¬Внизу наш дом

Все когда-нибудь возвращались в прошлое.  Во снах или грёзах. Или, перебирая в памяти дела минувших дней. Дело обычное. Но со мной это произошло иначе. То, что это реальность, я осознавал отчетливо. Потому, что  сон вылезает из подсознания, из тех дебрей, в которых разум недавно блуждал наяву. В мои-то годы понимаешь это отчётливо. А тут – взрывная импровизация на тему давным-давно забытую. Мне наступили на ногу. Сделала это очень красивая девушка старше меня считанными годами. Кыз-бола – говорят про таких на востоке. Чуть-чуть взрослее, чем совсем девочка, хотя всё женское уже при ней.
Так вот – я сразу вспомнил  и её, и каблук её ботиночка, потому что довольно долго был в неё влюблён. И только смерть разделила нас. Не супругами мы были, не любовниками, а хорошими товарищами. Разве что я сох по ней.  Но, как же это было давно!
Вместо того, чтобы шумно возмутиться, я охнул, посмотрев на предмет своих будущих воздыханий незамутнённым страстью взглядом. Ума не приложу, что он выражал. Каблучок ботиночка  – это Вам не шуточки. Больно! Но я сдержал то, что хотел высказать, и только поморщился.  В прошлый раз, лет семьдесят тому назад, крепко ругнулся и приготовился дать ей леща, но остановился. А сейчас даже рта не раскрыл. Произошло это не из-за всплеска понимания, что произойдёт с нами в будущем, а из-за тонкого аромата касторового масла, исходившего от неё.
Назвать этот запах столь возвышенно способен только тот, кто в прошлом всласть поковырялся в моторе «Рон» с вращающимися цилиндрами. Про это сейчас мало кто помнит, но на самолёте У-1 был установлен именно такой. И им, этим самым авиационным мотором, от её уловимо веяло –авиационным двигателем, окончательно и бесповоротно устаревшим к настоящему моменту.
Закончена высадка из вагона на слегка расширенную в этом месте насыпь железнодорожного полотна, и мы шагаем в сторону построек аэроклуба. Год на дворе одна тысяча девятьсот тридцать четвёртый, мне одиннадцать лет и я сегодня сбежал из детдома. Не насовсем сбежал – посмотрю на самолёты и вернусь обратно, за что обязательно буду наказан.
Только всё не так просто. На самом деле мне восемьдесят семь лет – я дожил до две тысячи десятого года. Хотя, уверен, что здесь и сейчас находится не тот состарившийся ветеран, а уже немаленький мальчик, полный энергии, задора и любопытства. В сей момент неожиданно понявший, что знает ответы на все вопросы… ну да, личность человека это его память. Эта память и возникла внезапно в голове воспитанника детского дома – сорванца, забияки, но в целом, не такого уж плохого паренька. Меня. Александра Субботина.
Прикольно, знаете ли, поглядывать на покачивающиеся бёдра идущей впереди Шурочки и знать наперёд всё, что произойдёт с нею в будущем. Через три года я в неё влюблюсь и, чтобы казаться взрослее, сразу вступлю в комсомол. А ей тогда как раз стукнет восемнадцать… или девятнадцать. Она выйдет замуж за Саню Батаева – мне, четырнадцатилетнему тайному воздыхателю не на что надеяться рядом таким красавцем. Он погибнет в сорок втором на штурмовике от зенитного снаряда. А в сорок третьем фоккер очередью из пушек развалит прямо в воздухе истребитель Шурочки.
Ну а я буду участвовать в Берлинской операции уже на Пешке, на которую пересяду со штурмовика после очередного ранения. Хотя начну воевать истребителем. Знаете, сбивали меня много раз, но исключительно зенитки – я был очень хорошим пилотом. Только вот задачи нам ставили подчас убийственные. Чайку-то мою тоже срезали во время штурмовки переправы…
И всё это я знаю об этой пятнадцатилетней девчонке в день знакомства, любуясь на её грацию и изящество взглядом отца троих детей и деда семи внуков. В подсчёте правнуков могу ошибиться – много их у меня. Хотя, нет – это только в воспоминаниях, а на самом деле - всё ещё впереди.
Итак, появившаяся память о будущем, это довольно интересно. Вот сейчас я впервые в жизни появлюсь в аэроклубе, зная по именам добрую половину учлётов и поголовно - весь технический персонал – среди них я «вращался» довольно долго, ожидая, когда подрасту настолько, что меня допустят до полётов. Сейчас повторить предыдущий вариант будет очень сложно чисто психологически. Впрочем, в том, произошедшем (по моему внутреннему календарю семьдесят шесть лет тому назад) случае я обругал Шурочку, когда она сегодня наступила мне на бутс. Путаюсь… Я…, не я…? Тогда…, сейчас…? Сложно правильно выразиться, когда давно прошедшее снова стало реальностью.
- Тебя как зовут, мальчик? – девушка обернулась рядом с невидимой границей, отделяющий остальной мир от волшебного места – аэродрома. Видимо почувствовав спиной мой взгляд.
- Шурик, - ответил я, дурацки улыбаясь.
- Тёзка, значит, - она, как всегда, не поддалась на моё обаяние и смотрела хмуро. – И чего это ты так на меня уставился?
