Четверг, 13 апреля 1978,
Ташкент.

Обидно – к нашему приезду в Ташкенте резко похолодало. Еще три дня назад, по рассказам местных, днем было за тридцать, а сейчас не больше семнадцати, и порывы ветра носят по улицам мелкую водяную пыль. Выходить из теплого салона автобуса совсем не хотелось, особенно после вкусного и сытного завтрака. Так бы ехал бы и ехал.
Я сидел у окна и с интересом разглядывал этот восточный, но отчетливо советский город. Широкие зеленые проспекты, страдающие гигантоманией плакаты, в створах переулочков –покосившиеся одноэтажные строения. И стройки, стройки, стройки…
А на улицах, приметами места и времени, то женщины в ярких цветастых платьях, с неизменными платками на головах, то седобородый аксакал в стеганном халате. В Ленинграде такого не увидишь, это точно.
– Какой странный цвет у реки, Анвар, – повернулся я к своему соседу, – как жидкий кофе с молоком.
– Весна… – почти черные, в точь-точь как у Мелкой, глаза коротко стрельнули за окно, – когда снег тает, всегда так. Летом вода чистая будет, зеленоватая. Но жарко. А сейчас хорошо – все цветет. И в горах травы еще почти нет, змей издали видно.
В речи этого жителя далекого аула, лишь полгода назад попавшего в республиканскую школу-интернат для юных математиков, почти не чувствуется акцент, но говорить он предпочитает короткими рублеными фразами, иногда задумываясь над нужным словом.
– Змеи?! – в непритворной тревоге восклицает сидящая через проход от нас москвичка, – здесь есть змеи?
Мы торопливым хором уверили ее в полнейшей безопасности Ташкента. Она недоверчиво посмотрела на нас широко распахнутыми глазами и затеребила своего соседа. Тот с трудом оторвался от книги и с легким раздражением обернулся на шум под боком.
Мой взгляд прикипел к обложке: «Интегралы по траекториям» Феймана. Неожиданно. Физик на математической олимпиаде? Да еще сразу способный понимать классические работы по квантовой теории поля? Книга-то уже на две трети им прочитана.
Я оценивающе посмотрел на высокого, крепко сколоченного блондина. Такой может оказаться неожиданно серьезным соперником.
Нас довезли до цели – здания Президиума Академии Наук и высадили. Я воспользовался моментом для разведки:
– Привет, – догнал блондина и пристроился справа, – интересная книга у тебя. Функциональный интеграл грызешь?
В голубых глазах блеснул огонек энтузиазма, и он с надеждой воззрился на меня:
– А ты тоже читал?
– Немного, – кивнул я, – все же это не столько математика, сколько физика. Красиво, но недостаточно строго. Есть большие вопросы к сходимости допредельных форм интеграла.
– Зато физически обосновано! – взметнулся он на защиту. – Полностью соответствует стандартной квантовой теории. К тому же это – интуитивно понятное орудие, с помощью которого уже сейчас можно открывать новые математические факты. Именно открывать, а не доказывать, и именно математические!
– Частично согласен, – ответил я, – это может стать новым способом думать о математике. Бурбакисты такое сделали, введя в обиход канторову теорию бесконечности. Но только когда будет подведен базис. Пока же вся конструкция выглядит, словно висящая в воздухе Эйфелева башня.
– В физике, – отмахнулся он, – порой достаточно интуиции. Математика – лишь аппарат. Эйнштейн не только не мог разработать математический язык под свои прозрения, но, даже, не знал, что такая математика уже существует.
– Да, если бы не Гильберт… – согласился я.
Мы обменялись понимающими взглядами.
– Ты откуда такой взялся? – поинтересовался он, ухмыльнувшись.
– Из Ленинграда.
– Сорок пятая или двести тридцать девятая?
Я рассмеялся:
– Да из обычной я.
– Ого… – он удивленно поморгал и добавил, – а почему не пошел в спецшколу?
– Ну… – протянул я, обдумывая, чтобы соврать, – а и не предлагали. Я только в этом году вылез. Кстати, Андрей Соколов.
Я протянул руку.
– Вадим Книжник, Москва, – он крепко пожал мою ладонь, – давай, рядом сядем.
В актовом зале по въевшейся комсомольской привычке мы сели подальше от президиума. Слева от Вадима в кресло плюхнулся вихрастый брюнет со взором горящим.
– Привет, Вадим, – сказал он, – ну что, опять поборемся?
