прозвище упомянуто. а что не сказано вслух кем-то из персонажей - так он беседует с дядей Рубиком, а тот человек вежливый, кликухами не разговаривает.
Вот будет сцена среди самих партизан - тогда

Отредактировано Ромей (03-09-2019 23:59:16)

III
Московский Лес,
Рынок Речвокзала.
- Дядька Афанасий, а со мной-то как? Я всегда помочь готов, только скажите…
- Кому дядька, а кому Афанасий Петрович!  – буркнул в ответ собеседник, тучный мужчина лет пятидесяти в видавшей виды брезентовой штормовке. – Как-нибудь без сопливых обойдусь. А ты – иди вон, по лавочкам пройдись, Аньке-вдове что-нибудь купи, что ли. А то оставит твой сучок без работы, и будешь ты у нас не Хорёк, а Мерин!
И загоготал.
Мужчина, кому была адресована эта незамысловатая острота,  скривился, как от зубной боли. Обидно, конечно - Анька, к которой наведывались все мужики,  действительно намекнула, что с пустыми руками больше на порог его не пустит. Мало того, стервозная бабёнка раструбила об этом  по всей коммуне, и теперь он не знал, куда деться от едких, порой болезненных насмешек. Куда хуже было то, что Хорёк, в кои-то веки напросившийся сопровождать председателя коммуны на Речвокзал в расчёте приобщиться к гешефтам, которые тот проворачивал с тамошними торгашами, получил отлуп по всей форме. Не помогла ни литровая бутыль доприливного «Арарата», купленная за бешеные деньги у барахольщиков, ни похвалы организационным талантам председателя, расточаемые без меры, ни даже тяжеловесный комплимент, отпущенный председателевой супружнице. Дядька Афанасий (так, по простому,  в «Дружбе» звали председателя) охотно пил дармовый коньяк, громко смеялся хорьковым шуткам и даже позволил тому волочить  тяжеленную тележку по тропе через заставленную сгнившими автобусами и затянутую  проволочным вьюном площадь перед метро.  Но стоило запахнуть серьёзным коммерческим интересом – он без колебаний отправил несостоявшегося  «партнёра» погулять.
Впрочем, не только председатель и беспутная вдовушка относились к Хорьку (по-настоящему его звали  Игорь Пешко) с таким обидным пренебрежением. Прочие обитатели коммуны «Дружба», поселения, раскинувшегося в парке возле метро «Речной вокзал»,  от них не отставали.  Это отражалось и в  кличках, которыми они награждали непутёвого соседа.  Несколько лет назад, когда Игорь только объявился в коммуне, его прозвали Пешкой. А потом и вовсе переименовали в Хорька, поскольку был он мелкий, пронырливый, с торчащими зубами, весь какой-то изворотливый. Одним словом – Лес шельму метит.
Ни семьи, ни детей Хорёк за эти годы так и не завёл, чем окончательно закрыл себе путь в уважаемые члены общины. Здесь не любили таких как он, бобылей – люди они ненадёжные, перекати поле, чуть что – снимутся, наплевав на коллективные интересы. К главному «дружбинскому» занятию, выращиванию на прудах уток-огарей, он тоже интереса не проявлял. Копался в одиночку на огороде, выращивал какие-то травы и грибы, и если бы не превосходный семидесятиградусный самогон, который он гнал в сараюшке, пристроенной к своей лачуге  - Хорька давно бы уж попросили прочь из коммуны. А так – терпели и даже хвастались ядрёным хорьковым пойлом перед соседями.
