07 марта 1978
Ленинград, Измайловский проспект

Я проснулся рывком, словно и не спал. Просто открыл глаза в темный еще потолок, и сразу осознал все: слева, чуть посапывая в подушку («все же заболела?» – сразу озаботился я) спит Мелкая; вчерашний день моментально раскатал передо мной свое полотно, тревожа возможными последствиями. Скосил взгляд вниз – там мама легонько подергивала меня за большой палец стопы.
– Тсс-с, – выдохнула она, увидев, что я открыл глаза, и поманила за дверь.
Я торопливо натянул майку, схватил штаны и выскользнул следом.
– Я одежду твоей девочке погладила, – шепотом начала она, и я звонко хлопнул себя по лбу – об этом я совсем не подумал.
– Сейчас папа домоется – ты иди, – продолжила мама, – а потом твою Тому разбудим.
Зондаж с треском провалился – мысли мои были заняты другим, и я благополучно пропустил мимо ушей эти повторяющиеся «твою». Мама чуть слышно выдохнула, и я не смог определить, чего там было больше – облегчения или разочарования.
– Ага, – мотнул я головой, глядя на тщательно отглаженную девичью форму в прихожей, – спасибо.
Вымылся я стремительно, раза в два быстрее обычного, и вот на это мама в своих расчетах не прозаложилась. Она, конечно, среагировала на мой выход из ванной, рванув из кухни наперерез, но к дверной ручке я успел первым.
– Да я разбужу, ты не волнуйся, – сказал маме ласково и шагнул в свою комнату. 
В спину мне разочарованно цыкнули. Довольно улыбаясь, я прикрыл дверь.
За окном начало сереть, и будущий день уже просачивался в комнату через оконное стекло. Я сделал пару шагов и наклонился, разглядывая ставшую частью моей жизни.
Мелкая спала, словно застыв на лету – широко раскинув руки и запрокинув голову. На правой щеке ее проступил отпечаток подушки. Посапывать она перестала, теперь дыханье ее было почти беззвучно. На лице девушки застыло не встречавшееся прежде выражение крайней безмятежности, и из-за этого на какой-то миг она показалась незнакомкой. Потом я втянул воздух, ощутил запах и наваждение прошло.
Нарушать ее покой совершенно не хотелось, и мне пришлось сделать над собой усилие.
– Эй, – я слегка потрепал Мелкую за плечо, – просыпайся потихоньку.
Она распахнула глаза и сжалась в комок. Мне словно полоснуло по сердцу ножом: я увидел в них даже не страх – ужас. Все сомнения о вчерашнем испарились в миг.
«Нет», – скрипнул про себя зубами, – «не перестарался я вчера, наоборот. Ох, и как же ему повезло…»
Я присел на краешек кровати и постарался улыбнуться:
– С добрым утром, сестричка.
Она прерывисто вздохнула, обегая комнату быстрым взглядом, и расслабилась. Накрыла своей ладонь мою и радостно улыбнулась в ответ:
– С добрым утром, – и, коротко поколебавшись, добавила: – Андрюша.
Я моргнул, принимая.
– С родителями все в порядке, – доложил, убирав руку с плеча, – дождался вчера, объяснил. Все правильно поняли и приняли. Так что не волнуйся. Конечно, – улыбнулся помягче, – интерес к тебе будет, особенно от мамы. Воспринимай его легко, как естественный. Не напрягайся, хорошо?
Уголки ее губ дрогнули и поползли вверх:
– Это ж не самое страшное, да?
– Верно, – хмыкнул я, вставая, – тогда, коль тебя этим не запугать, иди мойся и будем завтракать. Родители как раз кухню освободят.
За дверью, изнывая от нетерпения, вилась мама, для вида перебирая что-то на полках платяного шкафа. Я остановился и с молчаливым осуждением покачал головой.
– Ой, да ладно, не съем я ее, – едва слышным шепотом попыталась успокоить она меня в ответ, – вот, лицевое подобрала.
Я почувствовал, как за моей спиной почти бесшумно отворилась дверь, и шагнул вбок. Мама торопливо улыбнулась.
