IX
Франция,
департамент Арьеж.
Руины замка Монсегюр
Ван дер Стрейкер прибыл в Монсегюр даже раньше, чем обещал Уэскотт. К вечеру второго дня после памятного совещания на узкой дороге, ведущей наверх, к руинам, появилась пароконная подвода, влекомая парой могучих мохноногих одров. На подводе возлежал старательно укрытый парусиной длинный, узкий ящик. Бельгиец сопровождал груз, собственноручно правя небольшой двуколкой, и когда он вылезал из неё, чтобы обменяться рукопожатиями с Уэскоттом и МакГрегором, Виктор заметил заткнутый за пояс бельгийца большой автоматический пистолет явно не местного производства. Надо полагать, подарок, полученный от попаданцев-радикалов из двадцать первого века – в то время, когда их отношения ещё не успели подпортиться. Впрочем, у бельгийского авантюриста могли быть и иные источники оружия «потомков» - уж очень давно и глубоко он занимался этой темой, и здесь не стоило исключать любых, самых неожиданных вариантов. Включая, например, то, что Стрейкер обнаружил где-нибудь ещё одну, скрытую червоточину, ведущую в двадцать первый век - и потихоньку пользует её для своих нужд.
Виктор помотал головой. Такое предложение граничило уже с паранойей – впрочем, оно и неудивительно, после таких-то событий! Уэскотт тем временем принялся распоряжаться: ящик сгрузили с подвода вместе с прилаженной поверх основной поклажи небольшой тележкой, склёпанной из металлических трубок. Ящик со статуей тертрадигитуса взгромоздили на неё и закрепили ремнями – в таком виде его вполне мог перемещать один человек.
Как ни хотелось Уэскотту с МакГрегором немедленно, своими глазами увидеть драгоценное содержимое ящика, решено было всё же не торопиться. Груз затащили в домик, приставив к нему одного из громил, вооружённого револьвером и охотничьей двустволкой; остальные же под руководством Уэскотта и Стрейкера принялись стучать молотками, сколачивая из досок настил поверх каменных ступеней, ведущих вниз, в крипту – по нему предполагалось скатить тележку с ящиком. Виктора с Бурхардтом к грузу не подпустили, велев ждать; МакГрегор, который при плотницких работах только путался бы под ногами, ни на шаг не отходил от запакованной статуи – прикасался к парусиновому чехлу, что-то шептал себе под нос и даже улыбался – злобной, хищной улыбкой, предвкушая что-то, понятное ему одному.
Молотки стучали всю ночь и стихли только под утро. К девяти подали завтрак, но Виктор – как, впрочем, и остальные – едва прикоснулся к тостам и яичнице с беконом. Всех, а в особенности Бурхардта, трясло от нетерпения, и лишь Берта так и не соизволила появиться на людях, демонстративно проигнорировав долгожданное появление таинственной статуи.
За операцию по спуску взялись ближе к полудню. Обвязанный канатами ящик медленно спускали по дощатому пандусу. Четверо охранников, вцепившись в верёвки, придерживали его сверху, а внизу, в конце очередного отрезка лестницы, стоял Уэскотт и отдавал команды – с великолепным равнодушием игнорируя тот очевидный факт, что если грузчики оплошают и упустят тросы, то тяжеленный ящик размажет его по стенке, как таракана под башмаком. Но – обошлось; за три с половиной часа преодолели двенадцать крутых пролётов, отломав по дороги колесо от тележки и, надрываясь втащили в крипту. Там, между двумя саркофагами был заранее сооружён из каменных блоков невысокий постамент – на него взгромоздили стоймя ящик и Уэскотт, переведя дух, скомандовал охранникам – « давайте»!
Застучали молотки, заскрипели, вылезая из досок, гвозди, и наконец, перед зрителями предстала ОНА. В свете расставленных по кругу калильных ламп статуя сияла бесчисленными лиловыми сполохами – свет играл в глубине стеклянистой массы, из которой она состояла, и Виктор задохнулся от восторга, заворожённый игрой отражённых бликов на острых складках хламиды, укутывавшей фигуру с головы до пят. Фиолетовая мгла под глубоким капюшоном оставалась непроницаемой как и в тот момент, когда члены русской экспедиции впервые увидели её в глубине холма где-то посреди джунглей Конго – и лишь кисти разведённых четырёхпалых рук, казалось, жили своей жизнью – нервные, длинные, с крупными узловатыми суставами пальцы, казалось шевелились. Но это, конечно, была иллюзия, порождённая игрой света. