В Воронеже я застал целый слёт главных авиаконструкторов. Как объяснил мне Москалёв, партия приняла решение не проводить никаких принципиально новых разработок, а продолжать выпуск ранее поставленных на производство самолётов, допуская лишь технологические улучшения. Ещё продолжаются работы по доводке моторов М-82, и в конструкторских бюро Микулина и Климова совершенствуют V-образные двигатели водяного охлаждения. Соответственно, бригада из Запорожья и московский коллектив Бессонова высвобождены для участия в реактивном проекте. Впрочем, Климов и Микулин тоже здесь. То есть отсутствует только товарищ Шевцов.
И все главные столпились в стендовом зале, наблюдая за работой не вполне понятного с первого взгляда горшка, уверенно дающего тягу в добрую тонну.
- У нас проблема с жаропрочностью лопаток турбины, - признался Архип Михайлович. - Поэтому нагнетаем воздух от внешнего компрессора. Добились устойчивого горения и нормальной управляемости мощностью. Но не готовы снимать её со струи раскалённых газов. Пока нет нужных материалов.
Что же – картинка ожидаемая. Тут ведь проблема не только с лопатками, хотя  с ними в первую очередь. Не стоит забывать и про то, что турбина должна очень быстро вращаться вокруг оси, расположенной там, где температура далеко не комнатная. Масса проблем и с балансировкой, и с выносом опор за пределы факела. С охлаждением камеры сгорания тоже не всё просто. То есть, решения, конечно есть, но на их реализацию необходимо время.
А пока по общему приговору имеет смысл поставить на самолёт этот самый «горшок» с турбонагнетателем, приводимым в действие от обычного поршневого мотора. Споры идут только относительно того, стоит ли этим мотором приводить в движение обычный винт, на котором, в крайнем случае, самолёт сможет добраться до аэродрома и приземлиться.
Собственно, мне даже вмешиваться ни во что не нужно – тут и без меня люди разбираются в вопросе. Причём, мне кажется, лучше меня. Я ведь не слишком хорошо знаком с реактивной авиацией.
Нет, полного единодушия среди собравшихся нет – каждый имеет своё мнение и по затронутому вопросу, и по вопросу о том, какой поршневой двигатель использовать для приведения в действие реактивного. Разумеется, я просто слушал и старался ничего определённого не говорить. Мне очень понравилось, что принято решение о перенацеливании основных конструкторских сил на реактивную тематику.
Процесс запущен и без моего участия. Мне попросту ни во что не нужно вмешиваться. Поэтому можно спокойно поинтересоваться, как идут дела у Александра Москалёва.
Тут всё тоже оказалось правильно. Начну издалека – с толкающего винта его москитных истребителей. Они очень опасны для лётчика, аварийно покидающего машину. Поэтому и был предусмотрен тормоз, останавливающий вращение заднего пропеллера при необходимости прыгать с парашютом. Но, даже при остановке винта, вероятность напороться на лопасть велика. Да и плоскости хвоста тоже оказываются на пути лётчика – словом, вопрос о катапульте всегда стоял остро – ещё с тридцать девятого года.
Вот с ним и «бодался» Александр Сергеевич долгих три года. Всё-таки катапульта – не такое уж простое и лёгкое устройство. Тут тебе и кресло должно быть достаточно прочным, и замки, и пиропатроны, и… да целый клубок проблем. И всё это очень плохо вставало в тесноту москитного истребителя. На опытных машинах пришлось и кабину раздуть, и длину самолёта немного увеличить, но принципиально всё заработало и даже было испытано.
На этом прототипе Москалёв и испытал один из вариантов старого слабенького реактивного двигателя – того, на котором я поднимал в воздух его «Стрелу». Хвост для этого пришлось сделать двухкилевым, поставив на выствленные из крыла трубчатые консоли вертикальные стабилизаторы с рулями. А горизонтальную плоскость положить сверху на их концы – так удалось вывести хвост из реактивной струи.
Это сооружение более-менее летало. То есть, летало оно вполне уверенно, но медленно. Весну и всё лето его гоняли в самых разных режимах, то на одном только тянущем винте переднего мотора, то на заднем реактивном, то на обоих, переходя с одного на другой на разных высотах и скоростях.
Правильно я сделал ставку именно на этого конструктора – он кропотливо исследовал поведение планера в зависимости от того, куда приложено усилие и теперь был готов принять «на борт» двигатель с тягой, сопоставимой с весом всего самолёта. И, главное, катапульта давала шансы спасти лётчика-испытателя, если что-то пойдёт не так.  Если говорить о «горшке», который продолжали гонять на стенде, то он вполне гармонично вписывался в хвост фюзеляжа вместе с компрессором, на привод которого планировалось израсходовать всю мощность установленного в носу ММ-1. То есть, на вращение винта отвлекаться не предполагалось. Только на вентилятор охлаждения, спрятанный под капотом.
