Москва-река,
В районе Выставочного центра.
Сергей «Бич»,
собеседник.
-…досматривать меня не стали. Как увидели, что я в пироге один – замахали руками: «проплывай, мол…» А рожи при этом были кислые, будто лимон сжевали…
- Так пропустили же!  – отозвался Сергей. Пирога тащилась против течения, подгоняемая энергичными ударами вёсел. Слева медленно уплывала назад высотка гостиницы «Украина», скрытая до половины кронами гигантских клёнов, заполонивших правый берег от самого Бородинского моста. На правом, высоком берегу одинокой могильной плитой высилось здание белого Дома – когда-то действительно белое, а сейчас целиком покрытое сплошным, без единого просвета, одеялом бурого лишайника. Кое-где оно собиралось могучими складками, словно жировая прослойка на боках толстяка. Сергей как-то пробовал определить толщину этого слоя – щуп из заострённой арматурины ушёл вглубь на четыре с лишним метра, но так и не достал до бетона.
- Да они ваще достали! – Коля-Эччемин никак не мог отойти от возмущения.  -  Договорились же: золотолесцы не препятствуют плаванию мимо Воробьёвых, а мы за это пропускаем их лодки и в Нагатинский Затон и  дальше, до Перервы. А они что, беспредел решили устроить?
Пылкое негодование каякера было не более чем подводкой: Коля уже не раз пытался расспрашивать его о неладах с золотолесцами. Особого секрета в этом но было, однако слухи о том, что Эчемина попросили с Богатырских прудов за длинный язык появились не на пустом месте, и егерю не хотелось, чтобы его отношения с хозяевами Метромоста стали предметом пересуд по всей реке.
- Вот ты всё «мы» да «мы»… Ты чьих будешь-то: Пау-Вау или нагатинский? Пора бы определяться…
- А зачем? – ухмыльнулся каякер. – Одно другому не мешает. Здесь у меня лодка, репутация, дело поставленное... Взять, к примеру, тебя:  если надо прошвырнуться по реке – кого ты зовёшь? Эчемина! А на Богатырском я душой отдыхаю.
- Кстати, давно хотел спросить:  у вас там  не наших много? Не из России?
Община Пау-Вау на берегу Богатырского пруда принимала фанатов индейского образа жизни из любых стран.
- Половина будет. - подумав, ответил Коля.  О золотолесцах он уже забыл.  – В-основном, из Европы, но есть и коренные американцы – индейцы, в смысле…
- А зачем они в Москву ломанулись? Европейцы – это я понимаю, им ближе. Но природные-то индейцы? Ехали бы к своим, в Сан-Паулу…
- К своим! - хмыкнул Коля. – Какие они им, нахрен,  свои? В Сан-Паулу обосновались настоящие дикари, обитатели амазонской сельвы. Многие ещё из каменного века не выбрались, и теперь уже, наверное, никогда не выберутся. Цивилизованные краснокожие из Штатов, да и из какого-нибудь Перу,  для них – такие же чужаки, как и белые. И разговор с нами короткий – копьё в живот или стрелку с кураре в спину.  Могут, кстати, и сожрать, среди самых диких встречаются и каннибалы. Власти Бразилии давно закрыли доступ не только в Сан-Паулу, но и на территорию штата. Население вывезли, вот дикари и заняли их место. Мне знающий человек говорил:  большинство племен Амазонии уже в там, а которые остались - готовы сняться в любой момент.
- Так сам же говорил - город закрыли!
- Поди, останови дикарей в джунглях! Лес – он ведь не только город захватил, он по окрестностям расползается. Лесной Аллергии, правда, за пределами Сан-Паулу нет, но дебри такие, что сам чёрт ногу сломит.
- Это понятно. – кивнул Сергей.  - Но как они туда попадают? Сан-Паулу далеко на юге Бразилии, там тропических лесов, как в бассейне Амазонки нет… во всяком случае – раньше не было.
