Продолжение 17-й главы. Не судите строго - перевод стихов с польского - самопальный (при том, что польского я не знаю. От слова "совсем"). Записи песни, доступной для скачивания, найти не удалось.

Глава 17. «Помнишь ли ту ночь в Закопане?..»

17.2.

Городок Закопане встретил их живописно разбросанными по склонам гор домиками и более солидными зданиями отелей и пансионатов. Как оказалось, Нине был выделен отдельный домик, чему она тут же возмутилась:
– Что я, барыня что ли? Зачем мне эти хоромы? Я и с вами вполне могу остаться, – ей вовсе не улыбалось проводить хотя бы часть отдыха отдельно от отца.
Якуб сначал сделал суровое лицо (чуть не сказал – «зверское», но мимикой Речницкий не злоупотреблял), затем, железной хваткой взяв дочку под локоть, отвел в сторону, шепнув лишь одно слово:
– Задание…
Что такое задание, девочка уже давным-давно усвоила, и потому никаких дальнейших возражений с ее стороны не последовало
Улучив минуту, генерал зашел проведать, как устроилось его любимое чадо, и тогда пояснил суть поставленной задачи:
– Тут, на курорте, сейчас находится некий композитор, сочинитель песенок, по имени Зигмунт Карасиньский. Вот название пансионата и номер комнаты, где он обитает. Тебе предстоит с ним познакомиться и за три дня вскружить ему голову.
«Вскружением голов» Нине заниматься еще не приходилось, но, обладая достаточной наблюдательностью, она уже имела некое представление о том, как это делается. Да и, в конце концов, женщина она или не женщина? Поэтому отнекиваться она не стала, спросив лишь:
– И насколько сильно надо вскружить?
Отец ухмыльнулся:
– Слишком далеко заходить не требуется. Ты же у нас еще девица, нет?
Дождавшись смущенного кивка Нины, он продолжил:
– Главное, чтобы удалось вытащить его на прогулку без посторонних глаз куда-нибудь в укромное местечко, желательно – попозже вечером. А об остальном позаботятся уже без тебя. Имя, название пансионата, номер комнаты запомнила?
Нина снова кивнула. Скомканная полосочка бумаги быстро превратилась в пепел, размятый в пепельнице.
Познакомиться с композитором удалось на удивление быстро. Застав Зигмунта в кафе, Нина нерешительно приблизилась к его столику, и, краснея и запинаясь, пробормотала:
– Тысяча извинений… Простите… Но… Но ведь это вы?... Простите еще раз! Я хотела сказать: ведь это вы композитор Карасиньский?
– К вашим услугам, юная пани! – тут же сделал стойку немолодой, стильно облысевший пан, с полноватым лицом, черты которого выдавали его совсем не аристократическое происхождение. – Да, я композитор Зигмунт Карасиньский. Чем могу быть полезен? Да вы присаживайтесь, не стесняйтесь! – он вскочил и пододвинул стул.
Нина, помявшись немного, и продолжая краснеть, присела на краешек стула у столика композитора. Да, он пожалуй ровесник ее отцу (тут она угадала), хотя их физическую форму и сравнивать нечего. Правда, ничего не скажешь – лицо, хотя и простоватое, но живое и умное. Вот только глазки слишком масляные… Краем глаза изучая объект, девочка продолжала щебетать:
– Ах, не знаю! Мне так хотелось познакомиться с настоящим композитором, который написал столько очаровательных песен! Я так боялась, думала вы гордый, недоступный, – а вы, оказывается, совсем как обычный человек!
– Что вы, пани, какой же я недоступный! – с радушной улыбкой промолвил Карасиньский. – И я на самом деле обычный человек.
– Нет–нет, не говорите так! – с пылом возразила Нина. – Человек, способный творить такое чудо, как ваши песни, не может быть обычным!
– Простите, прекрасная пани, а будет ли мне позволено узнать ваше имя? Или это тайна? – осведомился ее визави.
– Ах, я совсем потеряла голову! – всплеснула она руками. – Это так невежливо с моей стороны!
– Так как же вас зовут? – повторил Зигмунт.
– Янка… – пролепетала девочка. – То есть Янина, пан Красиньский.
– Зигмунт. Для вас – просто Зигмунт.
Вскоре выяснилось, что сочинитель песенок оказался не только композитором, но и скрипачом, пианистом и саксофонистом, а заодно и дирижером. Правда, большинство своих умений ему продемонстрировать не удалось. Скрипка была у него в номере, но его попытка пригласить туда Нину была ею с недоумением отвергнута. Ну, как же – светский этикет не допускает, чтобы юная пани, да к тому же несовершеннолетняя, отправлялась в апартаменты к мужчине, да еще и наедине! Нет, это совершенно за гранью допустимого!
Пану Зигмунту пришлось рассыпаться в извинениях и перевести разговор на другую тему:
– Скажите, Янина, а какая из моих песен больше всего запала вам в душу?
– Ах, они все такие чудесные! Но мне хотелось бы, чтобы вы спели мне ту, к которой у вас самого лежит душа, – ответила девочка.
– О, моя милая пани, у меня есть такая песня! И я хочу посвятить ее вам! – с энтузиазмом воскликнул композитор. Подойдя к фортепиано, стоявшему на небольшой эстраде в кафе (в дневное время там еще не было музыкантов), он откинул крышку, взял несколько аккордов, и начал:

Piękna pani, uśmiech serdeczny z dala ślę.
Piękna pani, może już nie pamiętasz mnie?
(Прекрасная пани шлет приветливую улыбку издалека.
Прекрасная пани, может, ты уже не помнишь меня?)