– Доброе утро, – замерла на пороге Мелкая, зябко кутаясь в длиннополый халат.
– Доброе, – эхом откликнулась мама, прижимая к груди цветастое полотенце. Пару секунд они рассматривали друг друга. Потом по маминому лицу скользнуло не то, чтобы одобрение, а, скорее, некоторое облегчение, и она затараторила: – Вот, возьми себе для лица. А щетку зубную я сегодня заскочу куплю. Ты что больше хочешь на завтрак: творог со сметаной или яичницу с макаронами и колбасой…?
Взгляд Мелкой тем временем соскользнул с мамы на наглаженную школьную форму за ее спиной. Лицо ее закаменело.
– Мама утром погладила, – негромко пояснил я, поняв.
Мелкая чуть слышно хлюпнула носом и опустила лицо к полу. Мама замолкла на полуслове и почему-то посмотрела на меня виновато.
– Спасибо, – пробормотала Мелкая, подняв на маму влажно поблескивающие глаза, – извините… Просто я отвыкла, что обо мне кто-то заботится…
Мама беззвучно дернула губами и шагнула вперед, приобнимая Мелкую.
– Ничего-ничего, – мягко зажурчал ее голос, – все будет хорошо. Сейчас примешь душ, согреешься, чайку сладкого… Но, вообще, – она задумчиво отстранилась, – лучше всего греться изнутри – пониманием того, что ты кому-то нужен…
Мы на секунду зацепились с Мелкой взглядами.
– Спасибо, – сказала она окрепшим голосом.
– Ну… Иди в ванную, – посторонилась мама, пропуская.
Постояла, в тихой задумчивости глядя на притворившуюся дверь, потом обернулась на меня:
– Ладно… Пообедаете тогда в столовой. И не вздумай обижать!
– Какой я грозный, подумать только, – усмехнулся я, – то Зиночка просит Кузю не обижать, то ты – Мелкую.
– Мелкую? – у мамы в глазах вспыхнул новый интерес, – вот как…
Я молча двинулся на кухню. Спину мне грел заинтригованный мамин взгляд.
– Выжил? – уточнил ухмыляющийся папа, и пожаловался, понизив голос: – Она ж всю ночи вертелась, спать не давала.
– Бр-р-р… Нет, точно вам надо было двух или трех.
– Я все слышу! – донеслось из коридора.
Папа заканчивал завертывать стопку бутербродов в кальку.
– Будь осторожен, – сказал, не поднимая головы, – забота привязывает.
– В курсе, – буркнул я, проходя к плите.
– Ну и хорошо, – легко согласился он, – кто предупрежден, тот вооружен. Денег точно хватает?
Я молча провел ребром ладони над бровями.
– Славно, – папа помолчал, потом добавил: – Ну, не буду советами давить. Ты, похоже, мальчик уже взрослый… Сам давай.
– Вот за это – спасибо, – искренне отозвался я.
– Понимаю, – усмехнулся папа и двинулся в прихожую. – Мать, ты долго копаться будешь? Опоздаем.
Я развернул упакованную в одеяло сковороду. Поднял горячую еще крышку – под ней обнаружились макароны с колбасой, залитые взбитыми яйцами.
«Да», – подумал я, прислушиваясь к легкому шуму, что производили в прихожей одевающиеся родители, – «повезло мне, повезло. Только этого мало».

Отредактировано Oxygen (13-06-2016 11:18:14)

Мне тоже. Как кислород, прода...

Domini canis, да, картина запахов здесь хорошая. Сразу видно, что мир прожит, и во всей полноте.

...
Квартира была самая что ни на есть обычная – с кухней, выходящей во двор, скрученной наружной проводкой вдоль коридора и чуть облупившейся краской на подоконниках. Бачок в туалете не тек, газовая колонка гудела ровно, и не витали в воздухе въевшиеся за десятилетия запахи.
– Ну, ничего, ничего, – благосклонно покивал я, изучая оставленную хозяевами посуду, – необходимый минимум в наличии. Даже вот что есть, – ткнул пальцем в сковороду с прессом для цыпленка-табака.
