Добро пожаловать на литературный форум "В вихре времен"!

Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
Для начинающих писателей, желающих показать свое произведение критикам и рецензентам, открыт раздел "Конкурс соискателей".
Если Вы хотите стать автором, а не только читателем, обязательно ознакомьтесь с Правилами.
Это поможет вам лучше понять происходящее на форуме и позволит не попадать на первых порах в неловкие ситуации.

В ВИХРЕ ВРЕМЕН

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Лауреаты Конкурса Соискателей » Оксиген. Квинт Лициний – 7


Оксиген. Квинт Лициний – 7

Сообщений 161 страница 170 из 924

161

говорю по собственному опыту - нам привелось собираьб матегиалы на реферат по историии (второе место по городу). Раскопали тнфу о том, что в рвйоне вл влнткий подпольный отряд. На тот момент в живых не осталось никого, рвботвли с музкйными записями и опросом родни. Ьак музейный смотритель упомянул, что отчёт, который он нам дал посмотреть - писался только потому, что известная оргвнизация в своё аремя ьакие отчеты требовала и у одного из участников сохранилась копия, которую дети а музей и передали.

0

162

У меня мама (сама блокадница, 1939 г.р.), примерно в те годы (конец 70-х) сумела договориться с одним хлебзаводом, и ко дню снятия блокады там выпекали небольшое количество буханок по блокадной рецептуре. Потом резали по 125 гр и раздавали в некоторых школах и техникумах подросткам на уроках мужества.

+3

163

Дмитрий Александрович написал(а):

Алксей написал(а):

    Ветераны ОЧЕНЬ не любили рассказывать о войне...           
    Часто Гораздо страшнее были рассказы о жизни в тылу...

Заставший и тех, и других в их ещё не старые годы, - полностью подтверждаю Ваше мнение...
Опрос ветеранов на тему войны – не просто чрезвычайно сложен и тяжёл для обеих сторон, он требует глубокого взаимного доверия, исключительной деликатности, такта и чуткости со стороны интервьюера, и, пожалуй, - изрядного мужества от ветерана. Поскольку такой рассказ сродни исповеди…
А если такое дело заорганизовать, забюрократизировать, заанкетировать, превратить в соревнование, типа «какая школа больше соберёт…» - будет полная профанация, действительно, важной и нужной идеи.   
Да и последующая запись внуком беседы после просьбы: «Деда, расскажи мне о войне!», - будет, скорее, носить не общественный, а семейный, даже в чём-то – интимный, а то и сакральный характер. Конечно, это моё личное мнение, но просьба внука рассказать, например, о своих болезнях очень бы меня напрягла, а то и шокировала…
Война – как болезнь цивилизации…

Все это так. Однако значительная часть школьного музея моей школы была собрана именно после встреч с ветеранами. К нам даже В. Пикуль приезжал (но до моей бытности школьником). В мое время периодически организовавались посиделки за чаем с ветеранами, которые нам что-то рассказывали (а мы записывали). 
Более того, когда мы ходили в Военно-Морской музей и там был стенд по нашей тематике (юнги-североморцы) мы смогли расказать много больше экскурсовода. Да и данные официальной версии отличались от подлинника.
Потом чем старше ветераны становились, тем охотнее они начинали рассказывать о войне. Это я по своим дедушке и бабушке прошел.

0

164

Коллеги. В обсуждениях на СИ Автор выложил продолжение эпизода разговора с отцом (там намечаются неожиданные для ГГ перемены). Видимо, Автор ещё сам не до конца определился, но следует иметь ввиду возможность и такого поворота сюжета:

Oxygen написал(а):

764. Oxygen (m.korolyuk@gmail.com) 2016/12/09 21:25 [ответить]

http://samlib.ru/comment/k/koroljuk_m_a … mp;PAGE=20
Там же, но чуть раньше:

Oxygen написал(а):

748. Oxygen (m.korolyuk@gmail.com) 2016/12/09 13:19 [ответить]

есть ещё один малюсенький микроэпизод в формате анекдота, не связанный с обсуждаемой линией сюжета.