Не брезговал он и кой-какими подозрительными смесями, которые сам же и составлял из продуктов своего огородничества. Вообще-то, в «Дружбе» не одобряли это занятие, и неизменно отказывались от предложений речвокзаловских барыг, переправляющих лесную дурь за МКАД. Но Хорёк-то знал, что председатель, мечущий громы и молнии при малейшем упоминании о «порошках», сам втихую грел руки, посредничая между скупщиками с Речвокзала и некими тёмными личностями, время от времени приходящими с севера, со стороны непроходимых Ховринских чащоб. Односельчан дядька Афанасий кормил сказками о гостинцах, присланных с оказией старыми знакомцами, живущими где-то за Дмитровкой,  и только Хорьку было точно известно, где тут собака порылась. 
Пару дней назад, уговорив на пару с председателем  очередную бутыль  самогонки, он  засобирался домой. Смеркалось; выбравшись во двор, Хорёк кое-как добрёл на заплетающихся ногах до нужника, устроенного по деревенской традиции во дворе, прикрыл за собой щелястую дверь, и совсем, было, собрался предаться, как говорят японцы,  «уединённому созерцанию» - как вдруг со двора до него донеслись незнакомые голоса.
Хмель у Хорька как рукой сняло. Он кое-как разделался с естественными потребностями организма и на цыпочках прокрался к окну, выходящему на огород. Отодвинул плети дикого винограда, свисающего с карниза, и замер, прислушиваясь.
  Увы, собеседники устроились в глубине комнаты, и до слуха Хорька только обрывки фраз. Ночные гости  говорили о расчётах за партию товара, переданную «уважаемому господину председателю», причём объём измерялся в граммах, и это тоже наводило на нехорошие мысли – обычно сельскохозяйственную продукцию меряют в единицах побольше. Под конец один из чужаков обмолвился о некоем мастере, который вот-вот должен кардинально улучшить  «продукцию». Его спутник, не сказавший за время разговора, ни слова, грубо обругал болтуна, но было уже поздно. Слово, как известно, не воробей, и Хорёк успел уловить опасную оговорку.
Фортуна, обычно такая немилостивая, решила сжалиться и подбросить  ему шанс. Соседство с такими «товарными потоками», хоть и сулило опасности (наркота есть наркота, хоть в Лесу, хоть в Замкадье), но и открывало немалые перспективы. Но, чтобы выжать из неожиданного подарка судьбы хоть что-то, следовало сначала набиться к председателю в партнёры. Как угодно – уговорами, обещаниями, даже, если придётся, прямым шантажом. Благо, есть чем его припугнуть – вряд ли, узнав о содержимом беседы с ночными гостями, коммунары поверят байкам о знакомцах из-за Дмитровки.
Вроде, всё просто и понятно - но надо решиться, выложить карты на стол,  а решимости-то как раз и не хватало. Скажем прямо – трусоват был Хорёк, и хоть и обожал строить наполеоновские планы. Но когда доходило до практических воплощений - он  неизменно пасовал и включал задний ход. А потом – кусал локти, исходя злобой по адресу очередного воображаемого виновника провала его грандиозных замыслов.
Вот и сейчас – такой облом! А ведь яснее ясного, что председатель собирается на встречу с перекупщиком, чтобы предложить тому «продукцию» таинственного друида. И его, Хорька с собой не возьмёт, просить бесполезно.
Что ж, была не была…
Он решился. Поправил висящую на плече двустволку и, прячась за спинами посетителей рынка – сегодня здесь было довольно людно –пошёл за дядькой Афанасием. Тот, впрочем, и в мыслях не имел опасаться слежки – шагал себе, насвистывая весёленький мотивчик. Хорёк вслед за председателем миновал группу мрачных, до зубов  вооружённых типов в солдатских  гимнастёрках и ватниках, дымящих самокрутками у входа в бар с вывеской «Б.Г», и  проследовал в левое крыло здания. Здесь, в многочисленных клетушках, разгороженных фанерными щитами,  держали конторы оптовые торговцы, перекупщики и прочая «коммерческая» шушера, на которой держались обороты Речвокзала.

