…

Усилиями матушки дом нахангапета превратился в иллюминированный дворец, достойный высокого гостя. Все окна были тщательно вымыты. Дорожки вокруг дома были старательно посыпаны песком и освещены рядами факелов. Между колоннами и под крышей висели гирлянды из лент в цветах государственных флагов: красно-бело-красные, цвета Цесарства Многих Народов – сверху и красно-сине-жёлтые, цвета Великого Княжества Армянского – снизу. Над самым парадным подъездом висели два больших полотнища: цесарское с белым орлом в короне – слева и армянское с коронованным львом – справа. Золотые львы поменьше и без короны расположились на красных флажках, украшавших рамы окон на первом и втором этажах.
Отец всегда гордился своим прозвищем «Лев Карина» и добился того, чтобы золотой лев был утверждён Геральдической Комиссией Княжества в качестве родового герба фамилии Галстян. Кроме того, лев с крестом был гербом киликийских королей из династии Рубенидов, от которых, по словам отца, и происходят каринские Галстяны. Обычно, рассказывая о происхождении их рода, князь Левон начинал ругать на чём свет стоит Геральдическую Комиссию, требовавшую у него какие-то выписки из церковных книг, не желая принимать во внимание того, что они сгорели вместе с церковью, где хранились. Именно поэтому, жаловался отец, лев Галстянов и остался без короны и без креста.
Сегодня, впрочем, геральдические споры не имели никакого значения. Отец принимал в своём доме наиважнейшую особу в Великом Княжестве – гетмана Юзефа Бема, а, значит, сам становился ни больше, ни меньше, как вторым человеком в Армении. Мама даже проговорилась, что отец теперь чуть ли не важнее самого великого князя и уж точно – наследника трона графа Анастазия «даром что Собесского». От подобных перспектив у Арпине кружилась голова. Ещё больше она кружилась у дочери нахангапета от полек и вальсов, на которые её наперебой приглашали офицеры Цесарской гвардии.
Некоторым из них ей пришлось отказать – ведь не могла же она танцевать одновременно с двоими… или даже троими. Те, которые получили от неё отказ, смотрели на тех, кому посчастливилось, волками – бальзам на сердце для любой девушки! Жаль только, что из-за дочери «льва Карина» никто из офицеров не вызвал никого на дуэль – все дуэли были строжайше запрещены гетманом под страхом разжалования в рядовые.
Об этом приказе гетмана Арпине узнала от поручика гвардии Конрада Чартобромского во время мазурки. Сам поручик, как раз, относился к тем офицерам, которым она не отказывала. Даже больше, он был единственным, который ни разу в течение всего бала не услышал от Арпине отказа. Сам же поручик тоже предпочитал танцевать именно с «дочкой губернатора». Он предпочёл её всем остальным, включая коварную Анету! В самом начале бала Арпине даже сердце защемило, когда она увидела, как дочка судьи кружится в вальсе с прямо-таки божественным красавцем в лосинах и гусарском доломане. Зелёное платье Анеты действительно было роскошным – её модистка имела полное право гордиться своей работой.
Но, увы (для Анеты, разумеется), ни ему и ни ей не было суждено стать звездой этого бала. Танец с поручиком Чартобромским оказался для дочери судьи единственным – всё остальное время он был занят исключительно княжной Галстян. Именно в его пользу ей пришлось отвечать другим: «Ах, прошу меня простить, но мой следующий танец уже занят». Занят он был (и следующий, и следующий тоже), разумеется, всё тем же красавцем-поручиком. Вообще, на её исполненной в форме веера танцевальной карте28 в этот день чаще всего встречалась запись «Pan Czartobromski»
Поручик как-то, между прочим, признался княжне, что её «истинно народный» костюм стал одной из причин, по которым он обратил на неё внимание. «Я восхищаюсь теми представительницами Вашего народа», – сказал он, – «которые не стесняются демонстрировать приверженность наследию своей страны». Арпине была просто в восторге – её импровизация с переделанной хрхой своей служанки удалась полностью. Кроме лестного мнения поручика Чартобромского, об этом свидетельствовали и иные подслушанные княжной Галстян разговоры: барышень со своими матерями («Я же говорила Вам, маменька, что надо было надеть что-нибудь армянское – зачем Вы меня отговорили?») и приглашённых офицеров («Да, господа, поручик Чартобромский сорвал сегодня великолепную армянскую розу»).
Похоже, княжне Галстян удалось в этот день ввести в Карине новую моду – как её назовут потом: «style armenien»29 или «style oriental»30 или даже «style anatolique»31, уже неважно. Главное – что его ввела сегодня в Карине, завтра – во всей Армении, а затем, возможно – в Цесарстве и даже (дух захватывает!) по всей Европе, княжна Арпине Галстян (в газетах, правда, сделают ошибку в её имени – это, увы, неизбежно) на балу в городе Карин 29 августа 1848 г. В любом случае – сегодня Ануш Манукян потерпела сокрушительное поражение от своей подруги!

