Завершение 14-й главы:

Глава 14. Дела военные… и педагогические.

14.3.

Прежде, чем отправить Григорию Ивановичу бумагу для Фрунзе со своими идеями насчет развертывания системы допризывной подготовки молодежи, а заодно – использования талантов Макаренко в деле подготовки защитников социалистического Отечества, записываюсь на прием к начальнику ХОЗУ ОГПУ Ягоде.
Когда появляюсь у него в кабинете, бывший заместитель Дзержинского не выглядит обрадованным моим визитом (еще бы!), однако внешне ведет себя вполне выдержанно – только смотрит волком.
– Здравствуйте, Генрих Григорьевич. Я к вам по делу. Что было – то было, но я под вас специально не копал, и сейчас не собираюсь. Забыть все я вам не предлагаю, но давайте постараемся личные претензии друг к другу оставить в стороне, – спешу сразу расставить точки над i. Ягода молчит, выжидая, когда ему будет изложена суть дела – понимает, что без своего интереса я бы вряд ли решил его навестить. Да мне его ответ не особенно и нужен – важнее, как он будет реагировать на мою инициативу. Что же, не буду затягивать.
– Мне известно, что под вашим патронажем и под руководством Погребицкого удалось добиться очень неплохих результатов в работе Болшевской детской колонии. Так же успешно работает Куряжская детская трудовая коммуна под руководством Макаренко в системе ГПУ Украины. Моя идея заключается в том, чтобы сделать подобные заведения – избранные, разумеется, – базой подготовки будущих сотрудников ОГПУ и военного ведомства.
– Сотрудников ОГПУ? Из малолетних преступников? – с ироничной улыбкой хмыкает Ягода.
– А что, в ОГПУ лучше ангелов набирать? В белоснежных ризах и с крылышками за спиной? – немедля бросаю в ответ. – И много они в вашем ведомстве наработают? – Ягода опять улыбается, но на этот раз в искоса брошенном на меня взгляде сквозит тень понимания. – К тому же далеко не все там – преступники, да и среди них закоренелые бандиты вряд ли встречаются, – продолжаю убеждать своего собеседника. –И отсев надо будет вести достаточно строгий. Дать некоторые азы начальной подготовки, и присмотреться, кто на что годен. Кто – на оперативную работу, кто – в войска ОГПУ, а кого вообще близко подпускать нельзя. Кроме того, те, кто вам окажется негоден, вполне могут сгодиться, как бойцы РККА. Поэтому параллельно неплохо бы на базе части детских колоний организовать допризывную подготовку для Красной Армии, и спихнуть эти колонии на содержание Военведа.
Генрих, несмотря на всю его, никуда не девшуюся, неприязнь ко мне, не стал с ходу посылать куда подальше, а замолчал, обдумывая высказанное предложение. Он, конечно, жук еще тот, однако неглуп, хороший организатор, и карьерный взлет его был отнюдь не случайным. А если удастся подписать его на это дело, то и польза Советской республике будет немалая, и, может быть, вес того камня, что он наверняка держит за пазухой, слегка уменьшится. Иметь эту продувную бестию во врагах – очень рискованное дело.
– А какой тут ваш интерес? – спрашивает Ягода, прервав молчание.
Я был готов к такому вопросу, и подготовил ответ на доступном для Генриха языке:
– Мне удалось заинтересовать этим предложением Фрунзе и Дзержинского. Как вы думаете, расположение этих лиц чего-нибудь стоит? Впрочем, я не ожидаю, что вы тут же подскочите, возьмете под козырек, и кинетесь претворять в жизнь мои гениальные идеи. Вы – человек практический, и именно под этим углом зрения хотелось бы взглянуть на свою задумку.
И Ягода не разочаровал, немедленно начав демонстрировать практический подход к делу:
– Как вы себе представляете передачу детских колоний из системы ОГПУ на баланс Наркомвоенмора? И ведь наверняка Наркомпрос станет ставить палки в колеса. Там такие деятели засели – сразу завопят, что нельзя детей подвергать военной муштре, да еще идеологическую базу подведут, – да, хотя у Генриха Григорьевича была совсем не та весовая категория, чтобы жрецы педологической науки могли всерьез на него наехать, но, видать, от их поучений успело накопиться немалое раздражение.
