено в кратчайшие сроки переделать несколько часов в хронометры теллурийского времени. Впоследствии один такой хронометр был отдан на хранение дежурному офицеру Котов, и гонг у караулки начал такое привычное отбивание часов: 7-го, 12-го, 18-го и 23-го.
На 217-й день (28 июня): состоялось вручение орденов «Славы» и «За заслуги»  всем, награжденным с момента Переноса. Несколько несправедливым мне представляется награждение ювелира Кеслера: видимо, никак больше нельзя было заставить подобную личность работать добросовестно. Впрочем, орденские знаки он исполнил неплохо.
Вообще, этот период, июнь-июль, являет собой некоторое затихание борьбы фракций и самолюбий, описанное выше брожение из-за охотников – это чуть ли не единственный пример. Воспользуюсь случаем и опишу несколько сложившихся к тому времени течений; они существуют и сейчас, но кое-что уже переменилось, и в дальнейшем будет интересно проследить их эволюцию.
Вооруженные Силы летом политикой не интересовались и не хотели. Патрульная служба в условиях тридцатиградусной жары – вещь нелегкая, а тут еще участитлись мелкие налёты обезьян на Периметр; они не причиняли почти никакого материального ущерба, но держали в постоянном напряжении. Зато почти никто не выказал недовольства, когда во вновь отстроенном жилом бараке котятам были отведены четырехместные комнаты. Последующие события подтвердили, что военные оказались наиболее патриотичной частью населения, способной стать выше личных интересов и уже на этом этапе осознать, что мы являемся гражданами Государства, а не просто невольными партнерами по кораблекрушению.
«Стажеры». Брошенные в своё время Маляном на произвол судьбы, они превратились в нечто вроде клуба интеллектуалов. Я не хочу давать оценку в целом: большинство из них прекрасно проявили себя в дни войны, но все же им всегда было свойственн иронически-брюзгливое настроение. К лету в этот клуб входило около тридцати человек, в основном – курсанты химгруппы, радиогруппы, био-медгруппы и геологической группы (разумеется, не все!), но так же и некоторые «машинники», даже два Следопыта. Для своих вечерних посиделок и для своеобразного щегольства они даже изобрели форму: нечто типа короткой куртки, перешитой из лабораторного халата, со множеством излишних погончиков и карманчиков. Считая себя прообразом партии технократов, они, разумеется, не имели никаких четко осознанных целей. Впрочем, работали они добротно, с энтузиазмом занимались изучением теории. Их президентом вскоре после отречения Маляна был избран Э. Крашенников, химик.
Корчевщики Крапивко превратились в аграриев. Часть из них,  - в основном, обслуживавшие технику и часто работавшие в гаражах – сблизилась с мотористами, часть не интересовалась ни чем, часть довольно злобно все осмеивала. Единой массы, как в первые месяцы, они уже не представляли. Тем меньше являлись таковой бывшие «стеначи» Маркелова, ушедшие – кто в животноводы, кто в строители, кто в ремесленники. Кстати, мужская часть ремесленников (столяры, кожевенники, бытовые ремонтники и т.п.), то есть люди, занимавшиеся наиболее легким трудом, являлись чуть ли не единственным источником недовольства охотниками. Справедливость требует отметить, что их, часто и несправедливо, считали «полусачками», что не могло их не злить.
Строители, по крайней мере, в Первограде, так же распадались. Особенно это было заметно при сравнении бригад плотников и вообще строителей жилья, которыми командовал валериановский комиссар Жуков, и отдельных бригад: судостроителей, элеваторщиков, кирпичников и пр., сформированных из «стеначей» и по-прежнему подчиняющихся Маркелову. Последних отличала лояльность Совету, не исключавшая, впрочем, живости ума: монополия на анекдоты перешла в это время к ним. «Жуковцы» же, глядя в рот своему шефу, настроены были более оппозиционно, но в конкретное время – летом – эта оппозиция не имела предмета, на который могла бы излиться. К брюзжанию ремесленников обе группы строителей относились холодно.
Вообще, Жуков в это время как-то больше начинает общаться со «взрослыми» и, видимо, изменять свое первоначальное мнение о целях и политике Совета.
Наконец, рыбаки и моряки, подчиненные Крайновскому, были совершенно нейтральны. Рыбаки, видимо, просто не имели времени и желания вникать во все предыдущие свары, и сейчас продолжали трудиться так же успешно. Крайновский с курсантами-моряками политикой тоже почти не интересовался; правда, когда в порядке шутки он учредил для них знак различия – якорёк на лацкане – Малян немедленно решил, что Стас продался тоталитаристам.
Странно, я упустил из виду наших мотористов, или «машинников» - группу шоферов, дизелистов, курсантов-машинистов и т.п., руководимых Колосовым и Танеевым. Впрочем, особо распространяться о них нечего,, это как были так и остаются весьма надежные люди, так же, как и военные, понимающие, что понятие «гражданский долг» - не надоевшая липа, отброшенная еще на земле, а необходимая вещь ….»

Возможно, так и задумано? А герои.... прорисовываются постепенно. Впрочем, читателю виднее, так?