Отредактировано Борис (10-12-2016 13:57:09)

+1

165

Пока в таком виде:

Вечером того же дня
Ленинград, Пироговская наб., клиника факультетской хирургии

Я было сунулся в клинику через парадный вход, но медсестра у двери встала насмерть:
– Не пущу, у него уже есть посетители. Жди!
И столько в том «не пущу» было недоброго злорадства, что в голове сами собой возникли варианты нелегального проникновения в послеоперационное отделение. Можно было, и я это прекрасно знал без всякого брейнсерфинга, просочиться через длинный сводчатый подвал прямиком к внутренней лестнице и, далее, в столовую для пациентов. Но ужин уже закончился, и дверь на этаж могли закрыть. Поэтому я пошел другой дорогой – через дальнее крылечко во внутреннем дворике. Теоретически и та дверь должна была закрываться на ключ, но кто бы этим стал заниматься, ежели туда постоянно тянутся курить то медсестры, то врачи, то дежурящие курсанты?
В большинстве таких случаев спасает уверенный вид. Вот и сейчас на меня лишь покосились, но без всякого интереса. Я деловито изъял из шкафа сменный халат, натянул потрепанные бахилы и направился к папе.
Сначала я засунул в палату только голову и обозрел обстановку – мало ли, я не туда забрел?
Ну, что я могу сказать: коллеги разместили его неплохо – всего четыре койки, из которых две не заняты, просторно, светло, на тумбочке у окна – переносной телевизор.
А еще тут пахло мандаринами, и даже было понятно откуда – женщина, что сидела у папы на постели, прямо на моих глазах отправила ему в рот очередную дольку. Хоть я и видел ее только со спины, но это была явно не мама. Да, черт побери, эта блондинка вообще была мне незнакома – еще ни на чьей голове я не встречал столь кокетливой бабетты.
Больше всего на свете мне хотелось незаметно испариться, но в этот миг папа заметил меня.
– Ак-хааа, – судорожно выдохнул он и зашелся в безуспешном, почти беззвучном кашле.
Я рванул к койке.
– Вперед! – скомандовал, подсунув руку под спину.
– Володя! – заполошно вскрикнула оттесненная в сторону блондинка.
– Агх… – просипел, приподнимаясь с моей помощью, папа.
Я изо всех сил забарабанил по его спине, выбивая злосчастную дольку. Через несколько длинных секунд он, наконец, со всхлипом втянул воздух.
– Фу… – выдохнул я с облегчением и скомандовал: – Ложись, я держу.
Папа, болезненно морщась, упал на подушки.
– Володенька… – меня попытались отодвинуть, но я устоял.
– Ну, папа, ты даешь, – я с облегчением вытер взопревший лоб. – Швы не разошлись?
Миловидное личико блондинки озарило внезапным пониманием, затем в ее глазах проступил испуг.
– Смотреть надо, – покривился папа, – могли и разойтись от такого... Ты бы хоть постучался!
– Да кабы знал, – прищурился я на женщину.
– Ой, ну, я тогда побегу… – проблеяла та, суетливо отступая к двери.
– Ага, – сказал я зловеще, – и подальше.
– Андрей, полегче… – в голосе у папы обозначилась жесткость.
Я только молча скрипнул зубами, провожая взглядом беглянку.
– Я схожу курнуть, однако, – мужик с соседней койки торопливо нашарил ногами тапки, – потом позвонить… Потом… Потом пойду в шахматы поиграю.
Мы остались в палате вдвоем. Я опустился на стул.
– Черт, – сказал папа, смахивая пальцем слезу, – неудачно-то как… Во всех смыслах. Я как раз собирался с тобой на каникулах серьезно обо всем этом поговорить.
– Ага, – я никак не мог оторваться от изучения потеков краски на прикроватной тумбочке, – видать, это будет еще тот разговор…
– Андрей, – папа немного помолчал, собираясь с мыслями, – ты, слава богу, уже взрослый самостоятельный парень. Должен понимать чуть больше, чем написано в книгах…
– Да понял я уже, понял, – прервал я его. – Не повзрослей я в этом году – был бы у тебя иной расклад. У нас у всех.
– Да нет, – папа мечтательно посмотрел в потолок, – скорее всего – тот же самый. Понимаешь, просто иногда приходит пора поменять свою жизнь!
Помолодевший его голос поведал мне недосказанное.
Я поморщился. Лучше бы я не мог такое понять и принять.
Но знал я, знал то нежданное томление, что приходит внезапно и делает ничтожным устоявшийся и добротный быт. Оно переживается поначалу точно постыдная болезнь. Право, смех, кому сказать: умудренные опытом мужчины, чья спокойная и размеренная жизнь уже перевалила за экватор, принимаются вести себя как мальчишки – это в самом их нутре, где, казалось бы, все уже на сто раз надежно утрамбовано и закатано, вдруг начинает бить ключом сладкая жажда молодости. Свежий ветер выворачивает заколоченные двери, рвет с гардин тяжелые шторы, и восходит, заливая жаром душу, негасимый свет.
Добром такое заканчивается редко. Они срываются, бросая все и принимая на себя иудин грех. Их много, и тысячеголовое то стадо ломится прочь в диком и неудержимом гоне, остервенело хекая, мыча и натужно хрипя что-то неразборчивое и жуткое, не разбирая пути, да и какой там может быть путь? Вздымаются потные бока, с шумом всасывается воздух, и тяжелый топот сотрясает каменистые склоны.
Время жестоко мстит за попытку обратить себя, и тянутся, тянутся вниз, то тут, то там следы кровавой пены. Упавшие кончают жизнь одиноко, истекая багровым соком у подножия, и в глазах их стынут недоумение и обида.
Но говорить такому «Не взлетай»?! Вставать на его пути?
А как же будут случаться чудеса, если мы не пойдем им навстречу?
Да, мне практически нечего было сказать ему в ответ.
– Маму жалко, – голос мой дрогнул.
Папино лицо дернулось, как от удара, рот некрасиво скривился.
– Да, – глухо согласился он, – жалко.
В палате повисло тягостное, душное молчание. Пытка той тишиной продолжалась, казалось, вечность.
– Мдя… – крякнул, наконец, папа, – вот так готовишься, копишь слова, а потом понимаешь, что все это ни о чем…
Я наклонился к нему:
– Ты тогда подумай еще, хорошо? Не торопись.
– Подумаю, – кивнул он с готовностью, и, помолчав, добавил: – Спасибо.
– Да ладно, – мне удалась слабая улыбка. Я пододвинулся и взял папу за руку: – Мы ж тебя любим.
Мы еще немного посидели в тишине, потом я, отчего-то смущаясь, полез в сумку:
– Да, вот тебе – гемоглобин повышать, – выложил на тумбочку три крупных граната, – ну, и почитать. Удачно, кстати, подобралось, пусть и случайно, – с этими словами я извлек новенькую книгу.
– «Киммерийское лето»? – прочел папа с зеленой обложки. – Про греков, что ли?
– Не совсем, – тонко улыбнулся я, – читай. И думай.
Папа отвел глаза:
– Хорошо…
Я побыл с ним еще минут пять и засобирался – неловкость продолжала висеть в воздухе, и разговор постоянно пробуксовывал.
– Ты, там, это… – папа настороженно посмотрел на меня, – не болтай пока ничего лишнего.
– Понятно дело, не дурак, – ответил я, вставая, – сам разбирайся. В ординаторскую зайти? Насчет швов? Что б посмотрели?
Папа задрал рубашку и с сомнением посмотрел на повязку.
– Лишним не будет, – решил я за него.
На том и расстались.
Я вышел в коридор, добрел до ближайшего окна, и остановился, утомленно прикрыв глаза. Похоже, пришла пора изменять принципам.