-----------------------
28 Танцевальная карта – программа бала со списком танцев, куда дамы вписывали имена своих ожидаемых партнёров.
29 «армянский стиль» (франц.)
30 «восточный стиль» (франц.)
31 «анатолийский стиль» (франц.)

Перед началом бала Арпине была представлена отцом «самому» гетману. Седобородый старик в расшитом мундире со скрещенными булавами на эполетах наклонился, чтобы поцеловать её руку. От волнения (всё-таки не каждый день можно встретить столь знаменитых людей) Арпине даже не запомнила, что ответила на его комплимент. А вот слова старого человека остались у неё в памяти: «Теперь я знаю, как выглядит Армения, которую я пришёл защитить – у неё Ваше лицо, моя барышня».
Гетман не принимал участия в танцах – он сидел на поставленном для него кресле на возвышении. Поручик Чартобромский даже пошутил, что это кресло больше напоминает королевский трон, чем просто сиденье. Арпине согласилась – для неё это было тем более лестно, что рядом от «трона» прямо-таки не отходил её отец (в парадном мундире полковника Княжества), непрерывно обменивавшийся с величественным стариком и окружавшими его генералами и полковниками какими-то не долетавшими до неё репликами.
Бал близился к концу, начали танцевать кадриль (разумеется, Арпине была в паре с поручиком Чартобромским), когда из боковой двери в зал вошёл покрытый пылью офицер с пакетом в руке. Арпине успела даже подумать, как кто-то мог прийти на бал в такой грязной одежде. Но офицера меньше всего интересовали танцы: он твёрдым шагом направился прямо к гетманскому креслу. Княжна Галстян успела заметить, каким напряжённым стало лицо её отца. Поручик также заметил прибывшего к его вождю гонца и остановился, не закончив фигуры. Танец прекратился как-то сам собой, даже оркестр стих, ещё до того, как Юзеф Бем поднялся с кресла и поднял правую руку.

- Szanowni Państwo!32 – у гетмана был голос, достойный его высокого чина, – Я вынужден своей властью главнокомандующего Объединённых Сил Цесарства и Княжества прекратить наш бал. Мною только что получены известия чрезвычайной важности. Силы неприятеля нанесли поражение армии Великого Княжества Армянского. Наследник трона граф Анастазий Карский пал на поле славы, – Бем выдержал паузу и обвёл залу своим ставшим вдруг тяжёлым, «гетманским» взглядом, – А посему приказываю всем присутствующим здесь офицерам незамедлительно вернуться в расположение своих полков и в полной боевой готовности ожидать дальнейших приказов!

-----------------------
32 дамы и господа (польск.)

Гетман повернулся и вышел вместе с сопровождавшими офицерами и князем Левоном. В зале на миг повисла напряжённая тишина, через мгновение заполнившаяся громким шёпотом, восклицаниями, аханьем и вздохами.

- Прошу меня простить, княжна, – посмотрел в глаза Арпине поручик Чартобромский, – дела службы призывают меня, я вынужден Вас оставить.

Наверное, у Арпине был совсем жалкий вид, поэтому поручик наклонился к её руке и с чувством поцеловал её. Княжна заметила, что губы поручика задержались на её запястье значительно дольше, чем это следовало бы из чистой вежливости.

- И не забывайте меня, княжна, потому что я Вас больше никогда не забуду, – произнёс он, не выпуская её руки и не отводя своего взгляда, – До свидания… Арпине.

Щёлкнув каблуками, поручик отсалютовал княжне Галстян, повернулся кругом и вышел, не огладываясь. Конец бала.

Отредактировано Московский гость (02-05-2012 18:06:55)