– Всегда готов, Вить. Андрей, знакомься, – повернулся он ко мне, – это – Витя Гальперин, он в том году первый диплом у меня увел. Витя – это Андрей, из Ленинграда. Учти, он, хоть и из обычной, но, похоже, нормально волочет.
– Из обычной… – протянул, прищурившись, Гальперин, – это может быть даже опасней, чем из математической – раз до сюда дошел. От спецуры хоть знаешь, что ждать.
– А… – махнул я рукой, – все равно основной соперник на таких соревнованиях – это ты сам.
– Это верно, – согласился Гальперин.
– Я, кстати, из девятого класса, – заметил я, – но хочу к вам прибиться, на ваш тур.
– Зачем? – хором удивились ребята.
Я пожал плечами:
– Так интереснее будет. Я положение об Олимпиаде прочел – запрета нет.
На сцене, тем временем, началось движение – рассаживался президиум. Затем на трибуну бодро выкатился представительный мужчина, оказавшийся замминистра и председателем оргкомитета.
Я откинулся на спинку и слушал его в пол-уха, больше думая о намеченной на завтра встрече с бабушкой Мелкой, чем об Олимпиаде. Телеграмму о встрече я ей отбил из Ленинграда, но приедет ли она? И, если да, то с какими намерениями? Пока я размышлял о вариантах нашей беседы, мой подростковый организм непроизвольно елозил по скамье и громко сопел, словно от волнения из-за предстоящего тура.
– Да не корову ж ты проиграешь, – шепотом попытался успокоить меня Книжник.
– Ага, – согласился я, – не корову. Но не хочется.
Мелкую я отдавать бабушке не хотел. Но как убедить ее в своей серьезности и во всех смыслах этого слова – состоятельности?
Председатель оргкомитета закруглил свою речь, напомнив нам напоследок о предстоящем возложении цветов к Вечному Огню и ленинском коммунистическом субботнике после обеда, и передал слово Колмогорову.
В зале наступила абсолютная тишина, потом раздался негромкий глуховатый голос академика. Я наклонился вперед, старательно вслушиваясь в каждое его слово.
– Мой коллега и хороший товарищ, – начал Андрей Николаевич, – один из самых замечательных советских математиков, Борис Николаевич Делоне говорит так: «большое научное открытие отличается от хорошей олимпиадной задачи только тем, что для решения олимпиадной задачи требуется пять часов, а получение крупного научного результата требует затраты пяти тысяч часов». Ну и, я добавлю, второе отличие в том, что задачи на олимпиаде точно имеют решение – мы, жюри, это проверили.
– Я желая всяческих успехов в решении математических задач и побед всем вам. Но кто-то точно победит, а кто-то не войдет в число призеров. Не вздумайте огорчаться! Пути к серьезной работе в области математической науки различны. Одним легче дается решение замысловатых задач, другие вначале не выделяются на этом поприще, но двигаясь медленно, в конечном итоге овладевают глубоко и серьезно теорией и научаются работать самостоятельно несколько позднее. И из тех, и из других получаются первосортные ученые. Поэтому при выборе математики как предмета основных интересов и работы на долгое будущее каждый должен руководствоваться собственной самооценкой, а не числом премий и похвальных грамот на олимпиадах. Успеха вам всем на этой поприще, интересных задач и открытий!
Зал зашелся аплодисментами. Я с энтузиазмом отбивал ладони вместе со всеми.
И, все-таки, правы те, кто говорят, что обостренное чувство банального – это родовой признак математиков. Для пустословия на церемонии открытия олимпиады места не нашлось, и заседание закрыли через двадцать минут после его начала.
Народ потек из зала. Уже в вестибюле мне удалось настичь Рукшина.
– Сергей Евгеньевич? – позвал я его.
Сегодня утром я уже огорошил его своим желанием, теперь предстояло довести дело до конца. В конце концов, мне надо набирать известность, пусть и таким экстравагантным способом. Потом, когда дойдет до газетных статей, всякое лыко будет в строчку, даже такое.
– Андрей… – он вздохнул, понимая, что от продолжения нашего разговора ему не отвертеться, – я по-прежнему считаю, что тебе не нужно выпендриваться. Выступай за свой девятый класс. И я не могу решать такие вопросы сам, нужно разрешение Председателя жюри. Но ты же не собираешься этой своей прихотью самого Колмогорова беспокоить?
– Собираюсь, – твердо сказал я, – вот прямо сейчас и спрошу.
Рукшин закатил глаза к небу, взывая, видимо, к своим немалым педагогическим талантам.
– Андрей… – начал было он терпеливо, но тут из дверей зала вышел Колмогоров.
Я качнул корпусом, обозначая свое намерение, и терпение Рукшина моментально испарилось.