Отредактировано Oxygen (10-12-2016 18:35:13)

+33

166

Oxygen написал(а):

В ординаторскую зайти? Насчет швов? Что б посмотрели?

слитно

0

167

А ведь неплохая "дым-завеса" получается... Автор, как господь Бог, изощрен, но не злонамеренен...  Под такую "катавасию" что угодно списать можно.   

Родители заняты взаимными коллизиями и слишком пристального внимания ГГ уделять уже не могут...

Вот только "иудин грех" глаз режет..

Перечитаем уважаемого Фридриха, (не того, что про бездну, хотя и частица экзистенциального страха смерти тоже в таковых реакциях пристутствует, а лучшего друга бородатого первоисточника).
==+
Так как половая любовь по природе своей исключительна, - хотя это ныне соблюдается только женщиной, - то брак, основанный на половой любви, по природе своей является единобрачием. Мы видели, насколько прав был Бахофен, когда он рассматривал переход от группового брака к единобрачию как прогресс, которым мы обязаны преимущественно женщинам, только дальнейший шаг от парного брака к моногамии был делом мужчин, исторически он по существу заключался в ухудшении положения женщин и облегчении неверности для мужчин. Поэтому, как только отпадут экономические соображения, вследствие которых женщины мирились с этой обычной неверностью мужчин, - забота о своем собственном существовании и еще более о будущности детей, - так достигнутое благодаря этому равноправие женщины, судя по всему прежнему опыту, будет в бесконечно большей степени способствовать действительной моногамии мужчин, чем полиандрии женщин.