…

Воздух вокруг дышал жаром. Ничуть не спасал даже изредка поднимавшийся ветер – он тоже был горячим, как будто бы зарождался в какой-то адской печи. Наплевав на все регуламины, солдаты расстегнули пуговицы своих мундиров сверху до низу, а некоторые даже сняли свои куртки, обвязав их рукавами вокруг пояса, отчего «Московский» стал похожим не столько на регулярный полк Цесарства, сколько на сборище каких-то разномастных разбойников, почти что таких, как турецкие башибузуки. Офицеры, впрочем, старательно делали вид, что не замечают столь вопиющего нарушения формы одежды – ручьями лившийся пот заставлял быть снисходительными к слабостям своих солдат.
Полк подошёл к какому-то безымянному опустевшему селению. Здесь у каменного моста через небольшую горную речку генерал Госевский объявил короткий привал. Речушка была не из тех, в которых можно по-человечески искупаться (при виде её Павел с ностальгией подумал об оставленной далеко за собой Москва реке), но зато из тех, где всегда можно выпить чистой, как слеза, воды. Солдаты обступили берег вокруг моста, наполняли фляги и лили холодную воду себе на головы.
Несколько оставшихся там стариков-армян рассказали, что жители уже несколько дней тому назад снялись с места и ушли «к польскому цесарю». Сами же старики остались на месте, чтобы умереть «в своих домах, а не в дорожной пыли». Рассказывали они о своих несчастьях как-то отрешённо, не прося помощи и ничего не обещая, будто бы уже находясь одной ногой «на той стороне».
Жили здесь, однако, не только армяне. Когда откуда-то сверху донеслись стрельба и крики, Павел отправил на разведку свой плутонг поручика Карандышева (тот самый, которым раньше командовал он сам). Поручик с солдатами скрылись в извилистой улочке, застроенной почти что одинаковыми глинобитными домиками. Тем временем шум стих,  но через минуту начал доноситься уже из другого места. Затем капитан Ницеевский услышал залп из нескольких ружей. Обеспокоившись, капитан приказал своим людям строиться, гадая, где и c кем именно  столкнулся Карандышев, и как именно ему следует идти, чтобы успеть на выручку попавшего в засаду (а с чего иначе могла возникнуть такая перестрелка) плутонга
Углубляться в глиняный лабиринт Павел своим людям приказывать не стал.  Судя по тому, что стрельба вскорости затихла, поручик смог дать напавшим на него башибузукам достойный отпор. Оставалось ждать, пока плутонг вернётся. Тем временем денщик принёс капитану его наполненную водой флягу. Капитан Ницеевский медленно, наслаждаясь каждой стекающей по горлу каплей, выпил два глотка.

– Господин капитан, господин генерал вас ждут! – донёсся голос запыхавшегося вестового.

Генерал собрал совет в богато выглядевшем двухэтажном кирпичном  доме с балконом, дающем спасительную тень, а самое главное – с относительной прохладой внутри.

– Что за пальба, капитан? Ваши люди? – «последний из Госевских» вытер платком пот с лысины.

– Вероятно, турки из местных, господин генерал. Скорее всего, сцепились с «нашими» армянами. Я послал поручика Карандышева разобраться…

– «Вероятно», «скорее всего»! – перебил Павла Госевский, – Вы хоть что-то знаете наверняка, капитан? – командир снова вытер платком макушку.

Капитан открыл было рот для ответа, но генерал остановил его жестом руки.

– Доложите, когда ваш поручик вернётся! А теперь, господа, послушайте меня. До города Спер, цели нашего перехода, остаётся примерно час марша…

Дальнейший план генерала был таков: выйдя из Спера, «Московский» должен был идти на Артвин, а оттуда – в принадлежащий Цесарству порт Батум. Дорога на Батум должна была занять примерно неделю. На протяжении этой недели солдатам, правда, нужно было бы что-то есть, а закупленные в Трапезунде запасы съестного уже подходили к концу.
Тем не менее, была сильная (генерал сделал упор на слове «сильная») надежда найти еду в селениях, из которых ушли армяне, но куда ещё не пришли башибузуки – так, несколько засоленных бараньих туш нашлись в кладовой на первом этаже как раз этого дома. Вероятно, хозяева, уезжая, так спешили, что не забрали с собой все запасы. Зато по пути не ожидалось недостатка воды – река впадала в Чёрное море как раз в Батуме. «Так что и с дороги нам теперь не сбиться», – удовлетворённо отметил Госевский.
Пока генерал говорил, из-за окон несколько раз доносились звуки выстрелов – но стихали так же быстро, как и начинались. Похоже, его предположения оправдывались – в селении в настоящий момент не было никого, кроме турецких обывателей, решившихся то ли по смелости, то ли по дурости защищать свои дома от искавших съестное солдат и армянских беженцев. Судьба их была плачевна – в этом капитан Ницеевский не сомневался. Поднявший руку на солдата цесаря становится врагом Цесарства. А с врагами Цесарства в военное время разговор короткий. Словно в подтверждение этих мыслей из-за окна где-то совсем близко донеслись крики: мужской и женский, которые вдруг резко оборвались. Громко заплакал ребёнок.

– …и ещё, господа, – Госевский снова вытер свою блестевшую лысину, – по рассказам армян, кроме уже известных вам драгун, где-то поблизости кружит шайка из местных, под предводительством некоего Явуз-бея. Сей атаман взял себе фамилию «Куртоглу» – то есть «волчий сын», а своих… подопечных называет соответственно – «волками».