Отредактировано Ромей (05-09-2019 01:25:40)

- Твою ж мать!..
Мешок лопнул, и его содержимое вывалилось на траву. В свете калильной лампы видно было, как суетятся среди мелкого лесного мусора крупные, отливающие чёрно-фиолетовым металлическим блеском муравьи. Их были тысячи, десятки только на поверхности кучи; они густо усеивали штанины и совки лопат.
- Я же говорил – выбирай понадёжнее! Гляди…
Витёк наклонился и помял край лопнувшего мешка. Толстый чёрный пластик под его пальцами расползся в кашицу.
- Так я… эта…  - Серый недоумённо уставился на погибшую тару. – Я и выбирал крепкий! Дёргал – не рвётся!
- «Дёргал – не рвётся…» - передразнил Витёк. – За яйца себя подёргай, придурок!  Полиэтиленовую пленку плесень в пять минут сжирает. Вот какой надо было  брать! Он и час выдержит, и два.
Он ткнул пальцем в свой мешок -  белый, из ацетатной рогожки, наполненный тем, что только что было здоровенным, по пояс взрослому человеку, муравейником. Сейчас  лесная цитадель являла собой жалкую руину, безжалостно разрушенную лопатами пришлых вандалов.
- Как же я теперь… - потеряно пробормотал Серый. – Порожняком, што ль, возвращаться? Может, в куртку насыпать? Хоть что-то…
- Сними портки, завяжи штанины и насыпай. – посоветовал Витёк. - Только смотри, чтоб мураши причиндалы не отгрызли, а то смотри, Верка в постель не пустит!
И заржал. Похоже, неприятность, приключившаяся с подельником, его только позабавила.
- Слышь, Витёк, а зачем нужны эти мураши, а? – осведомился Серый, кое-как сооружая из куртки подобие мешка. – Вроде, в прошлый раз только древесные губки брали и этих, как их…
- Грибочервей. – подсказал опытный приятель. – Да я и сам не в курсах, но Семёныч сказал – несите, возьму всё. Только надо потом отделить их от трухи, есть способ... Из муравьёв потом муравьиную кислоту выжимают. Она у здешних, приграничных какая-то особенная, уже не знаю почему.
- Приграничная интерференция. – сказал Мамед.  – Возле границы у насекомых свойства другие, не похожи на тех, что глубоко в Лесу. Какие-то там энергетические поля, что ли…
С тех пор, как они нашли муравейник, таджик не сказал ни слова – молча, сосредоточенно орудовал лопатой.
Чё? – опешил Витёк. – Ты, эта… с кем разговаривал сейчас, а?
Он привык к тому, что напарник хорошо говорит по-русски – в таджикских школах изучение языка северного соседа уже двадцать лет, как стало обязательным – но не подозревал, что тот знает такие длинные слова.
- Муравьиная кислота, говорю, видоизменённая.  – Мамед ковырнул муравейник лопатой и ссыпал её содержимое в свой мешок. – Из неё какие-то притирания делают, то ли от ревматизма, то ли ещё что. Шибко сильная штука выходит, только хранится недолго.
- Ладно,  хрен с ним, пусть хоть  «Виагру» из неё гонят, лишь бы башляли. Давайте-ка поскорее, а то  время уходит. Глянь-ка, Мамед, сколько осталось – пять минут, семь?
- Не торопись, дорогой. Некуда.
Из темноты послышались смешки. Таджик выронил лопату и отпрянул к дереву, Витёк замер, растопырив руки. Серый попятился, споткнулся о ветку и полетел спиной в распотрошённую муравьиную кучу.
В круг света от висящей на ветке лампы вступили пятеро мужчин. Четверо в обычной для приграничных районов Леса одежде – штормовки, джинсы или брезентовые брюки. Низко надвинутые капюшоны скрывают лица, в руках – помповики и охотничьи двустволки.
Пятый, явно предводитель резко выделялся среди них. Мешковатые шаровары, безрукавка из толстой кожи, прошнурованная по бокам – не столько одежда, сколько доспех, надетый прямо на голое тело. Плечи сплошь покрыты татуировками – переплетающиеся символы самого зловещего вида. Татуировки были и на бритой налысо голове, но владелец, видимо, потратил немало времени, чтобы от них избавиться – сейчас там можно было различить лишь остатки замысловатого квадрата, составленного из ромбов и крючков.
В руках татуированный держал старомодный АК со складным металлическим прикладом. На поясе – зловещего вида тесак в кожаных, украшенных латунными бляшками ножнах.
- Вставай, болезный… - он качнул стволом в сторону Серого, копошащегося в раздавленной муравьиной куче. – Что ж вы экологию нарушаете, а? Приходите, понимаешь, в Лес незваными, и гадите?
- Грибники, они всегда так. – подал голос один из брезентовых. – Никакого сладу с ними нет – лезут и гадят, замкадыши хреновы...
- Мужики.. мы эта… не хотели… не специально!
Витёк, пытался что-то сказать, но выходил лишь невнятный лепет.
Татуированный ухмыльнулся – неприятно ухмыльнулся, недобро – и бросил к его ногам моток 
- Раз не хотели – вот и веди себя хорошо. Давайте, вяжите друг другу руки, и пошли. До утра надо  до Грачёвки добраться.
Витёк и Серый (тот успел встать и теперь стряхивал с себя мурашей) – испуганно переглянулись.
- Так.. эта… а Лесная Аллергия? Мы ж подохнем!
- Ну, часика два-три продержитесь. – утешил его  бритоголовый.  – Я вам и порошочков дам, чтобы, значит, наверняка. А если и загнётесь – невелика беда, Хозяину без разницы, живые вы или дохлые. Лишь бы протухнуть не успели.
Мамед сполз на землю, обхватил руками ствол дерева и тоскливо завыл.

Отредактировано Ромей (07-09-2019 00:18:34)