Но при этом от моногамии безусловно отпадут те характерные черты, которые ей навязаны ее возникновением из отношений собственности, а именно, во-первых, господство мужчины и, во-вторых, нерасторжимость брака. Господство мужчины в браке есть простое следствие его экономического господства и само собой исчезает вместе с последним. Нерасторжимость брака - это отчасти следствие экономических условий, при которых возникла моногамия, отчасти традиция того времени, когда связь этих экономических условии с моногамией еще не понималась правильно и утрированно трактовалась религией Эта нерасторжимость брака уже в настоящее время нарушается в тысячах случаев. Если нравственным является только брак, основанный на любви, то он и остается таковым только пока любовь продолжает существовать. Но длительность чувства индивидуальной половой любви весьма различна у разных индивидов, в особенности у мужчин, и раз оно совершенно иссякло или вытеснено новой страстной любовью, то развод становится благодеянием как для обеих сторон, так и для общества. Надо только избавить людей от необходимости брести через ненужную грязь бракоразводного процесса.

Таким образом, то, что мы можем теперь предположить о формах отношений между полами после предстоящего уничтожения капиталистического производства, носит по преимуществу негативный характер, ограничивается в большинстве случаев тем, что будет устранено. Но что придет на смену? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придется ни отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви, ни отказываться от близости с любимым мужчиной из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности, - и точка.
==+

Сын вырос и независим, любовь угасла, у супруги есть работа.. что еще держит этот брак? Как говорится, в 40 лет жизнь только начинается...

А про "гон" и все с ним связанное - это Автор чуть маху дал.. Это не про 40-ка летних, это последний забег "пятидесятников"... Для 40-летних и ресурсов и сил на вторую попытку вполне хватит...

Отредактировано Игорь (11-12-2016 20:04:12)

+1

168

в целом виде эпизод пока так выглядит:

