Продолжаю главу:

Глава 13. Дневник Кости Рябцева

13.2.

В субботу, 16 апреля, я пришел домой с билетами в театр Мейерхольда, куда Лида давно уже мечтала попасть. Не знаю, когда удалось бы исполнить ее желание, но случилось так, что заместитель председателя ВСНХ Квиринг, заранее обзаведшийся билетами на спектакль – 17 апреля давали «Ревизора» – по каким-то семейным причинам вынужден был отказаться от похода в театр. Эммануил Ионович предложил билеты мне, и грех, конечно, было отказаться, и не порадовать Лиду.
Моя половинка при этом известии действительно обрадовалась и, отложив в сторону книгу, которую читала, совсем по-детски хлопает в ладоши, подскакивает с дивана и чмокает меня в щеку. Обратно она, при моей поддержке, опускается уже значительно более медленно и аккуратно.
– Что читаем? – интересуюсь у нее, устраиваясь рядом на диване.
– Так, книжка одна, – рассеяно бросает она. – Николая Огнева. Он раньше пьесы писал для Бутырского детского театра. Говорят, неплохие. А тут своеобразную такую вещь издал – нечто вроде дневника, написанного учеником школы второй ступени. Так и называется – «Дневник Кости Рябцева».
– И как тебе показался его дневник? – допытываюсь у нее. Сам-то, еще в той, прошлой жизни, успел эту вещицу прочесть.
– Знаешь, такое впечатление, что у автора некоторая каша в голове, – начала формулировать свои впечатления Лида, постепенно собираясь с мыслями. – Вроде бы он явный сторонник школьного самоуправления и самостоятельности учеников. Даже прямо-таки анархические замашки некоторых из них, в том числе и своего героя, изображает со снисходительностью, если не с симпатией. Деятельность комсомольской ячейки у него показана под очень скептическим углом зрения. Скучища там, говорит. А в тоже время в области педагогики он от этой самостоятельности, проводимой через Дальтон-план, очевидным образом шарахается, – пожав плечами, жена недоуменно вскинула брови.
– Нет тут никакой каши, – решительно заявляю ей, – напротив, все совершенно логично. Огнев поддерживает коллективное самоуправление в организации школьной жизни, в тех делах, которые ученики знают на своем опыте. И он против системы Дальтона, которая может работать только при очень высокой степени индивидуальной ответственности и самоорганизованности, до которой многим подросткам еще ой, как далеко.
– Но разве наша советская педагогика не должна быть нацелена, в том числе, и на выработку у ребят и девчонок такой ответственности, такой способности самим организовать свою работу? – пылко возражает мне жена.
– Именно что должна! Да вот только Дальтон-план ее не вырабатывает, а исходит из нее, как якобы уже имеющейся налицо предпосылки. Улавливаешь разницу? – и я продолжаю развивать свою мысль. – Система Дальтона предполагает, что ученики будут самостоятельно готовить задания по предметам в течение всего триместра, самостоятельно распределять свое время, сами будут приходить в школьные лаборатории и контролировать сами себя – как идет выполнение полученных заданий. Все ли на это способны? Очевидно, что не все. А выучить мы должны всех!  И потом, – добавляю еще один аргумент, – как материалистка, ты должна понимать, что даже если Дальтон-план во всех отношениях прекрасен, вводить его, по меньшей мере, преждевременно.
– Это еще почему? – по резкости, с которой задан вопрос, видно, что Лиде мои филиппики в адрес системы Дальтона не по душе.
– Да потому, что для лабораторной системы самостоятельной работы учеников эти лаборатории по каждому предмету должны быть снабжены учебниками и учебными пособиями в таком размере, чтобы каждый учащийся в любой момент мог воспользоваться нужной книжкой, приборами, оборудованием и всем прочим. А где это все у нас? – Лидия Михайловна нервно жует губы, понимая, что возразить ей нечего. – В «Дневнике Кости Рябцева» ситуация с пустыми лабораториями изображена очень правдиво. И поэтому нехватку учебной литературы мы просто обязаны восполнять. И ничем, кроме учительского слова, сделать это невозможно.
– А когда ты «Дневник» успел прочитать? – «соскакивает с темы» моя благоверная. – Я ведь книжку только вчера купила.
– Еще тогда, – отвечаю без обиняков.
– И что же у вас стало с Дальтон-планом? – с неподдельным интересом спрашивает Лида.
– Что, что… – бурчу я. – Помучились несколько лет, да и послали к черту. Вернулись к классно-урочной системе Яна Амоса Коменского. Жаль только, что вместе с авантюристическими вывертами прихлопнули заодно и очень перспективные начинания в области педагогики.
– Что ты имеешь в виду? Разве система Дальтона не перспективная? – с некоторой обидой за понравившуюся ей методу выспрашивает жена. – Ну, пусть не сейчас, а когда создадим подходящую материальную базу?
– Понимаешь, Лида, – начинаю объяснять, – в нашей истории никакие революционные новации в организации учебного процесса не прижились. Ни у нас, ни где-либо еще, хотя были страны, которые по революционности оказались даже впереди СССР. В чем были новшества – так это в системе взаимоотношений учителя и ученика. Но тут я не специалист, и вряд ли смогу грамотно рассказать обо всем в деталях. А еще были интересные новшества в воспитательном процессе, особенно в детских колониях и школах-интернатах. Самая известная – система Макаренко.
– Макаренко? Ты расскажешь о нем? Это… твой современник? – да, чем-то ее весь этот разговор не на шутку зацепил. Вон, как допытывается! Может быть, уже задумывается о воспитании будущего ребенка?
– Нет, милая, это наш современник! – отвечаю, делая упор на слове «наш». – Если мне не изменяет мой склероз, то сейчас он заведует детской колонией для малолетних правонарушителей в бывшем монастыре Куряж под Харьковом.
– Сейчас? А почему же о нем ничего не слышно, если, как ты говоришь, его система у вас была самая известная? – удивляется жена.
– Да потому, что чиновники от Наркомпроса его страсть, как не любят! – отвечаю, не сумев сдержать ноток раздражения. – Уж больно он отсвечивает своими очевидными успехами на фоне их безрукости. Да и нынешняя педагогическая наука больше витает в облаках, и потому с завистью смотрит на тех, кто умеет вести практическую работу. Вот они вкупе его и стараются зажимать.
– Если он и на самом деле так хорош, так надобно его поддержать! – пылко восклицает Лида. – А у вас его что, не зажимали?
– Зажимали, да еще как! – непроизвольно дергаю головой. – Только после смерти дифирамбы стали петь, но тем, кто пытался повторять его опыт, всячески ставили палки в колеса. Так что поддержать его действительно надобно, и будь покойна – я этим займусь!