Генерал отпил воды из своей фляги. Сообщение о «волках» не произвело на капитана Ницеевского особенного впечатления – снявши голову, по волосам не плачут, а чему быть, того не миновать. Да и что такое эти «волки» для «Московского» – комары, а не волки!

– У вас есть вопросы, господа? Нет? Тогда возвращайтесь к своим людям.

Солдаты грузили на повозки какие-то мешки. Им помогали армянские крестьяне.  Главное же – вернулся поручик Карандышев. И без потерь, слава Богу.

– Местные турки, господин капитан! – докладывал он, – Наши армяне их заметили, начали ломиться в дом, те открыли огонь из ружей. И откуда только взяли – ведь по местным законам магометанам на земле Княжества носить оружие запрещено! Армян они отогнали, а как мы подошли – так по нам начали стрелять. Ну мы и ответили. Потом армяне ещё нескольких из соседних домов вытащили, пока мы их не остановили. Пришлось стрелять…  Что с ними делать, господин капитан?

Группа угрюмых армян в коротких куртках и туфлях из войлока стояла в окружении солдат из плутонга Карандышева и мрачно озиралась по сторонам. Вот не было печали… А главное – у него нет времени ни на суд, ни на расправу. Словно в подтверждение его мыслям горнист заиграл «сбор».

– Стройте своих людей, поручик, мы выступаем, – распорядился капитан Ницеевский, – Хотя вот ещё… Этих, – он показал пальцем, –  отправьте в конец колонны. Если господам драгунам снова вздумается нас сопровождать, пусть потренируются в стрельбе на них.

«Московский» перешёл мост. Армянские цивильные шли, как всегда, в середине. А замыкали колонну угрюмые мародёры, после нескольких ударов прикладами карабинов примирившиеся со своей судьбой и бросившие попытки прорваться вперёд.
Спер они увидели перед собой, как и рассчитал генерал – через час. А путь к нему, от рощи пирамидальных тополей до пологого правого берега реки преграждали ровные прямоугольники пехотных батальонов с развевающимися над ними знамёнами. Ещё одно такое же красное знамя с белым полумесяцем и звездой развевалось на башне стоявшей на холме крепости. Войско императора турок сумело-таки их опередить.

Отредактировано Московский гость (11-07-2012 11:17:18)

– Здесь нечего думать, господин капитан! – волновался поручик Карандышев, – прорываться и только прорываться! Немедленно!

– Стойте, поручик, и не горячитесь, – похлопал его по плечу капитан Ницеевский, – умереть Вы всегда успеете. Не лезь поперёд батьки в пекло! – добавил он, усмехнувшись, по-москворусски и снова хлопнул Карандышева по плечу.