Вечером того же дня
   Ленинград, Пироговская наб., клиника факультетской хирургии
   Я было сунулся в клинику через парадный вход, но медсестра у двери встала насмерть:
   - Не пущу, у него уже есть посетители. Жди!
   И столько в том "не пущу" было недоброго злорадства, что в голове сами собой возникли варианты нелегального проникновения в послеоперационное отделение. Можно было, и я это прекрасно знал без всякого брейнсерфинга, просочиться через длинный сводчатый подвал прямиком к внутренней лестнице и, далее, в столовую для пациентов. Но ужин уже закончился, и дверь на этаж могли закрыть. Поэтому я пошел другой дорогой - через дальнее крылечко во внутреннем дворике. Теоретически и та дверь должна была запираться на ключ, но кто бы этим стал заниматься, ежели туда постоянно тянутся курить то медсестры, то врачи, то дежурящие курсанты?
   В большинстве таких случаев спасает уверенный вид. Вот и сейчас на меня лишь покосились, но без всякого интереса. Я деловито изъял из шкафа сменный халат, натянул потрепанные бахилы и направился к папе.
   Сначала я засунул в палату только голову и обозрел обстановку - мало ли, я не туда забрел?
   Ну, что я могу сказать: коллеги разместили его неплохо - всего четыре койки, из которых две не заняты, просторно, светло, на тумбочке у окна - переносной телевизор.
   А еще тут пахло мандаринами, и даже было понятно откуда - женщина, что сидела у папы на постели, прямо на моих глазах отправила ему в рот очередную дольку. Хоть я и видел ее только со спины, но это явно была не мама. Да, черт побери, эта блондинка вообще была мне незнакома - еще ни на чьей голове я не встречал столь кокетливой бабетты.
   Больше всего на свете мне в этот миг хотелось незаметно испариться, но тут папа заметил меня.
   - Ак-хааа, - судорожно выдохнул он и зашелся в безуспешном, почти беззвучном кашле.
   Я рванул к койке.
   - Вперед! - скомандовал, подсунув руку под спину.
   - Володя! - заполошно вскрикнула оттесненная в сторону блондинка.
   - Агх... - просипел, приподнимаясь с моей помощью, папа.
   Я изо всех сил забарабанил по его спине, выбивая злосчастную дольку. Через несколько длинных секунд он, наконец, со всхлипом втянул воздух.
   - Фу... - выдохнул я с облегчением и скомандовал: - Ложись, держу.
   Папа, болезненно морщась, упал на подушки.
   - Володенька... - меня попытались отодвинуть, но я устоял.
   - Ну, папа, ты даешь, - я с облегчением вытер взопревший лоб. - Швы не разошлись?
   Миловидное личико блондинки озарило внезапным пониманием, затем в ее глазах проступил испуг.
   - Смотреть надо, - покривился папа, - могли и разойтись от такого... Да ты бы хоть постучался!
   - Да кабы знал, - прищурился я на женщину.
   - Ой, ну, я тогда побегу... - проблеяла та, суетливо отступая к двери.
   - Ага, - сказал я зловеще, - и подальше.
   - Андрей, полегче... - в голосе у папы обозначилась жесткость.
   Я только молча скрипнул зубами, провожая беглянку взглядом.
   - Я схожу курнуть, однако, - мужик с соседней койки торопливо нашарил ногами тапки, - потом позвонить... Потом... Потом пойду в шахматы поиграю.
   Мы остались в палате вдвоем. Я опустился на стул.
   - Черт, - сказал папа, смахивая пальцем слезу, - неудачно-то как... Во всех смыслах. Я как раз собирался с тобой на каникулах серьезно по всем этим делам поговорить.
   - Ага, - я никак не мог оторваться от изучения потеков краски на прикроватной тумбочке, - видать, это будет еще тот разговор...
   - Андрей, - папа немного помолчал, собираясь с мыслями, - ты, слава богу, уже взрослый самостоятельный парень. Должен понимать чуть больше, чем написано в книжках...
   - Да понял я уже, понял, - прервал я его с досадой. - Не повзрослей я так быстро - был бы у тебя иной расклад. У нас у всех.
   - Да нет, - папа мечтательно посмотрел в потолок, - скорее всего - тот же самый. Понимаешь, просто иногда приходит пора менять свою жизнь!
   Помолодевший его голос поведал мне недосказанное.
   Я поморщился. Лучше бы я не мог такое понять и принять.
   Но знал я, знал то нежданное томление, что приходит внезапно и делает ничтожным устоявшийся и добротный быт. Оно переживается поначалу точно постыдная болезнь. Право, смех, кому сказать: умудренные опытом мужчины, чья спокойная и размеренная жизнь уже перевалила за экватор, принимаются вести себя как мальчишки - это в самом их нутре, где, казалось бы, все уже на сто раз надежно утрамбовано и закатано, вдруг начинает бить ключом сладкая жажда молодости. Свежий ветер выворачивает заколоченные двери, рвет с гардин тяжелые шторы, и восходит, заливая жаром душу, негасимый свет.