Мы сразу договорились, что ограничим скорость самолёта семьюстами пятьюдесятью километрами в час, а потом начнём думать о применении стреловидного крыла – благо, кое-какие сведения о подобных конфигурациях всё тот же Москалёв уже получил, испытывая свою «Стрелу».
И всё – больше я ни на что не гожусь. Тут тоже прекрасно справятся без меня. Говорил же, что моя тема – поршневые самолёты. Причем – лёгкие или, в крайнем случае, двухмоторные, но не тяжеловозы. Я уже старый человек, которому трудно воспринимать новое. Поэтому облетал новую машину Ильюшина – бронированный истребитель Ил-1 – и сел писать отчёт, основной мыслью которого была: «В Багдаде всё спокойно».

Так и Шурик о том же. Он сразу спроектировал медленный самолёт большой грузоподъёмности с огромной площади крылом и относительно слабыми моторами. Осталось вместо фюзеляжа вставить танк.
Вес танка = вес фюзеляжа + вес груза.

- А не кажется ли вам, Александр Трофимович, что вы смотрите на мир сквозь розовые очки? Не пытаетесь ли вы создать у руководства партии умиротворённого и расслабленного настроения? – товарищ Сталин прошёлся по кабинету и во второй раз на моей памяти занялся своей трубкой.
- Конечно, стараюсь. Потому что уверен в правильности выбранного пути. Не стоит направлять силы конструкторских коллективов на решение вопросов, которые не дадут полезной отдачи. Сейчас, когда мы понимаем – война будет выиграна, нужно быть готовыми к суровым послевоенным реалиям. Америка подогнёт под себя всю разрушенную войной Европу, опутав её сетью долговых обязательств, а с нами начнёт идеологическое противостояние, которое назовут холодной войной. Не знаю, как разляжется карта, но у нас не останется другого выхода, кроме как оказаться сильными в военном отношении. Настолько сильными, что силовое воздействие на СССР окажется опасным.
- Опять хитрите, - Иосиф Виссарионович отложил в сторону так и не набитую трубку. – Тогда объясните мне, что это за выходка с дирижаблями? Зачем вам понадобилось вводить в заблуждение начинающего руководителя зарождающейся отрасли?
- Чтобы не потерять окончательно и бесповоротно дирижаблестроение. Это же целая своеобразная культура, лишиться которой недолго – достаточно просто перестать уделять ей внимание, как она умрёт сама собой. А у нас по-прежнему останутся такие задачи, как метео- и ледовая разведка. Поиск рыбных косяков и оторвавшихся мин. Обнаружение вражеских подводных лодок и, уже скоро, размещение радиолокаторов для обнаружения самолётов противника. Более того – вертолёты ведь появятся ещё нескоро. А необходимость высадить или забрать хоть что-то там, куда решительно невозможно посадить самолёт, останется. Поэтому я и натолкнул Василия на мысль о дирижаблях. Уж он-то со своей энергией и напором, наверняка, перебаламутил много народу.
- А почему вы думаете, что дирижаблестроение будет утрачено, - Сталин снова потянулся за трубкой.
- Так было, - пожал я плечами. – Не знаю почему, но это случилось. И я решительно не знаю, как это предотвратить.
- Могли бы просто рассказать, - Иосиф Виссарионович досадливо махнул рукой и опять отложил трубку. – Товарищ Кузнецов поссорился с товарищем Головановым из-за самолётов По-8. Флотской авиации нужны торпедоносцы, а авиации дальнего действия – бомбовозы.
Я неопределённо пожал плечами. Не моя это тематика.
- То есть вы решительно отказываетесь быть полезными? – вождь посмотрел на нас с Мусенькой со смешинкой во взоре.
- Мы кое-что можем сделать в качестве военных лётчиков, - пожала плечами моя хорошая. – А по части воздействия на реальность – выдохлись. Всё изменилось. Мы в этом мире такие же новички, как и все остальные.
- Ну, как дети! – ухмыльнулся Сталин. – А про ядерное оружие ничего не хотите мне рассказать?
- Кажется, проект «Манхэттен», - припомнил я. – Так о его ходе наша разведка исправно докладывает, причём, с массой таких технических деталей, о которых мы и представления не имеем. Не уверен, что нам удастся опередить в этой теме американцев. Во всяком случае, толку в этих вопросах от нас никакого.
- Интересно, интересно! А какие-нибудь имена не припомните?
- Оппенгеймер, Нильс Бор и Энрико Ферми, - отчиталась Мусенька. – И ещё Фейнманн, который потом написал Фейнманновские лекции по физике, - она у меня много книжек прочитала и память у неё лучше.
- Так чем же все эти работы завершились? – всё так же насмешливо спросил Сталин.
- Бомбы сделали. А потом шарахнули ими по Хиросиме и Нагасаки. Мощность взрывов была килотонн двадцать в тротиловом эквиваленте, - отчитался я.
- Ни на какой фронт отправляться даже и не думайте, - заключил товарищ Сталин. – Езжайте домой и делайте там то, что считаете нужным.