Поговорка про «батьку» отпечаталась в памяти капитана Ницеевского с раннего детства – так постоянно говорил его отец, когда маленький Павел порывался куда-то бежать и что-то делать. При этом он обязательно трепал сына по вихрастой голове. А сейчас в уголке мозга капитана дрожала маленькая вредная мыслишка: а вдруг уже и не «поперёд»? Савелий Павлович Никеев не написал ни строчки своему сыну, с тех пор, как тот записался в цесарское войско. Павел тоже никогда не писал отцу. Сначала – просто от упрямства, не желая прощать обиды. Потом – из опасения, что ему не ответят. И наконец – из осознания того, что время для примирения безвозвратно упущено и разбитой чашки не склеить уже никогда.
Сожалел ли Павел о разрыве с отцом? Да, конечно. Повёл ли он себя по-другому, если бы знал, что всё кончится тем, чем оно закончилось? Не один раз он думал над этим и всегда приходил к тому же самому ответу! Многое мог бы Павел Савельевич Никеев сделать для отца, но не это. С детства мечтая о военной карьере, он не смог бы и не стал отказываться от службы в войске. Даже если речь шла о службе в войске Цесаря Многих Народов, которое для Савелия Павловича было «чужим» и даже «вражеским».
Отец никогда не относился к сторонникам цесаря. Он даже никогда не произносил слова «Цесарство Многих Народов» – только «польская империя». Себя он подданным «империи» не считал, хотя ни в каких политических «комплотах» никогда не участвовал. Впрочем, откуда могли взяться какие бы то ни было «комплоты» в Москворуссии? Только «опасные» разговоры с дальними родственниками из Костромы, не более. За всю свою жизнь Павел помнил только два выступления, которые можно было с грехом пополам назвать «противоправительственными» – первым была петиция жителей их повета с просьбой отозвать проворовавшегося старосту, а вторым – нападение крестьян окрестных сёл на фабрику братьев Устроевых, незаконно построенную, как говорили, на общинных землях. Петицию старый комиссар Москворуссии Ермолов удовлетворил, после проверки дел в повете староста отправился «в места не столь отдалённые», а вот ломавших устроевские машины мужиков прибыла «усмирять» воинская команда, так что не обошлось без стрельбы и убитых.
Но ни в том, ни в другом случае, никто никогда не оспаривал законность власти цесаря. Хотя в Москворуссии никогда не любили столичных «киян», эта неприязнь никогда не распространялась на «Его Цесарскую Милость». Даже больше – москворусы гордились тем, что это именно они дали Киеву первого цесаря – своего царя Ивана Владиславича Ягеллона и, таким образом, собственными руками сотворили Цесарство тогда ещё четырёх Народов. Этим же, к слову сказать, гордились и жители Старопольши, так что и в Москве и в Кракове все одинаково смеялись над шутками про заносчивых киян и одинаково гордились своей верностью цесарю. Отец язвительно замечал, что «в этой стране  принято лизать руку, надевающую на тебя ошейник».
Отец заботился об образовании своего первого и единственного сына. Павел вздыхал, вспоминая учителей, не дававших покоя несчастному маленькому мальчику. Отец желал, чтобы Павел поступил в Высшую Аграрную Школу в Костроме и после обучения остался в поместье. «Земля», – говорил он, – «нуждается в рачительном хозяине. Страна… не эта польская империя, а наша Страна, нуждается в ухоженной земле. Когда единая Россия возродится из небытия, ей понадобится много рачительных хозяев. Таких, как ты, сынок». Павлу никогда не хотелось становиться помещиком, пусть даже и рачительным. Ему с детства хотелось стать офицером: носить кивер с плюмажем, салютовать и щёлкать каблуками, а главное – совершить Великий Подвиг и заслужить Великую Славу.
Вот только Савелий Павлович не только не поддерживал сына в этом стремлении, но и всячески пресекал все его попытки даже заговорить об этом. Он категорически отказался подписаться на «Wiadomości wojskowe» и, как-то, найдя в сарае припрятанную подшивку журнала (Павел купил её на сэкономленные карманные деньги, когда был в Коломне по поручению отца), впал в форменное бешенство. Это был первый раз, когда он ударил сына – по щеке.

– Мой сын не будет, – кричал он, – служить врагам единой России! Никто никогда не скажет мне, что мой наследник служит ляхам! Никогда ни один из Никеевых не наденет шапки с белым орлом!

Всё когда-то случается в первый раз. Здесь Павел первый раз в жизни осмелился возразить своему строгому родителю.

– А как же мой дед и мой прадед? Они оба служили в цесарском войске! Неужели, отец, ты забыл о кресте святого Станислава, который дед Павел Петрович получил за войну с Наполеоном?

– Молчи, мальчишка! Во время Наполеона мой отец и твой дед сражался со шведами: он защищал земли Новгорода – они издревна принадлежат русским! Павел Петрович сражался не за ляхов, он сражался за нас, за единую Россию!

Павел попытался ответить, что дед воевал не только со шведами в Эстляндии, но и с французами в Литве и Старопольше, но отец не желал его слушать и снова ударил по щеке. После этого он месяц держал его под замком, приказав слугам ни при каких обстоятельствах «не выпускать барича из дома». И именно тогда Павел принял решение – он будет служить в войске, да, в цесарском войске, хочет этого отец или нет! И он не сгноит себя в деревне, ожидая грядущего возрождения мифической Единой России!
Для Савелия же Павловича эта блистательная, восхитительная – и давно канувшая в Лету Единая Россия была единственным смыслом жизни. Как в Святую Троицу, он верил в триединый русский народ. Неоднократно повторял он цитату из щербатовского «Повреждения нравов»35: «Великорусы, москворусы и новгородцы единый народ суть» и презирал всех, кто этого мнения не разделял. К таковым, увы, относились все соседи Никеевых, так что в последние годы жизни Павла в отцовском доме там почти не бывало гостей, а если и были – то только по делам. Хозяином отец, действительно, был рачительным, и его поместье процветало.
Но Павел уже всё решил для себя – и в один прекрасный (в самом деле прекрасный, летний, тёплый и солнечный) день убежал из дома в Москву. Там он записался рядовым в Московский Пехотный полк, сделав последнюю не то уступку, не то каверзу отцу, не желавшему видеть фамилию «Никеев» в списках «лядского» войска. Он продиктовал писарю свою фамилию, переделав её на польский образец – и в полку появился «Paweł Nicejewski, syn Saweliusza». Отцу он направил письмо в несколько строчек с извещением о своём поступке. Это письмо стало первым и последним письмом Савелию Павловичу в его, Павла, жизни – ответа на него он никогда так и не получил. Павел, теперь уже Ницеевский, выбрал свою дорогу и должен был идти по ней до конца.