   Добром такое заканчивается редко. Они срываются прочь, принимая на себя иудин грех. Их много, и тысячеголовым стадом ломятся они в диком неудержимом гоне, остервенело хекая, мыча и натужно хрипя что-то неразборчивое и жуткое, не разбирая пути, да и какой там может быть путь? Вздымаются потные бока, с шумом всасывается воздух, и тяжелый топот сотрясает каменистые склоны.
   Время жестоко мстит за попытки обратить себя вспять, и то тут, то там тянутся, тянутся вниз следы кровавой пены. Такие беглецы обычно кончают жизнь одиноко, истекая багровым соком у подножия, и в глазах их стынут недоумение и обида.
   Но говорить такому "Не взлетай"?! Вставать на его пути?
   А как же будут случаться чудеса, если мы не пойдем им навстречу?
   Да, мне практически нечего было сказать ему в ответ.
   - Маму жалко, - голос мой дрогнул.
   Папино лицо дернулось, как от удара, рот некрасиво скривился.
   - Да, - глухо согласился он, - жалко.
   В палате повисло тягостное, душное молчание. Пытка той тишиной продолжалась, казалось, вечность.
   - Мдя... - крякнул, наконец, папа, - вот так готовишься, копишь слова, а потом понимаешь, что все это ни о чем...
   Я наклонился к нему:
   - Так ты тогда подумай еще, хорошо? Спешить-то не куда.
   - Подумаю, - кивнул он и, помолчав, добавил: - Спасибо.
   - Да ладно, - мне удалась слабая улыбка. Я пододвинулся и взял папу за руку: - Мы ж тебя любим.
   Мы еще немного посидели в тишине, потом я, отчего-то смущаясь, полез в свою сумку:
   - Да, вот принес тебе, гемоглобин повышать, - я выложил на тумбочку три крупных граната. - Больше тебе сейчас вроде ничего нельзя. Ну, и вот почитать, - с этими словами я извлек новенькую книгу.
   - "Киммерийское лето"? - прочел папа с зеленой обложки. - Про греков, что ли?
   - Не совсем, - тонко улыбнулся я, - читай.
   Я побыл с ним еще минут пять и засобирался - неловкость продолжала висеть в воздухе, и разговор постоянно пробуксовывал.
   - Ты, там, это... - папа настороженно посмотрел на меня, - не болтай пока ничего лишнего.
   - Понятно дело, не дурак, - ответил я, вставая. - Может, и не придется еще огорчать... В ординаторскую зайти насчет швов?
   Папа задрал рубашку и с сомнением посмотрел на повязку.
   - Лишним не будет, - решил я за него.
   На том и расстались.
   В ординаторской было пусто. Я озадачил молоденькую постовую медсестру, а потом побрел, размышляя, по коридору.
   Похоже, пришла пора изменять принципам. Или нет?
   Невольно прогибая мир вокруг себя по-новому, я сохранял приватность близких и знакомых. Тому можно было найти несколько рациональных объяснений, но намного важней для меня было иное: я не хотел стать одиноким мизантропом.
   Сейчас же... Сейчас мне надо было понять, не собирается ли батя совершить ошибку. Я не собирался учить его жизни, но есть ли вообще у него этот шанс - взлететь в новой жизни? В этом можно было попытаться разобраться. А раз можно, то и нужно.
   Во мне медленно закипала злость - не на кого-то конкретно, а вообще - на жизнь. И так на горбу почти неподъемный груз, так вот на тебе еще сверху ворох житейских проблем. Да и то ладно, что ворох - разберусь. Но где, мать его, найти на все на это время?!
   Время - вот что постоянно ограничивает меня. Дурацкое положение - я могу решить почти любой вопрос, но не могу решить их все.
   От чего отрезать? Что лишнее?
   Тома? Мелкая? Семья? Математика?
   Все. А больше у меня ничего и нет.
   Я неволь закряхтел, словно тужился с неподъемным грузом.
   "Надо выкручиваться", - приказал сам себе, - "вертись как хочешь!"
   С этими благими мыслями я свернул к туалету.
   В большом предбаннике, общем для мужской и женской секции, симпатичная санитарка колдовала над оцинкованным ведром, взбивая щеткой содержимое. Можно было не принюхиваться - характерная вонь лизола легко перебивала и табачный дым, и ядреный запах сортира.
   Я остановился, словно налетел на стену.
   Девушка что-то почувствовала и вскинула на меня взгляд. Светло-карие глаза ожгло стыдом.
   - Кузя? - ошеломленно пробормотал я, - а ты-то что тут делаешь?
   Впрочем, она уже собралась.
   - Работаю я здесь, Соколов, ра-бо-таю, - последнее слово она произнесла по слогам, как для идиота. Затем вернулась к взбиванию в пену красно-бурой жижи, - иди, куда шел, не мешай.
