Невольно упал на колени, слепо шаря вокруг себя. Опомнился нескоро. Слёз не было, ничего не было. Пустота внутри. Обугленная. Запекшаяся по краям расплавленной пластмассой Все погибли… И Якова тоже ждет смерть – это понятно. К сожалению, об ядерном оружии он знал достаточно, чтобы не испытывать иллюзий. Смерть только вопрос времени. Радиация уже в нем, так что, в принципе можно просто лечь и ждать смерти.
Мысль об этом была так невыносима, что Яков вскочил, растерянно посмотрел на цепочку с жетонами, зажатую в руке, и повернулся прочь от дома, от того, что осталось...

И остолбенел. Прямо на него бежала здоровенная собака! Правда, бежала не очень стремительно - прихрамывая на переднюю лапу, и подволакивая за собой заднюю. Но вид у нее был просто кошмарный. Вся голова, и левая половина тела была сплошной раной, обгоревшая кожа без шерсти местами кровоточила, местами  покрыта  запекшейся коркой. Левого глаза видно не было, поэтому бежала псина, держа морду повернутой немного в сторону. Но в ее полураскрытой пасти виднелись вполне целые и крепкие зубы. И совсем непохоже, что бежала она к человеку, чтобы ее погладили...
По клочьям длинной серой шерсти, свисавшим с другой, более целой стороны псины, Яков ее узнал - это была Альфа, кавказская овчарка, которая и раньше не отличалась добротой, и всегда готова была кого-то цапнуть. Поэтому хозяева держали ее днем в вольере, выпуская бегать по огороженному высоким и крепким забором двору лишь ночью. Где теперь те хозяева, неизвестно, а овчарка выжила...

На сантименты времени не было - она была уже в нескольких шагах. Яков оглянулся вокруг, выискивая взглядом что-то подходящее, чтобы отбиться от неожиданной угрозы, и быстро поднял вроде крепкую по виду штакетину от поваленного, разломанного взрывной волной забора. Лучше всё равно ничего рядом не было. И когда собака была уже в шаге от него - отступил слегка вправо, и с короткого замаха резко ударил атакующего зверя по голове. То есть хотел - по голове, но овчарка все же успела немного среагировать, и удар пришелся чуть дальше, по шее... С коротким взвизгом псина повалилась на землю, промахнувшись мимо добычи. Но отступать и не думала - неуклюже пыталась подняться, глядя ненавидящим, пробирающим до самого нутра взглядом уцелевшего глаза. Уже не молча, как нападала сначала - из ее оскаленной пасти вырывался какой-то утробный рык, делавший это израненное и полуобгоревшее существо еще более жутким.

Не ожидая, пока она встанет полностью, Яков сделал шаг навстречу, и снова ударил штакетиной, со всей силы. На этот раз попал уже по голове... Овчарка свалилась молча, и осталась лежать, вздрагивая всем телом, и скребя лапами по земле.
«Надо бы добить» - мелькнула мысль. Снова подняв до сих пор сжимаемую в руках деревяшку, прикинул, куда лучше ударить...
И не стал. Отбросил не глядя штакетину, вытащил нож и, наклонившись, вонзил его в грудину животному, между проглядывавшими под запекшейся кожей ребрами. Затем вынул его из затихшего тела, и по самую рукоятку несколько раз воткнул в землю, очищая от крови. Обтерев нож о штанину, вновь вложил его в ножны, повернулся и побрел прочь...

Волна шла из города, так что направился Яков в другую сторону. Прочь от эпицентра взрыва. На что рассчитывал? Да ни на что! Вообще. Просто шел, чтоб не стоять на месте, чтобы хоть что-то делать. И уже не столь важно, куда идти...
Его изрядно шатало, пот заливал лицо. Яков не обращал на это внимания, только изредка протирая глаза рукавом куртки. Мучительно смотреть по сторонам, видеть то, что осталось от домов, от людей… Но даже не глядя вокруг, он все видел мысленным взором. Не то, что сейчас – то, что было…

Здесь жил Артёмка… Вот он мчится на велике навстречу с маленькой горки и кричит. Просто так, от восторга, от радости…
- Дядя Яков! Я без рук могу! – казалось, он, в самом деле, слышит его звонкий голос.
Дальше стоял маленький домик одной старушки, Яков не помнил, как ее звали... Тихая такая, частенько с палочкой, сгорбившись, проходила мимо его ворот… А здесь дом Тараса, друга, можно сказать. С ним, да еще с Пашкой ездили по выходным на рыбалку. Оба должно быть были в городе, когда все случилось.

А возле места, где стоял дом Анастасии, он остановился и долго стоял неподвижно, невидящими глазами упершись в груду чего-то непонятного, оплывшего, покрытого пеплом, мало напоминавшего крепкий еще дом, частью кирпичный, частью деревянный.
Она, наверное, тоже обедала… То ли стон, толи рычание вырвалось из горла. Схватившись за голову, дальше он побежал, не хотел ничего видеть, слышать и вспоминать. Не мог. Он просто сойдет с ума, если позволит себе дальше думать о том, чего уже не вернуть...

Отредактировано РОMAH (11-12-2011 11:47:40)

Nikin, благодарю за предложенные правки! Частично убрал или заменил, но в некоторых местах все же оставил - иногда текст теряет от отсутствия местоимений, имхо.