- Находятся добрые люди. – хмыкнул Коля-Эчемин. -  Фонды благотворительные, неправительственные организации, борцы за права коренных народов…  Власти особо им не препятствуют – баба с возу кобыле легче. Племена выбираются из джунглей на границы цивилизованных районов, там их встречают волонтёры и перебрасывают на юг – кого самолётами, кого в фургонах. Их ведь немного – редко-редко группа в сотню душ, обычно куда меньше. Довезут до границы штата – а там уже начинаются новые джунгли. И ни одного дикаря не задержала Лесная Аллергия - похоже, она на них вовсе не действует…
Это действительно было необычно. Насколько знал Сергей, Лесная Аллергия щадила в лучшем случае, одного человека из тысячи.
- И, знаешь, что самое странное? Они словно все, разом узнали про Лес в Сан-Паулу.  Даже самые дикие, которые не то, что радио – топора железного отродясь не видели. Однако - как-то узнали и снялись с места все, сразу, будто по сигналу.  А ведь их предки там ещё с допотопных времён обитали! Мёдом им в Лесу намазано, что ли…
Пирога миновала ряд величественных, за пятьдесят метров высотой, ясени, высящиеся на месте парка Красная Пресня.  Дальше, по правую руку, к берегу подступали  руины выставочного Центра, сплошь заросшие шиповником и акациями. За ними высились башни Москва-Сити. Тридцать лет, прошедшие после Зелёного Прилива пощадили часть остекления - и сейчас лучи вечернего солнца нет-нет, да отбрасывали блики от тех граней медного кристалла «Меркурий-Тауэр»,  что были свободны от древолиан.  Выше, там, где заканчивались сталь и бетон, громадные стебли  сплетались в жгуты, мало уступающие по толщине самим небоскрёбам, и расходились зонтичными кронами на вовсе уж невероятной высоте.
- Самая высокая точка Леса – Коля-Эчемин указал веслом на крону над башней Федерации. – Слышал, в Универе есть группа экстремалов – собираются забраться по древолианам на самый верх.
- Не выйдет. – убеждённо заявил Сергей. – Белки пробовали, обломились. В верхних ярусах такая пакость водится – куда там плюй-паукам…
Он слегка покривил душой. Яська, отчаянная сорвиголова, добралась однажды до самой кроны спиралевидной Башни эволюции и ухитрилась вернуться живой и невредимой. Белка не любила вспоминать об этой вылазке – так солоно ей там пришлось.
- А вот в Сан-Паулу не то, что небоскрёбов – и обычных-то зданий не осталось.  – заявил Коля, ловко орудуя коротким веслом. - Всё сожрал Лес. Только холмы из обломков бетона, сплошь покрытые зеленью,   как в затерянных городах на Юкатане. Пока не начнёшь копаться – и не поймёшь, что там раньше было…
- А что, кто-то пробовал? Копаться? Сам же говорил: индейцы чужаков режут. А с космоса снимать, или там с самолётов – пустое занятие.
Может, кто-то и пробовал… - пожал плечами каякер.  - Лес Сан-Паулу  побольше Московского будет, а людей там – раз-два и обчёлся, куда меньше, чем у нас. Повезёт – так и пройдёшь из конца в конец и ни на кого не наткнёшься.
- Это если повезёт…
- Ну да. Четыре года назад в Сан-Паулу сгинула экспедиция – три десятка учёных, охрана, проводники из Московского Леса. Я тогда ещё жил снаружи – такой поднялся шум… С тех пор туда никого не посылают, не хотят рисковать.
Сергей кивнул. Он помнил об этой истории: для бразильской экспедиции среди егерей искали тех, кто слабее других подвержен Зову Леса. Организаторы – сотрудники Московского филиала  Института Леса при ЮНЕСКО – клялись обеспечить быструю переброску по воздуху, чтобы свести неудобства к минимуму, сулили самые редкие и дорогие лесные препараты, способные временно смягчить действие  Зова. Сергей тогда отказался – не столько прислушавшись к недоброму предчувствию, сколько не желая афишировать свою невосприимчивость к Зову.
И оказался прав – ни один из трёх «отобранных» не вернулся – сгинули безвестно в Зелёном Аду Сан-Паулу...