   - Ага... - я все никак не мог призвать к порядку разбежавшиеся мысли, - за маму?
   - Тебе-то какое дело? - она перенесла ведро в раковину и включила воду.
   Я подошел и взялся за ручку.
   - Куда нести?
   Она угрюмо помолчала, потом усмехнулась невесело:
   - Никуда. Здесь, потом взлетную полосу.
   Я припомнил уходящий вдаль широкий кафедральный коридор - фигурка медсестры на дальнем посту различалась уже с трудом.
   - Понятно, - сглотнул, прикинув, - понятно отчего ты по утрам такая сонная.
   - Соколов! - Кузя поправила тылом кисти свалившуюся на глаз прядь и прищурилась на меня с угрозой, - вот только попробуй в школе кому рассказать!
   - Это ты меня так обидеть сейчас хотела, что ли? - я опустил тяжеленое ведро на пол. - Еще щетка одна есть?
   Кафель мы протирали молча. Как ни странно, но эта размеренная, плитка за плиткой, работа подействовала на меня умиротворяюще. Постепенно я перестал злобно пыхтеть и сформировал запрос на блондинку. Затем еще раз обдумал ситуацию с Мелкой. А потом у меня начала с непривычки ныть поясница, и я покосился на Кузю с уважением - той, казалось, все было нипочем.
   Когда ломота в пояснице стала уже почти нестерпимой, я услышал позади знакомый голос:
   - Лексеич, стой!
   Я с облегчением выпрямился.
   С каталки на меня с изумлением смотрел отец. Кряхтя, он повернулся на бок, приподнялся на локте. Взглянул на щетку в моих руках, ведро с лизолом... Изучил и, видимо, не узнал Кузю. Страдальчески скривился:
   - Андрей... Ну ты, это... С меня-то дурной пример не бери. Куда тебе столько?!
   Кузя оперлась подбородком на длинную ручку и с нескрываемым интересом навострила ушки.
   - В хозяйстве все сгодится, - подумав, ответил я. - И, потом, ты опять все неправильно понял.
   - Ну-ну, - невнятно пробормотал он и скомандовал дежурному врачу: - поехали.
   - Кто это? - толкнула Кузя меня в бок, когда каталку затолкали в перевязочную.
   - Папа, - пояснил я, макая щетку в ведро. - Думаешь, я сюда пришел посмотреть на твои прекрасные глазки?
   - Уж и помечтать нельзя, - фыркнула она. - А что он имел в виду?
   - Наверное, ошибки молодости, - я еще раз измерил взглядом расстояние до входной двери и сказал: - пойду, еще раз ведро поменяю.
   Через полчаса мы домыли, наконец, эту бесконечную дорогу. Было уже начало десятого.
   Я отправил халат в шкаф. Туда же полетели использованные бахилы. С непривычки ломило спину. От пуловера навязчиво тянуло потом и лизолом. Я невольно поморщился.
   - Да, - меланхолично заметила Кузя, - не Франция.
   Она уже надела пальто и теперь ждала меня, глядя в темное окно.
   Я молчал влез в куртку, натянул на голову шапку. Потом решился:
   - Слушай, - начал проникновенно, - ты ж девушка разумная... Пойми, я не могу всем своим одноклассницам духи на восьмое марта дарить, верно?
   - Дурак, - резко повернулась она, - да я на духи и не рассчитывала! Хотя, конечно, мне очень интересно, за какие такие заслуги они этому тощему цыпленку отвалились! Но хоть что-нибудь от себя ты мне мог подарить, а?!
   Я стоял, беззвучно открывая рот, и чувствовал себя последним идиотом.
   - Тут ты меня уела, - согласился сокрушенно, - но, с другой стороны, ведь есть здесь и твоя вина.
   Она воткнула руки в боки:
   - Это какая?
   - Ну... - протянул я, прикидывая, говорить или нет. Потом решился: - Ты же всеми силами даешь понять, что с тобой могут быть или совсем близкие отношения или никакие. Вот... Никакие и получаются.
   Кузины ноздри начали гневливо раздуваться, глаза заблестели. Но я уже понял, что тормоза у нее, когда надо, железные. И правда, она немного посопела, а потом отмякла.
   - Не грусти, - предложил я ей локоть, и она молча в него уцепилась, - что-нибудь придумаем...
   Всю дорогу до метро меня мучало дежавю, потом вспомнил. Ну да, "как-нибудь, что-нибудь"...
   - А ты-то что вздыхаешь? - толкнула Кузя меня в бок, - у тебя-то все - лучше некуда. Счастливчик.
   Я промолчал. Счастливчик - с этим не поспоришь. Но отчего ж тогда мне так хреново?

+26

169

А не *что-нибудь когда-нибудь*?

0

170

Предыдущий фрагмент заканчивается так:

"Я смотрел на засуетившуюся Мелкую, кивал ее объяснениям и ломал голову над тем, как теперь буду изворачиваться. Ничего, как-нибудь... "

0


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Лауреаты Конкурса Соискателей » Оксиген. Квинт Лициний – 7