– Утрясти проблемы с Крупской, пожалуй, попробую сам. А вот как ОГПУ с РККА делиться будут – тут уж вам виднее, – с этими словами протягиваю ему три листочка со своими предложениями. – Аналогичная бумага ушла к Михаилу Васильевичу. – Так что теперь от вас зависит – будете ставить палки в колеса, или выступите в роли организатора побед в деле перековки беспризорников в защитников социалистического Отечества и бойцов невидимого фронта.
– Как-как? Невидимого фронта? – переспросил Ягода.
– Так ведь ваша работа особо напоказ не выставляется, – поясняю ему, – хотя на фронте борьбы с контрреволюцией по-прежнему идут бои.
– Язык у вас, смотрю, хорошо подвешен, – и не понять: не то подколол, не то одобрил? – Ладно, подумаю. – И он встает из-за стола, давая понять, что аудиенция окончена, и машинальным движением протягивает мне руку. Интересно, чем обернется это рукопожатие?
Вряд ли Ягода будет упираться из личной ко мне неприязни. Поскольку есть санкция Дзержинского, он, скорее, предпочтет засунуть свои обиды подальше, и постарается заработать добавочные пироги и пышки.
Говоря Ягоде о том, что на стол Фрунзе отправлена аналогичная бумага, я не раскрыл всех карт. Бумагу туда ушла не одна, а две. Вторая – о расширении допризывной подготовки в школах, о развертывании подготовки технических специалистов для РККА и РККФ на базе добровольных ячеек Осоавиахима, и об организации школ младших командиров по образцу командирских курсов «Выстрел».
Еще раз прокручивая в голове изложенные там мысли, сажусь на Лубянской площади на трамвай, чтобы побыстрее добраться к зданию ВСНХ (не хватало еще на такое расстояние автомобиль из гаража вызывать!). Трамвай, как водится, подходит к остановке переполненным. Делать нечего, ввинчиваюсь в толпу на площадке. Сзади слышен не лишенный приятности женский голос, громко призывающий:
– Пройдите в вагон, господа!
Господа? Давненько не слышал такого обращения! Оборачиваюсь, насколько это можно в плотной давке, и краем глаза ухитряюсь разглядеть висящую на подножке вагон девицу, которую по одежде можно, пожалуй, отнести к «благородному сословию», хотя какие-то неуловимые признаки мешают мне безоговорочно согласиться с этим заключением. Между тем «господа» остаются неподвижны, ведь вагон битком набит. Тогда девица взывает уже повышенным тоном:
– Товарищи, подвигайтесь!
Висящий рядом с ней на подножке мужчина в кожаной кепке недовольно бурчит:
– «Господа» говорила вежливо, а «товарищи» — словно лает!
Девица реагирует на эти слова довольно бурно, буквально взрываясь:
– Нахал! Не вмешивайтесь, куда вас не просят!
В ответ н это из публики слышатся выкрики:
– Забыть «господ» надо!
– «Господа» все в Черном море!».
– И не подумаю даже! – возмущается девица.
– Пусть на такси ездит… Все они такие… – слышится из разных углов. Не остался в стороне и кондуктор:
– Граждане, прекратите перебранку! Не нарушайте порядок!
На следующей остановке из вагона вываливается целый ком пассажиров с твердым намерением отвести возмутительницу спокойствия в комиссариат милиции. Кондуктор, облегченно вздохнув, дергает за вервк, давая вагоновожатому сигнал к отправлению. Завывая мотором, трамвая трогается с места, и тут среди толпы раздается выкрик солидного гражданина в френче и с кожаным портфелем:
– Мой бумажник!
Многие пассажиры хватаются за карманы, и еще один пострадавший восклицает фальцетом:
– А у меня кошелек сперли!
– И у меня, – упавшим голосом вторит ему следующий бедолага…
Да, разыгранный как по нотам спектакль дал возможность под шумок успешно поработать группе карманников. Искать их поздно – судя по всему, это именно они изображали возмущенную группу, сошедшую вместе с девицей.