-----------------------
35 Щербатов Михаил Михайлович (1733-1790) – великорусский политический деятель, князь. Одно время был костромским воеводой, позже – в отставке. Занимался литературной и общественной деятельностью. Фактический основатель великорусского национализма, а одновременно учения о единой России, складывающейся из истинно-православных великорусов, православных москворусов и католиков-новгородцев, окончательно сформулированном в его труде «О повреждении нравов в России».

Горнист заиграл «Заряжай».

– Ładuj!36 – повторил за горнистом капитан Ницеевский.

– Ładuj! – повторили за ним командиры плутонгов.

– Bagnet na broń!37

– Bagnet na broń!

Снова заиграл горн. На этот раз «Движение вперёд». Павел поднял вверх правую руку с «кольтом».

– Naprzód - marsz!38 – и сам шагнул вперёд, навстречу неприятельскому фронту.

Судя по звукам за спиной, его компания двигалась вслед за ним. «Московский» шёл на прорыв.

-----------------------
36 Заряжай! (польск.)
37 Примкнуть штыки! (польск.)
38 Вперёд – марш! (польск.)

Отредактировано Московский гость (27-05-2012 01:22:14)

…

Солнце уже почти зашло за горы, так что везде, куда не посмотри, лежала мягкая, но на глазах густевшая тень. На Юге темнеет быстро, так что ещё немного – и их скроет темнота. Ориентируясь по звёздам (никогда в жизни Павел не видел таких ярких звёзд, как здесь), они пойдут на север и к утру оторвутся от преследующих их драгун. В том, что «анкарцы» идут по их следу и, хуже, догоняют, капитан Ницеевский не сомневался – уже несколько раз до него доносилось ржание лошадей. При этих звуках армяне втягивали головы в плечи, но продолжали идти дальше. Жить хотелось всем.
На этот раз, похоже, Господь Бог решил встать на их сторону. В скале с правой стороны от их «тропинки» явственно виднелся проход. Что лучше всего – проход узкий, через который конь мог бы только протиснуться, а не нормально пройти. Значит, их преследователям дорога сюда закрыта – не бросят же они своих лошадей на произвол судьбы. Спасибо Тебе, о Господи – ты сделал так, что, выйдя из этого ущелья с другой стороны, Павел, Арпине и все его люди окажутся в безопасности – драгуны окажутся просто не в состоянии их преследовать!

– Сюда, в проход!

Первым в щель проскользнул Сибириец с карабином наизготовку. За ним, так же осторожно, Чапский с «кольтом» (таким же, как у капитана Ницеевского) в руке.

– Всё в порядке, господин капитан! Здесь никого нет, хоть и темно, как у чёрта в заднице! – улан, способный удержать свой язык в рамках приличий, уланом быть никак не может.

– Идите туда, внутрь! – для верности Павел показал рукой на проход в скалах, – Да не толпитесь вы так! Пропусти их! – прикрикнул он на ринувшуюся вперёд Лиануш, сцепившуюся с каким-то столь же нетерпеливым княжеским ополченцем и создавшую давку, – Назад, я сказал! – схватил он их обеими руками за шиворот и вытащил, как пробку из бутылки, – Все успеете пройти, понятно!

Княжна Галстян перевела слова капитана Ницеевского на армянский на случай, если его руки оказались недостаточно красноречивыми. Ополченец смущённо потупил взор и ответил: «Tak jest, Panie kapitanie»47, а Лиануш не сказала ничего, но посмотрела на Арпине с такой злостью, как будто княжна была, по крайней мере, самим императором Мухаммедом-Али. Склочников Павел пропустил последними – перед Арпине и собой.
Когда они все оказались внутри, Павел поставил Сибирийца и ещё одного солдата охранять вход, чтобы не быть застигнутыми врасплох, а сам вместе с Чапским направился на поиски выхода из ущелья. «Выход», по его представлению, должен был быть примерно напротив «входа». По прямой от места, где стоял с карабином Сибириец, ничего не было, кроме отвесных скал.

-----------------------
47 Так точно, господин капитан! (польск.)

– Похоже на то, что черти нам изрядно удружили, господин капитан, – мрачно заявил кракус и сплюнул на землю.

– Ерунда, поручик, – возразил капитан Ницеевский, – здесь наверняка где-то тоже можно пройти. Смотрите лучше.