- Ты красивая, - отозвался я, ничуть не смущаясь. – На тебя приятно смотреть. Взгляд просто сам притягивается – ничего прекраснее не видел, - добавил я стандартный комплимент. Внутренне-то я не мальчик, и разговаривать с представительницей прекрасной половины человечества о разных там «отношениях» мне не впервой.
Она сурово нахмурилась, видимо готовясь устроить взбучку малолетнему ловеласу, но вдруг переменила намерение.
- Если не струсишь, покажу тебе сегодня кое-что получше. Ты ведь приперся сюда, чтобы смотреть на самолётики и слюни пускать от желания полетать.
Я кивнул.
- Прокачу тебя за то, что ты не ругачий. Понимаешь, поезд качнуло на стрелке, - добавила она извиняющимся тоном и продолжила: - Мне сегодня ушку облётывать после ремонта. Вот и сядешь в переднюю кабину для центровки. Только, чур не визжать.
- Рта не раскрою, - кивнул я солидно. И удивился нежданному намерению этой строгой во всех отношениях девушки грубо нарушить правила, и без того нарушаемые тем, что руководство аэроклуба выпускаете её – малолетку – в самостоятельные полёты. Неужели простой комплимент растопил чувствительное девичье сердечко!
Техники выкатывали из просторного сарая деревянно-тряпочный биплан с торчащей вперёд противокапотажной лыжей. Машина эта устарела несколько лет тому назад, когда на смену ей пришли знаменитые У-2. Но кое-где ещё сохранились и эти старички – летают, благодаря заботливым рукам техников, и вёдрами пожирают масло.
Спустя несколько минут я устроен и пристёгнут в передней кабине. Упругий поток воздуха, отбрасываемый винтом, пытается забраться мне в рот и надуть щёки, как только голова выставляется из пределов «тени» прозрачного щитка – не могу припомнить, сколько лет не сидел я в открытой кабине летательного аппарата.
Рулёжка завершена, прошёл обмен жестами с руководителем полётами, отчетливо виден разрешающий взмах флажка, и машина разгоняется, вращая не только винтом, но и всеми пятью расположенными по кругу цилиндрами. Шурочка аккуратно взлетает и выполняет около лётного поля «коробочку» - четыре прямых отрезка, соединённых плавными виражами. Она, если серьёзно, лучший лётчик из всех, кто есть здесь и сейчас, просто очень скромная и аккуратная, к тому же не выпендривается лишний раз, вот и считается просто нормальным ответственным курсантом – ей доверяют, словно инструктору. Но по малолетству никакого документа выдать не могут – как бы не замечают её молодости и даже иногда нарочно отворачиваются - кадров реально не хватает, что при техобслуживании машин, что при «вывозе» новичков.
В памяти меня прошлого… э-э… будущего… тьфу, запутался. Короче, сам я не летал годиков пятнадцать, но перед этим лет шестьдесят с гаком уверенно поднимал в воздух поршневые машины самых разных типов. Последнее время, созданные собственными руками. Это уже когда совсем старым стал – тогда и перестал резвиться в эфире. Простите за патетику. Другим любителям-самодельщикам помогал. Больше расчётами или советом, чем руками или примером.
Но сейчас, располагая сильным юным телом, невольно «придерживал» и ручку, и педали, изо всех сил стараясь делать это настолько легко, чтобы пилотесса не заметила моего «участия». Дудки! Шурочка – исключительно чуткое существо. И ещё она совсем не ругачая. Нет, спуску не даст, но сделает внушение без скандала. То есть – сразу в тыкву.
- Курсант, возьмите управление, - это прозвучало прямо в мой коротко стриженый затылок.
Вообще-то у меня пока коротковаты конечности. Не фатально, но изрядно неудобно. Особенно с педалями. Тем не менее, я вцепляюсь в ручку и начинаю «пробовать» машину на вкус – на У-1 я ни разу не летал. Пока вырос, они уже полностью выработали свои возможности и были сданы на утиль. Поэтому подробного знакомства с новой для меня техникой никак не избежать – скольжения, крены, лёгкие плоские повороты – надо прочувствовать планер.
Маневрируя, слышу, что Шурочка тоже легонько «сопровождает» органы управления, но не вмешивается, поскольку ничего опасного я не предпринимаю. Наконец – всё в порядке. Слился я разумом и телом с этой этажеркой. Совершил «коробочку» у аэродрома, закладывая аккуратные виражи, вышел в створ полосы и мягонько, точно по наставлению, приземлился.
Никто мне после этого ничего не сказал. Да и не видно было со стороны, что это я пилотировал, а не Шурочка. Даже «покатавшая» меня лётчица вела себя так, как будто пацаны, умеющие пилотировать, каждый день десятками являются на это лётное поле и, выстроившись в очередь, ждут, когда кто-нибудь наступит им на лапоть, а потом даст полетать, чтобы загладить вину. Однако совсем без последствий произошедшее не осталось.
Начальник аэроклуба застал меня за подачей ключей механику, перебирающему снятый с «аппарата» движок.
- Окончишь школу, получишь аттестат – тогда и приходи к нам, - сказал он дружелюбно. – Где летать-то выучился?
- Само получилось, - потупил я смущённый взор. – Почувствовал машину.
Наш разговор прервал недовольный жест механика, протянувшего руку, в которую я и вложил отвёртку.