– Угу, – опять односложно откликнулся Гагарин. Мысли его явно витали где-то не здесь.
Я покосился на него с озабоченностью.
В принципе, Ваня был устроен несложно, и, разобравшись в системах координат его своеобразного кодекса чести, с ним можно было вполне комфортно сотрудничать. Принятые им для себя правила отчасти носили вынужденный характер: так, врал он совершенно неловко, и оттого старался работать с клиентами честно, зарабатывая именно на спекуляции.
– Сколько? – спросил я, не меняя тон.
– Угу… – повторил он.
Я остановился перед ним, пристально его рассматривая.
– А? – вернулся он в реальность, – что?
– Ваня, – ласково сказал я и увидел в его глазах взметнувшуюся тревогу, – ты ведь хочешь мне что-то рассказать, да?
– Ты чего? – фальшиво заулыбался он и сделал полшага назад. Мне это не понравилось.
– Вань… – я шагнул следом, взял его за пуговицу и продолжил проникновенным голосом, – знаешь, сколько методик уже наработано в Конторе по невербальным коммуникациям?
– По чему? – он по-птичьи склонил голову к плечу, опасливо разглядывая меня с высоты своего роста.
– Язык тела. Неконтролируемые реакции, которые выдают эмоции, правду человек говорит или лжет.
Он прошелся языком по губам.
– Да, – подтвердил я, – торопливое облизывание губ там тоже есть. Давай, Ваня, расскажи, что тебя тревожит. И вместе помозгуем.
Гагарин замялся:
– Ну, эта… 
Я отпустил пуговицу и забрался на широкий подоконник, показывая, что никуда не тороплюсь.
– Слушаю.
– В общем, – глядя в сторону, начал колоться тот, – опять приходили сегодня за тобой… Поймали меня, когда я за духами заехал на Галёру. Тот же самый гомик губастый был.
– Ага… – покивал я понятливо, – и он сделал тебе предложение, от которого невозможно отказаться?
– Нет, ну почему невозможно… – он старательно разглядывал старенький линолеум у себя под ногами.
– Ага. То есть ты сейчас просто взвешиваешь «за» и «против», верно? – устало уточнил я.
Ваня бурно покраснел и запротестовал относительно такой произвольной интерпретации его поведения.
Я, быть может, испытал бы умиление от этой почти детской невинности, если бы не был так озадачен и встревожен. За прошедшие полтора месяца я чего только не думал о той попытке неизвестного выйти через Гагарина на «москвича», но так ничего путного и не придумал. Факт был в том, что я эту маску использовал только с Ваней. Через него же на меня и пытались выйти. Получалось, что кто-то заинтересовался его рассказами обо мне, но ничего значимого в «допросных листах», что я стряс с него, не нашлось. Не считать же такой информацию о причине «Петрозаводского феномена»? Или считать? И кого это могло, на само деле, заинтересовать?
Я тяжело вздохнул. В любом случае, повторный интерес ко мне, да еще спустя такое время, не предвещал ничего хорошего. Придется переходить к варианту «Б»… 
Я спустился с подоконника.
– Вань, – медленно, с расстановкой проговорил, подходя к нему все ближе и ближе. – Понимаешь, я – не тот человек, с которым следует ссориться. Со мной надо дружить. Ты очень плохо представляешь стоящие за мной возможности. Поэтому послушай меня внимательно. В том, что в создавшейся ситуации ты начал думать о выборе стороны, нет ничего плохого. Это – естественно. Как говорят на западе: «ничего личного, просто бизнес».
Он хмыкнул и чуть расслабился. У меня создалось впечатление, что эту фразу ему довелось услышать впервые.
– Но тут главное не ошибиться, – продолжил я проникновенно. – А ты очень, очень близок к серьезной ошибке. Понимаешь, Ваня, это ты у нас птичка-невеличка, а серьезные люди работают командами. А в комитете у нас серьезные люди, поверь. Так вот, Ваня, – я остановился в шаге от него, покачиваясь с пяток на носок и обратно, – команды между собой соревнуются, и это очень, очень особый спорт. И ты, из-за своего длинного языка, оказался во все это втянут. Но не как участник, а как песчинка. А судьба песчинки в этой игре – быть перемолотой в пыль.