Улан не возразил, но взгляд его, впрочем, почти скрытый в тени, выдавал скептическое отношение к словам капитана.
Капитан и поручик разделились – один пошёл направо, другой налево. Становилось всё темнее, но будь там хоть какой-то проход, Павел Ницеевский бы его увидел. Ей-богу, увидел бы! Но в скалах не было не только сколько-нибудь широкого прохода, но даже и просто щели. Скалы, скалы и ещё раз скалы! Вот если только перелезть через них… Но об этом глупо даже и думать – даже сам капитан Ницеевский не был уверен, что ему это удастся, тем более в ночной темноте, что же говорить о неопытных армянских ополченцах и женщинах.
Вернулся Чапский. Ему не нужно было ничего говорить, унылый вид кракуса говорил сам за себя. Поручик просто покачал головой с мрачным выражением лица.

– Может быть, эти драгуны в темноте нас и не найдут, – предположил он и добавил, – я так полагаю, господин капитан.

Господин капитан ничего не ответил поручику Чапскому, потому что вдруг неизвестно откуда появилась Арпине и задала капитану Ницеевскому тот вопрос, которого он так боялся:

– Что нам теперь делать, господин капитан? Люди волнуются, говорят, мы заперты в ловушке.

Павлу не хотелось смотреть в глаза девушке. Он знал, что врать попросту не умеет, никогда не умел, а правда… Это не та правда, которую люди желают слышать от офицера непобедимого войска Цесаря Многих Народов.

– Арпине…, – Павел взял княжну за плечи, – Милая моя Арпине…, проговорил он, собираясь с духом, – Передай людям, – прижал он её к себе, чтобы смотреть девушке не в глаза, а поверх головы, – скажи им, что сейчас нужно сидеть тихо.

– Да, господин… да, Павел, я Вас… я тебя поняла, услышал он её голос. Ему не хотелось лгать Арпине, а она, похоже, почувствовала правду и без его слов.

– Сейчас мимо нас должны пройти или проехать, – полуправда в устах капитана Ницеевского звучала значительно увереннее, чем прямая ложь, – турки, и нам всем нужно сидеть совершенно беззвучно, чтобы они не догадались о нашем присутствии, – совершенно беззвучно, – добавил Павел, гладя шелковистые волосы княжны и упиваясь их запахом.

– Утром, когда они уйдут, мы двинемся дальше, – добавил на одном дыхании и отстранил девушку от себя, – Иди, Арпине, успокой их.

Арпине ушла «успокаивать» взволнованных армян. Поручик Чапский шёпотом задал капитану вопрос:

– Вы думаете, они действительно нас не заметят, господин капитан?

Капитан Ницеевский ничего не ответил кракусу и, оставив его, направился к щели, через которую они все попали в этот трижды проклятый каменный мешок. Хуже всего было то, что он прав, в том, что сказал Арпине – им так или иначе придётся сидеть здесь до утра. А там…
Послышалось ржание коней и отдалённые голоса. Слов было не разобрать, да и толку-то от них – по-турецки. Всякое движение среди сидевших на земле армян прекратилось. Казалось, они стараются даже не дышать. Павел как можно тише взвёл курок своего «кольта» и осторожно даже не «подошёл», а «прокрался» к Сибирийцу. Тот даже не взглянул в его сторону, сосредоточившись на прицеливании. С «той» стороны послышались голоса – уже совсем близко. Солдаты (кто это ещё может быть, кроме турецких солдат) кого-то звали.

– Они нашли проход, – донёсся шёпот Арпине, – теперь зовут офицера.

Павел не нашёл, что ответить, когда почувствовал, как княжна прижимается к нему сзади всем телом. Краем сознания он понимал, как ненормально и неприлично он выглядит сейчас – с взведённым «кольтом» и прижавшейся к нему девушкой в мундире хорунжего. Но кто сказал, что на границе жизни и смерти всё должно быть нормально и прилично?

– Не оставляй меня одну, – снова услышал он шёпот.

– Ни за что, милая, – прошептал он в ответ, не отрывая глаз от тёмного пятна, из которого в любой момент могли появиться враги.

Скорей бы турки решились сюда войти. Такого неподвижного напряжения он больше не выдержит. 
Словно услышав мысли Павла, на «той» стороне началось некое движение. Кто-то отдал приказ («Посмотри, что там», – перевела шёпотом Арпине), и кто-то начал осторожное движение через темноту, шурша какими-то камешками. От чёрной тени начала отделяться человеческая фигура…
Павел нажал на спуск. Один раз, он знал, что промахнуться почти что в упор невозможно, а патроны к «кольту» следует беречь. Сразу за ним выстрелил из карабина Сибириец, его напарник, поручик Чапский, новгородец и ещё несколько оказавшихся здесь же солдат. От грохота залпа в закрытом пространстве у капитана Ницеевского заложило уши. Вспышки идущих один за другим выстрелов осветили вход, как серия молний: вот человеческая фигура вглядывается в темноту, вот она, отброшенная ударной силой пули из «кольта» стоит, прижатая к скале, вот она оседает – ниже, еще ниже, ещё ниже. Когда Павел перестал моргать, он увидел на земле руку и рядом с ней – ствол карабина, всё остальное по-прежнему оставалось в тени. Рядом Сибириец передёргивал затвор. Капитан по-прежнему ничего не слышал, кроме тёплого дыхания ещё сильнее прижавшейся к нему княжны.