– Стой, – прошипел он зло, а потом что-то быстро про себя решил и сказал уже гораздо спокойнее: – Пошли вместе.
Мы догнали академика в коридоре.
– Андрей Николаевич, – робко обратился Рукшин к его спине, – вас можно на минутку отвлечь?
– Да? – повернулся к нам Колмогоров, и его светло-голубые, как будто выгоревшие от времени глаза, посмотрели куда-то между нами. Было видно, что мысли его витали где-то далеко.
Я испытал восторженный трепет, схожий с религиозным. Подумать только: вот, на расстоянии пары метров, под ненадежным прикрытием тонкой лобной кости, прямо сейчас, при мне, работает один из самых совершенных разумов за всю историю человечества! Исполин, титан, универсальный гений – все эти истершиеся и обесцененные от частого употребления ярлычки лишь в малой степени отражали величие этого невысокого пожилого человека в скромной поношенной одежде.
Я старательно впитывал впечатление: светлолиц и седовлас; высокие скулы, нос с горбинкой и чуть восточный разрез глаз – ничего русского. Типаж напоминал верхневолжские народы. Чуваш? Черемис?
«Хотя, какая разница? – чуть мотнул головой, отгоняя дурную мысль, – ни таблица умножения, ни формула Эйлера не имеют национальности».
– Андрей Николаевич, – начал тем временем объясняться Рукшин, – вот, молодой человек из девятого класса требует, чтоб ему разрешили участвовать в Олимпиаде с десятиклассниками.
– И в чем проблема? – Колмогоров чуть склонил голову к правому плечу и мягко мне улыбнулся.
– Ну… – Рукшин смешался, и в голос его пробились жалобные нотки, – пусть идет последовательно. Он уменьшает шансы нашей команды…
Колмогоров несколько секунд его разглядывал, потом перенес свое внимание на меня:
– Вас как зовут, молодой человек?
– Соколов. Андрей Соколов, – вытянулся я.
– Дерзайте, Андрей, – он провел ладонью по седым волосам, приглаживая непокорные пряди, а затем сложил ладони лодочкой, словно пытаясь напоить меня важной мыслью, – если чувствуете силы – обязательно дерзайте. Математика – наука молодых. Иначе и не может быть. Это такая гимнастика ума, для которой нужны вся гибкость и вся выносливость молодости.  Успевайте, Андрей, делать то, что вам сейчас по силам, потом может стать поздно.
Я слушал неразборчивый, временами будто мяукающий голос, смотрел на охваченные мелким тремором пальцы и видел первые признаки той болезни, что уже скоро явно схватит его за горло.
Чтобы ответить, мне пришлось прокашляться:
– Спасибо большое, Андрей Николаевич.
Он еще раз легко улыбнулся и зашагал по коридору дальше, а мы остались, глядя ему вслед, Рукшин – растерянно, а я – задумчиво.
Но ушел Колмогоров недалеко. Сначала шаги его замедлились, потом он и вовсе остановился. Наклонил голову вперед, словно что-то припоминая, потом повернулся:
– Соколов? Из Ленинграда? – оценивающе оглядел меня.
– Да…
– Это не вы к Гельфанду заходили? С гипотезой?
– Я… – мне захотелось шаркнуть ножкой, но удалось себя пересилить.
Неожиданно Колмогоров запрокинул голову к потолку и тонко захихикал, прихлопывая себя ладонью по бедру. Затем, успокоившись, пошел, наступая, на меня:
– Да вы что тут вообще делаете? – с прищуром нацелил на меня палец, – зачем здесь свое драгоценное время теряете, Андрей?
– Готовлюсь защищать честь страны! – и голос мой снизился до просящего, – только один раз, Андрей Николаевич… Обещаю, в следующем году я в олимпиадах участие принимать не буду!
Рукшин диковато покосился на меня, но промолчал.
Тут из-за угла торопливым колобком выкатил замминистра и клещом вцепился в Колмогорова:
– Андрей Николаевич, вот вы где! Позвольте, провожу вас в кабинет к директору, там оргкомитет собрался, вас ждут. А вы, молодые люди, поторопитесь, автобусы на экскурсию сейчас отойдут, опоздаете, – он подхватил Колмогорова и поволок того в сторону лифта.
Мрачный Рукшин молча развернулся в сторону вестибюлю, я пристроился за ним.
– Андрей, – полетело мне в спину. Я развернулся и встретился глазами с Колмогоровым. – Заходите вечером на чай.
– Обязательно, – я с почтением склонил голову, – обязательно.