От Васи пошли флюиды страха, и я начал неторопливо обходить его по кругу, словно акула, что почуяла кровь. Он поворачивался вслед за мной.
– Под моего отца копает конкурирующая команда. Ты, я – в этой ситуации песчинки. Я вот подставлялся с Галёрой по-глупому, ты – с пересказом про ракеты и «Петрозаводский феномен»… В пыль, через тебя, будут пытаться обратить прежде всего меня, рассчитывая, что отец кинется защищать и подставится. Но тебе то не интересно… Давай я лучше про тебя погадаю, соколик. Возьмут тебя скоро. По-глупому возьмут, на мелочевке, – я остановился и пожал плечами, – ты ж каждый день подставляешься, в том твоя работа. И расколют тебя до самой задницы очень быстро, когда покажут статью и пятерик на зоне за ней. Покажут, и пообещают скостить до двухи за хорошее поведение… Самое смешное, Вань, знаешь в чем?
Гагарин растерянно молчал, и мне пришлось задрал бровь. Он сглотнул и покорно задал нужный вопрос:
– Ну, в чем?
– А ты двухе радоваться будешь как ребенок, – улыбнулся я ему радостно и издевательски похлопал по груди. – И потом, когда тебе треть срока заменят за хорошее поведение на химию, еще раз порадуешься. Правда, здорово, когда впереди так много поводов для радости? Заодно перевоспитаешься… На Галёру тебя все одно потом не дадут вернуться… Рабочую профессию получишь…
– А если не подставляться? – он смотрел на меня с нелепой надеждой. – Уеду в отпуск… На месяц-два, или, даже до конца лета…
Я с сожалением причмокнул:
– Неа, не поможет. Это целая наука, как человека на ровном месте законно посадить. Ты есть-пить не будешь, дома закроешься, и все равно на срок наберешь. Ты, Вань, уже в прицеле. Этот толстогубый – подстава. Но если ты сорвешься с ним, тебе найдут, и очень быстро, другой крючок. Нужный результат эти ребята получат по любому и достаточно быстро. Спорим?
Спорить Ваня не захотел. Вместо этого изошел таким острым запахом пота, что мне пришлось шагнуть назад.
– Сколько, кстати, предложили-то? – прищурился я на него.
– Пять тысяч…
Я присвистнул.
– Есть чем гордиться… Для столь юного возраста.
«Совсем ничего не понимаю», – подумал про себя, – «И, вроде, не врет… Тем более надо быстрее сворачивать этот проект».
Я опустился на стул и посмотрел на дозревающего Гагарина.
– Что делать-то? Что делать? – бормотал тот, покачиваясь из стороны в сторону.
– Что делать… – передразнил я его, – бежать, Ваня, бежать.
– Куда? – простонал он.
– Исчезнуть тебе надо из Ленинграда на пару лет, – начал я показывать ему выход из нарисованной ловушки, – пропасть из поля зрения конкурирующей команды. На всесоюзный розыск не подадут – слишком рискованно для них. Уйдешь удачно на дно, тебя поищут с полгода или год и махнут рукой. А за два года актуальность ситуации исчерпается. Вернешься, и не заметит никто, – я закинул руки на затылок и посмотрел поверх его головы. – Выбор у тебя, Ванюша, сейчас между двухой на зоне и той же двухой на воле вдали от Ленинграда. И все – из-за твоего длиннющего языка. Вот так вот…
– Жить-то я на что буду эти два года? – горестно воскликнул Гагарин.
– Вариант пойти работать не рассматривается?
Он молча вцепился в волосы.
– Двуха на зоне, Ваня, – напомнил я, внимательно за ним наблюдая, – а может и треху отгрузят. Ты совсем торговаться не умеешь, а у них план по посадкам есть… Ну, сам понимаешь, не маленький…
– Ыыыы… – отозвался он.

Отредактировано Oxygen (13-06-2016 16:16:33)