Пешеходный мост «Багратион», соединяющий Краснопресненскую набережную с набережной Тараса Шевченко давно обрушился. Стальные конструкции, заросшие водорослями и проволочным вьюном, перекрыли реку, и течение здесь было особенно бурным. Пришлось подбираться к руинам моста под левым берегом, отталкиваясь вёслами от  корней вездесущих вязов и ив, разваливших по камешку парапеты набережных. По корням сновали туда-сюда крупные крабы с забавными, словно в нарукавниках из густого меха, клешнями.
- а знаешь, что они живут в Москве-реке ещё  с доприливных времён…
- Да ладно?  - Коля-Эчемин так удивился, что перестал грести. – Чтобы крабы – и здесь?
- Именно здесь. Говорят, привезли в китайский ресторан – из них там готовят какое-то экзотическое блюдо, но крабы должны быть непременно свежие. Из ресторана несколько крабов сбежали, пробрались  в канализацию, а оттуда  уже в реку. Ну и размножились. Народ, помнится, удивлялся, даже о мутантах слухи ходили…
- А они, правда, мутанты? – насторожился каякер. – А то ведь мы их едим…
- Да нет, обыкновенные китайские мохноногие крабы.
- Вот и хорошо. Кстати, давай наловим – вечером, в Серебряном бору сварим, будет закуска к сетуньскому элю…
- Планируешь там заночевать?
- Придётся. К Тушинскому волоку подойдём уже в сумерках. Вытаскивать пирогу,  тащить её в темноте, потом грести до Речвокзала – удовольствие небольшое. Нет уж, лучше переночуем со всеми удобствами, а с утречка, пораньше, и двинем. К тому же, у меня на Поляне дело.
- Какое?
- Пассажир есть, попутный, на Речвокзал. У Кузнеца для меня послание оставили – надо бы забрать. Ты ведь не против?
Куда от тебя денешься… - вздохнул Сергей. В таких делах спорить с Колей-Эчемином было бесполезно.
- Тогда доставай из-под банки сачок, крабов ловить будем.

Отредактировано Ромей (18-06-2019 16:06:16)

Улица Панфёрова.
Егор Жалнин,
некромант.
Подвал пятиэтажки куда они приволокли тело, встретил Егора застарелым запахом запёкшейся крови - таким густым, что его, казалось, можно было резать ножом. Голые бетонные стены, посредине длинный деревянный стол, весь в подозрительных тёмных пятнах, дощатые полки с кувшинами, коробочками, склянками. Единственное окошко под потолком заколочено, полумрак едва-едва разгоняет огонёк лучины.
- Наина – она со странностями. - наставлял его Гоша. – Ежели что не понравится – слова не скажет, проси-не проси. То есть слова-то она и так не скажет, сколько уж лет молчит, но делать ничего не станет. Так что ты тоже молчи и ничего не трогай - стой столбом и лучше не шевелись. Как что скажу – исполняй сразу! И учти, она, хоть и слепая, а всё чует.
- Имя какое-то странное… - буркнул Егор. Происходящее нравилось ему всё меньше и меньше. Сначала пришлось тащить мёртвое тело за несколько кварталов, до конца улицы Панфёрова, пересекать намертво закупоренный кустарниками и завалами проржавевших машин, Ленинский проспект. Потом – отмахиваться от роя крупных чёрно-зелёных, отливающих металлом мух, клубящихся у входа в подвал. Но, самое скверное -  запах. Егору очень захотелось натянуть противогаз, но Гоша даже думать об этом запретил…
- Имя -  это из Пушкина. – пояснил лешак. – Помнишь: «О витязь, то была Наина!»  Вот и эта: ведьма - ведьмой, а ведь какая красотка была когда-то!  Имя-то ей родноверы дали, когда жила в их общине…
Наина действительно с виду была сущая ведьму – неопределённого возраста, в грубой полотняной рубахе до пола, вся увешанная амулетами, связками кореньев и гирляндами высушенных птичьих лапок, свалявшиеся седые космы, морщинистое лицо с крючковатым носом. Она не издала ни звука:  выслушала скрипучий Гошин монолог, повертела в узловатых пальцах медальон убитого, кивнула – по-птичьи, отрывисто – и указала на стол. Казалось, её глаза, слепые, белёсые бельма, в самом деле способны видеть.