Сколько так он просидел в задумчивости, совершенно отключившись от окружающего, Яков не знал. Очнулся он от того, что почувствовал возле груди какое-то шевеление, возню. Недоуменно перевел туда взгляд – и увидел на руках у себя живую птицу, которая пыталась клювом почистить и поправить свои перышки, совершенно целые и гладкие, не обгоревшие… Потрясенный, Яков тут же отпустил ее, но она не улетела, а продолжала прихорашиваться рядом. Только решив, похоже, что в перьях наведен полный порядок, голубь взлетел на орех, и уселся там на ветку, бусинками черных глаз посматривая на человека.
Или уже не человека? Этот вопрос возник у Якова как-то спонтанно – кем он стал теперь? Раньше, еще какой-то час назад, ему хватало для счастья того, что он жив, нашел это замечательный уголок, и неплохо себя чувствует. И даже вполне готов был удовольниться тем, что стал мутантом… Но птица… Она же была мертва… полностью мертва, окончательно…
Может, он спит, или бредит? Подойдя к ручейку, Яков ополоснул водой лицо – вода приятно холодила кожу, давая чувство свежести… Наклонившись над поверхностью ручейка, он попробовал  разглядеть себя в неровной, переливающейся и струящейся воде. То же лицо, что видел в зеркале раньше, только небритое, те же волосы… Но что-то неуловимо изменилось… Или это так отражение в неспокойной воде выглядит просто…
Ладно, проверим сейчас…
Отойдя пару шагов выше по течению, где ручеек намыл небольшую глинистую отмель, Яков присел на корточки, и задумался, а руки его тем временем лепили из мягкой, влажной глины какие-то формы – как в давно забытом детстве в песочнице. Лепили сами – Яков пытался понять, что же сделать, как выяснить, кто он теперь… Ничего так и не придумав, он взглянул, что же получилось из глины, которую он все это время месил и лепил. И обомлел – руки его слепили мальчика, глиняного мальчика, который нелепой, неуклюжей глиняной куклой лежал возле весело журчащего ручья…
«А почему бы и нет, собственно… Попытка – не пытка… Во всяком случае, в психушку меня не потащат точно… некому потому что…
Как там говорилось – плоть от плоти, кровь от крови…»
Сняв с пояса ножны, Яков взял их в левую руку, и правой вытянул из них нож, словно совершая какой-то ритуал. Затем положил их на землю и сделал ножом надрез на пальце левой руки. Кровь тонкой, прерывающейся струйкой потекла на глиняную фигурку. Посидев так несколько минут, он сжал палец, и рана практически сразу перестала кровоточить.
Задумчиво просидев рядом примерно полчаса, Яков пристально оглядел творение своих рук. Кровь впиталась в глину, только больше ничего не изменилось… А чего ждать, собственно? И Яков снова пошел и прилег под орехом.
И увидел на ветке над собой по-прежнему сидящего там голубя. «Дух – от Духа!» - промелькнула мысль.
Буквально в два прыжка оказавшись возле лежащей глиняной фигурки, Яков склонился над ней, встав на колени. И - попробовал вдохнуть воздух в глиняные, безжизненные губы...
Не получилось, само собой.
«А чего ты ожидал, идиот? Что он встанет и пойдет? Точно крыша поехала... Хорошо хоть — никто не видит...»
Яков поудобнее уселся на траву, и задумчиво посмотрел на закатное солнце. Чего-то икнулось. Но вставать и подходить к ручейку, струящемуся совсем рядом, не хотелось.
«Может, пройдет... а нет, тогда уже пойду попью!»
Икоту Яков не любил с детства. Еше когда первоклашкой услышал заговор от нее - «Икота-икота, перейди на Федота, с Федота — на Якова». Не понравилось. Да и кому понравится, что всяка бяка должна непременно на него переходить! Неуютно чувствовать себя последним в ряду пострадавших...
«А теперь я и совсем последний, возможно...»
Руки его, лежащие на коленях, сжались в кулаки. И Яков не сразу почувствовал, как сверху на них легла крохотная детская ладошка...
И с недоумением глянул налево, где лежала слепленная им глиняная фигурка... А там, прижав левую ручку к животу, а правой держась за руку Якова — сидел маленький белокурый мальчик. Совсем как его погибший сынишка на старых фотографиях... И своими глазками смотрел на Якова, с доверием и надеждой...
А у того перехватило дыхание, и ком в горле не дал вздохнуть... Кое-как откашлявшись, Яков прошептал еле слышно:
- У меня получилось... Не знаю как, неважно почему - но получилось! Сынок, я буду звать тебя Адамом. Как когда-то моя жена захотела назвать нашего первенца. И пусть даже весь мир погиб — мы с тобой построим новый мир! Который будет лучше, чем прежний!
И две фигурки, большая и маленькая, сидя у ручья, смотрели на заходящее солнце. Которое своими вечерними, уже не палящими, а нежными лучами освещало их...
-----
Внезапно Яков почувствовал, что какая-то сила поднимает, тянет его вверх... Все выше и выше... Выше обгоревшей, с переломанными ветвями яблони, выше невысокой насыпи невдалеке... Вверх от высохшей неглубокой канавки, когда-то бывшей ручьем. Рядом с которым лежала ничком мужская фигура в изорванной одежде, левой рукой прикрывшая бесформенную кучку глины и с головой, повернутой влево — как будто пытающаяся что-то рассмотреть в этой глине или найти... И только лучик света, отражавшийся от освещенных заходящим солнцем часов на руке — бил прямо вверх, словно посылая последний привет небесам от погибшей планеты.