Прилипчивый мотивчик и запоминающиеся строчки припева этой песенки, написанной весной 1939 года, успели стать популярными еще до войны. Потом грянуло нашествие швабов. Его постоянный соавтор, Шимон Каташек, попал в Варшавское гетто, и был расстрелян в Павяке (известная тюрьма, оказавшаяся на территории гетто). А Зигмунт Карасиньский всю войну отсиживался как раз здесь, в Закопане. Сегодня же песенка снова отправилась в победное шествие по Польше, желающей забыть ужасы войны.
– Чи паменташ те ноц в Закопанем?

Czy pamiętasz tę noc w Zakopanem?
Księżyc świecił srebrzyście jak stal.
Po kobiercu ze śniegu usłanym
nasze sanie gdzieś nas niosły w dal.
Cicha noc, śnieżna noc w Zakopanem,
czy pamiętasz, jak szybko mijał czas?
Takie chwile są niezapomniane,
taka noc bywa tylko raz.
Помнишь ли ту ночь в Закопане?
Светил месяц, серебрясь, как сталь.
По уходящей снежной колее
Наши сани несли нас куда-то вдаль.
Тихая ночь, снежная ночь в Закопане,
Помнишь, как летел за часом час?
Такие минуты не забываются,
Такая ночь бывает только раз.

«Интересно, скольким пенькным пани ты уже успел посвятить эту песню?» – с отстраненным любопытством подумала Нина. Все попытки пана Зигмунта напроситься сегодня на свидание, она, продолжая смущаться и краснеть, все же отвергла. Но композитор уже, что называется, завелся. Так что в кружении собственной головы он был виноват ничуть не меньше, чем девчонка, которая его раздразнила. А кружение это достигло такого накала, что пан Зигмунт, на ночь глядя, попытался проникнуть в домик, где проживал предмет его страсти. Попытка это была своевременно пресечена охраной курорта – довольно бдительной, поскольку ловить ворон в Польше 1946 года было опасно для жизни.
На следующий день Карасиньский был близок к точке кипения. Глядя на него, Нина решила: «третий день уже пошел – пора». Тут как раз подоспел вопрос Зигмунта, произнесенный голосом, преисполненным трагизма:
– Жестокая обольстительница, неужели вы не подарите мне хотя бы несколько минут наедине?
Девочка пожала плечами:
– Но, пан Карасиньский, как же это возможно? К вам идти мне не позволяют приличия. Пригласить вас к себе было бы тем более опрометчиво… Впрочем… – пан Зигмунт застыл в напряженном ожидании.
– Впрочем… – повторила девочка, лукаво облизнув губы кончиком язычка, – почему бы нам не прогуляться после ужина вон по тому симпатичному соснячку? – и она указала кивком головы на отдаленный склон, где действительно зеленели невысокие горные сосенки.
– Но, милая, пани, почему же в лес? – чуть не взвыл композитор, обманутый в своих сладких мечтах.
– Потому что я так хочу! – властно заявила прелестная пани.
Перед таким доводом оставалось лишь покорно склониться. Тем более, что лесок, хотя и не может поспорить с уютом номера, все же предоставляет кое-какие шансы…
За ужином в кафе, сидя рядом с отцом (Янка кормила ребятишек в номере), Нина негромко спросила:
– Кому доложить о месте свидания?
– Никому не надо, – так же тихо ответил отец. – Вас ведут, так что выйдут на место сами.
Вечер был весьма романтическим. Звезды, рассыпавшиеся по ясному небу, серебристый серп Луны, легкий морозец, чуть искрящийся в лунном свете снежок, поскрипывающий под ногами, черные тени деревьев на снегу… Но только лишь они с Зигмунтом успели углубиться в сосенки по едва протоптанной тропинке, как вся романтика тут же и окончилась. Спереди и сзади из-за деревьев выступило несколько фигур в штатской одежде:
– Спокойно! Кто такие? Предъявите документы!
Композитор, заметно нервничая, полез за документами. Достала свои из сумочки и девочка. Взглянув на них, тот, кто отдавал команды, коротко распорядился:
– Збых, проводи пани до ее дома. А вам, – он повернулся к пану Карасиньскому, – придется пройти с нами для беседы.
Спустившись к городку, тот, кого назвали Збыхом, остановился:
– Все, дальше топай сама. Спасибо, твоя роль окончена. И больше к этому типу не подходи.
На следующий день композитор обнаружился на своем привычном месте в кафе. Вид он имел немного ошарашенный, однако на появление Нины, хотя и с некоторым запозданием, отреагировал робкой улыбкой.
Девочка в ответ обиженно дернула плечом и демонстративно отвернулась. На том и закончилось ее курортное задание. Зачем спецслужбам понадобилось организовать контакт с композитором именно таким странным образом, Нина так и не узнала (как это обычно и было в тех операциях, к которым она привлекалась).

Кстати, ко всем вопрос: я тут в романе некоторые реальные фигуры использую. А не может ли быть так, что их потомки вчинят иск за изображение предков в не слишком розовом свете?

Zybrilka, спасибо. Будем надеяться, что такая отмазка прокатит. Не хочется лишать книгу колорита реальности.