«…а может, и правда, способны?..»
Общими усилиями они взгромоздили убитого на столешницу. Ведьма пробежалась кончиками пальцев  по изъеденному ядовитыми спорами лицу  и стала озираться -  судорожно, суетливо, почти истерично.
- Нож ей дай, нож! – прошипел Гоша. - Скорее, всё испортишь! Передумает же!
Егор протянул Наине нож. Свой, собственный, купленный сегодня утром на рынке - обломки казённого штыка остались в квартире профессора Новгородцева. Широкое, слегка искривлённое лезвие со следами ковки, длиной в полторы ладони, с согнутым вдвое стальным чѐреном вместо рукояти. Продавец назвал его смешным словом – «куябрик».
Лезвие скользнуло по шее мертвеца. Брызнула кровь, старуха ловко подсунула под багряную струю корыто, когда-то  оцинкованное, а теперь проржавевшее чуть ли не насквозь. Струйка весело забренчала по жести.  Егор замер, боясь пошевелиться – казалось, всё это происходит в дурном сне.
Он не понимал, сколько прошло времени. Струйки иссякли, превратились в капельки; барабанный ритм сменился редкими щелчками  по багровой, дымящейся поверхности. И последние  капли -  в подставленную Наиной глиняную плошку.
Егор считал капли. Зачем? Нет ответа. Их было ровно двенадцать – последняя кровь Алёши Конкина…
Наина проковыляла к стене, сняла с покосившейся полки кувшин. Маслянистая бурая жидкость смешалась с двенадцатью каплями, запах полыни и ещё чего-то, такого же горького, на краткий миг  перебил кровяной смрад.
Старуха наклонилась к лицу мертвеца - низко, будто собираясь поцеловать мёртвые губы – и уставилась своими бельмами в полные кровавой слизи глазные впадины.
Кислая муть подкатила к горлу, Егор обеими ладонями зажал рот - пальцы лешака, твёрдые, как можжевеловые корневища, стиснули плечо.
- Терпи, парень, дальше будет хуже. Спугнёшь – повернётся, уйдёт и всё будет зря…
Лешак не соврал  - дальше стало хуже. Куда хуже. Оторвавшись от трупа, Наина извлекла из маленькой коробочки то ли высохшие стебельки, то ли скрученные из пакли жгутики, опустила их в наполненные жидкостью глазные впадины – словно фитили в плошку с маслом - и зажгла их от лучины. Проковыляла к столу, крюченными, тёмно-коричневыми руками  обхватила голову Егора и с силой, которую трудно было заподозрить в таком тщедушном теле, нагнула к язычкам пламени, дрожащим в глазницах трупа.

Он так и не понял, почему он не разорвал ужасную хватку, не кинулся  с воплями, куда глаза глядят. Он пришёл в себя, сидя на трухлявом стволе дерева у подъезда заросшей проволочным вьюном двенадцатиэтажки. До страшного подвала было шагов сто, и Егор, как ни старался, не мог вспомнить,  как лешак притащил его сюда, как усадил и сунул в руку фляжку.
Он сделал большой глоток. Вода имела отчётливый железистый привкус – Егор сам наполнял фляжку утром, из-под крана в общаге. Руки мелко тряслись, перед глазами  стояла давешняя жуть – огоньки, плавающие в глазницах мертвеца…
-  Ну, что ты там видел? – лешак чуть ли не приплясывал на месте от нетерпения. – Давай, излагай – и подробнее, подробнее!
«…излагать? О чём это он?..»
И тут на Егора накатило: он вспомнил то, что видел в страшных огоньках  так же ясно, словно сцена заново разыгрывалась у него перед глазами. 