– Арпине! – они уже оставили за собой тот этап отношений, когда он по-придворному называл её «княжной», а она его «господином капитаном», – Возвращайся туда, здесь слишком опасно!

Наверное, он кричал, но собственного голоса не слышал. Девушка, тем не менее, его поняла: поцеловала в щёку и отошла к остальным женщинам.

– …и… ют… воры…! – кричал ему Сибириец, – о… га… гово…, …дин …питан!

– Что? Не слышу!

– Они предлагают переговоры, господин капитан! – крикнул капитану Ницеевскому прямо на ухо вахмистр Куник.

Слух начал постепенно возвращаться к Павлу. Он начал снова различать звуки, в частности, доносящиеся с противоположной стороны прохода призывы: «Предалагам пыреговоры!».

– Скажи им, что мы согласны, – передал Сибирийцу капитан Ницеевский.

– Мы согласны на переговоры! – крикнул вахмистр Куник в чёрную тень и, покосившись на капитана, добавил, – Наш человек выйдет к вам! Очистите пространство перед проходом!

Условия, кстати, он должен был бы обсудить с капитаном Ницеевским. Хотя Павел потребовал бы того же – не стоит, чтобы турок видел, какие ничтожные силы есть в распоряжении польского капитана.

– Herr Hauptmann, – донёсся голос с «той» стороны, – Ich möchte unmittelbar nur mit Ihnen behandeln!48

Капитан Ницеевский, как и большинство других офицеров «Московского», успел выучить немецкий язык за время службы в Бранденбурге. Чего он не ожидал, так это услышать его здесь, в Армении, да ещё от турка. Хотя турок вполне мог выучиться немецкому от какого-нибудь инструктора-австрийца. Но вот откуда драгунский офицер мог знать, что его противник тоже знает этот язык?

– Einverstanden! Warten fünf Minuten!49

За старшего остался, естественно, Чапский. Если даже все переговоры – просто фортель со стороны хитрого турка, и он не вернётся… это уже ничего не изменит. Выхода из ловушки нет, у неприятеля превосходящие силы – остаётся только тянуть время и надеяться на чудо.
Арпине, больше не сдерживаясь, бросилась ему на шею. Павел, больше не скрывая своих желаний, поцеловал её в губы. Длилось это, вероятно, минуту или даже две. Армянская княжна была первой женщиной, к которую он ТАК целовал (рыжая горничная Акулина из отцовского поместья и многочисленные «девушки радости» из Потсдама, разумеется, в счёт не шли). Больше всего ему хотелось, чтобы так продолжалось вечно. «Остановись, мгновенье – ты прекрасно!», – сказал немецкий (опять немецкий!) классик. Увы, Павел Ницеевский не был доктором Фаустом и не имел под рукой послушного дьявола, способного останавливать время.

– Guten Abend, Herr Hauptmann!50 – тон его собеседника был достоин любого из лучших салонов Бранденбурга или Саксонии.

Как и его язык – Павел уже отметил, что турок говорит на языке Гёте и Шиллера лучше, чем он сам, практиковавшийся во владении немецким в основном на рынках, в лавках и, что греха таить, в борделях славного города Потсдама. Хотя выговор у турецкого ротмистра (две звёздочки на эполете, как он знал, соответствуют чину капитана, в кавалерии, соответственно, ротмистра) был не бранденбургский.

– Ротмистр Азиз Сараджоглу, Двенадцатый Анкарский полк императорских драгун, к Вашим услугам, – по-прежнему обходительным и даже доброжелательным тоном произнёс турок, приложив к козырьку сложенную ладонь.

– Капитан Павел Ницеевский, Пятьдесят Пятый Московский пехотный полк, – двумя пальцами отсалютовал Павел.

Два капитана вражеских армий вели светскую беседу на тёмной поляне, освещённой колеблющимся светом воткнутых в землю факелов. Императорские драгуны двенадцатого анкарского полка были исключительно предусмотрительны.

-----------------------
48 Господин капитан, я желаю вести переговоры только непосредственно с Вами! (нем.)
49 Я согласен! Ждите пять минут! (нем.)
50 Добрый вечер, господин капитан! (нем.)

Отредактировано Московский гость (04-06-2012 18:02:11)