…звука не было - только двое людей, беседующие на фоне светлой стены. Первый – студент, Лёша Конкин.  Он что-то говорит, взахлёб, сопровождая слова суетливыми жестами, выражение лица -  просящее, заискивающее, жалкое. Ему плохо, очень плохо. И… стыдно? Нет, он уже перешагнул через стыд и думает только о том, что ему могут отказать, и тогда – конец…
Второй  стоит, не шевелясь, руки сложил на груди. Глыба, махина, на голову выше и вдвое шире собеседника в плечах.  Предплечья густо покрыты татуировками: перевитые на кельтский манер стебли, унизанные цветками терновника. Одет в кожаную, прошнурованную на боках рубашку, из-за плеча высовывается рукоять какого-то оружия. Длинные волосы собраны в длинный хвост, свисающий на левое плечо.
В ответ на очередную сентенцию собеседника здоровяк кивает и показывает ладонь. На ней -  плоский кожаный футляр, из которого торчат то ли флаконы, то ли ампулы с разноцветными жидкостями.
Даже муть видения не в состоянии скрыть лихорадочный блеск глаз. Конкин вцепляется в футляр – вернее, делает попытку вцепиться. Татуированный начеку, от толчка в грудь студент отлетает на несколько шагов и падает. Но не встаёт – ползёт на четвереньках к безжалостному визави, обхватывает колени, что-то объясняет, молит… Но тот молча смотрит на червя в человеческом обличье, копошащегося у его ног. В глазах ни капли сочувствия - презрение и высокомерная скука.
Студент оставил уговоры -  скорчился на полу, плечи вздрагивают от рыданий. Татуированный тыкает его носком сапога, произносит короткую фразу – егор видит, как шевелятся губы, но угадать по ним слова невозможно - и швыряет парню коричневый кругляш. Тот перехватывает его на лету, прижимает к груди и смотрит, снизу вверх, затравленно улыбаясь, уже готовый на всё. Здоровяк поворачивается - становитсявиден широкий искривлённый  клинок на длинной рукояти, висящий в ножнах за спиной - и уходит.
Занавес.
- Вот как… - проскрипел Гоша. – Вот оно, значит, как… Сколько лет знаю сетуньцев,  но чтоб они вот так над человеком изгалялись, не слышал. А услышал бы – не поверил.
- Кхх… что это было, а? – Егор, чтобы не упасть, обеими руками опёрся на ствол дерева. Перед глазами плавали цветные круги.
- Значит, всё-таки сетуньцы... – Гоша словно не слышит спутника. -  Их человек дал парню какое-то поручение и знак, этот самый медальон. И пообещал в уплату эликсир. Знать бы ещё, за что…
- Кххх…. тьфу! - кисло-рвотный привкус скопившийся во рту, на языке, не давал выговаривать слова. - Что за эликсир? Можно нормально, без загадок, а?
- Сетуньские эликсиры пробуждают в человеке скрытые способности – на время, но очень сильно. Человеку с обычными возможностями с тварями, за которыми они по Лесу бегают, не справиться. И напрасно, между прочим, никого ещё эта дрянь  до добра не довела…
- А что они,  эликсиры эти, такие ценные?
- Ещё бы! Никто, кроме сетуньцев, их варить не умеет, а чужакам они их не дают. Даже своим не дают, если  те на охоту не ходят. А ведь многие эликсиры – сильнейшие лекарства, если их, кончено, употреблять с умом. Друиды, или Наина, уж на что доки в лесных снадобьях, а и те ничего подобного не умеют делать.  На Речвокзале и ВДНХ за один флакон любые деньги сулят, да только никто не предлагает. Эксклюзив!
- Эликсиры, значит… - Егор сделал попытку подняться, покачнулся и снова сел.
- Они самые. И вот что, паря… - Гоша сделал паузу, на потрескавшейся физиономии ясно обозначилась неуверенность.  - Ты бы помалкивал об этом деле, а? ну, пока не разберёшься, что к чему.  А то и вовсе забудь – нечисто тут, ох нечисто, нюхом чую!
- И Шапиро не говорить?
- Ему – особенно.

Отредактировано Ромей (20-06-2019 18:25:19)

Поляна Серебряный Бор.
Сергей «Бич»,
визитёр.
Арка Живописного моста, целиком укутанная лианами, возвышалась над рекой.  Стальные ванты давно проржавели и полопались, полотно проспекта маршала Жукова обрушилось в воду. Проход по правой протоке был перекрыт бетонными глыбами, и  лодкам, направляющимся в сторону Речвокзала, приходилось удти левой протокой.  Туда-то и направил Коля-Эчемин свою пирогу – сначала в обход  Серебряного Бора, потом узкой протокой вглубь  острова, к озеру Бездонное, к пирсам бывшей спасательной станции. 

Поляна Серебряный Бор привольно раскинулась на острове, образовавшемся на месте излучины Москвы-реки при прокладке Хорошёвского канала.  К югу, на Крылатских холмах, раскинулись непроходимые кайнозойские чащобы. Там, в тени древовидных папоротников бродили мегатерии, гигантские броненосцы и сумчатые саблезубые хищники.
Фермеры избегали селиться в этих местах – кому нужны такие неспокойные и подозрительные соседи, когда вокруг полно незанятых территорий? Барахольщики забредали сюда редко, предпочитая жирный Центральный округ, так что холмы стали  вотчиной учёных с кафедры палеонтологии МГУ.
  Палеонтологи, развернувшие на Поляне постоянную биостанцию, числились у Сергея в списке постоянных клиентов. Он немало перетаскал для них  голов, шкур допотопных тварей и даже живых особей. Случалось водить за реку исследователей, из числа тех, кто не подвержен Лесной Аллергии. Один из таких везунчиков под большой стакан, поведал ему о стоянке австралопитеков, якобы обнаруженных на «том берегу» - правда, с утра он от этих слов яростно открещивался, ссылаясь на усталость и ядрёную «добрынинскую» чачу. 
Прочей же кайнозойской фауной мог полюбоваться любой желающий, не удаляясь от безопасной Поляны.  Например, к водопою напротив пляжа частенько выходил эобазилевс,  четырёхметровая помесь носорога и бородавочника, и вид девиц, загорающих, в чём мать родила, в  трёх десятках шагов от  принимающего солнечные ванны гиганта, неизменно приводил публику в восторг. 
Обе Поляны – Серебряный Бор и Коломенское – были отведены для тех из приезжих, чей организм балансировал на тонкой грани между иммунитетом к Лесной Аллергии и слабой её формой. Этот недуг действовал здесь куда слабее, чем на остальной территории, а потому на Поляны стремились те, кто не мог сразу, с головой  окунуться в лесную жизнь, а нуждался в  адаптации, в тонкой настройке организма на загадочную биохимию Леса.
Поляны тоже отличались одна от другой. В Серебряном Бору оседали те, у кого недуг проявлялся сильнее, кому сложно было вынести долгое плаванье до Коломенского. Не менее половины тамошних «соискателей» рано или поздно справлялись со своими проблемами, тогда как в Серебряном Бору - в лучшем случае, каждый четвёртый. Вот и стремились люди в Коломенское – но далеко не каждый в состоянии был вынести мучительное и опасное путешествие по реке через весь Лес.
Мало кто из неудачников, так и не сумевших одолеть Лесную Аллергию, сразу уезжали за МКАД. Что за радость  тосковать потом всю жизнь по упущенному шансу? Они оседали на одном из внутренних бастионов цивилизации – на Речвокзале и ВДНХ; самые везучие попадали в МГУ. Одни с головой втягивались в местную жизнь и уже не мыслили себе иного существования,  другие рано или поздно возвращались во внешний мир. Но большинство рассчитывало как-то переждать, перекантоваться -  и повторить попытку.
Население Серебряного Бора не  превышало две-три сотни человек – в основном, это были молодые люди до двадцати пяти лет. Кто стремился в Лес за острыми ощущениями, кто бежал от прелестей цивилизации, кто жаждал свободы, невозможной во внешнем мире, или надеялся отыскать в Лесу нечто, сулящее выход из тупика, в который, по их мнению угодило человечество.
Мало кто из новичков забредал на Поляны с чисто меркантильными целями – таким  была прямая дорога на ВДНХ или Речвокзал. Здесь же народ здесь подбирался безалаберный и весёлый – романтики, оптимисты и мечтатели. 
Официальных властей на Поляне не было. Некое подобие порядка поддерживал временный комитет, сбившийся вокруг биостанции МГУ, расположившейся в домиках спасательной службы парка. Палеонтологи вербовали на Поляне будущих лаборантов и сотрудников полевых исследовательских партий, и не оставляли обитателей Серебряного Бора без своего покровительства.
Тут же, на биостанции, у самых пирсов, раскинулся небольшой рынок. Впрочем, назвать то, что там происходило,  нормальной торговлей, язык не поворачивался - цены наводили на мысль, что окрестные фермеры взяли обитателей Поляны на иждивение, как забавных домашних зверьков. Во многом, так оно и было. Немало тех, кто справлялся с симптомами Лесной Аллергии, оседал поблизости, недаром фермерские общины  Терехова и Филёвского парка числились среди самых многочисленных и благополучных во всём Лесу.
Челноки и лодочники Нагатинского затона тоже охотно посещали Поляну. Они выменивали у приезжих всякие мелочи на лесные снадобья и дурь, узнавали свежие новости из Замкадья, а заодно, заводили необременительные романы с податливыми приезжими девицами.  Фермеры везли сюда сыновей-сильванов:  по какой-то необъяснимой причине в «лесных» семьях рождались по большей части, мальчики, и поиски невесты были постоянной проблемой. Вот и приходилось припадать к живительному источнику, бьющему в Серебряном Бору.

Пирога мягко ткнулась в связку камыша, заменявшую кранцы. Пока Коля-Эчемин привязывал пирогу, Сергей выложил на дощатый помост всё их барахло – рюкзаки, оружие, мокрую с крабами, переложенными мокрыми водорослями, и вторую, вручённую им при расставании сетуньцами. Сонный сторож,  показал им крошечный, похожий на деревенский сортир, сарайчик для хранения лодочного имущества.
- Когда за лодкой-то вернётесь? – поинтересовался он, дождавшись, когда Коля-Эчемин запрёт клетушку и спрячет в карман ключ от висячего, слегка тронутого ржавчиной замка. - А то я через часок на цепь лодки запру, чтобы, значит, никто ночью спьяну не учинил чего-нибудь. И уж до утра отпирать не буду, потому как порядок!
А что, случалось, угоняли? – встревожился Коля. – Помнится, раньше  не было…
- Неделю назад, когда пришла большая партия замкадышей, отвязали по пьяни – хотели, понимаешь, покататься с девками при луне.  Так две лодки опрокинули и потопили, пришлось потом вытаскивать. Хорошо хоть сами не захлебнулись, идиоты... А ещё одну лодку загнали в камыши на том берегу, там её  слонопотамы и растоптали.
Слонопотамами обитатели Поляны, не искушённые в палеонтологических тонкостях, именовали кайнозойских предков слонов и носорогов, в изобилии водившихся на Крылатских холмах.
- А теперь новое указание вышло - на ночь цепь общую пропускать под банками пришвартованных лодок и запирать на замок.  – сообщил сторож - Хотят трахаться в лодках – сколько угодно, никто им не мешает. Но угонять – это уже озорство!
- Раз указание  – запирайте. – согласился с цербером Коля. - Мы здесь до утра останемся.  Надо найти кое-кого, заодно поужинаем, переночуем…
- Ну, тогда ладно. Сегодня на «Улетае» сабантуй с большим костром, пивом и шашлыками. Снова новички прибыли с Речвокзала – надо встретить. Девицы там… сочные такие!
И поцокал языком, демонстрируя степень своего восхищения.
- Обязательно! – весело отозвался Коля. - Нам тут ещё по базару надо пройтись и раков сварить где-нибудь – к пиву-то!
- На базаре уже никого нет. – огорчил его цербер. – завтра приходите. А что до раков – там и сварите, костёр же! Только смотрите внимательно  – в прошлый раз девки, как начали голыми плясать – половину котелков в огонь опрокинули, а мы-то с ребятами  пунш медовый варить нацелились. Всё в уголья выплеснули, сучары замкадные!

Отредактировано Ромей (21-06-2019 17:08:33)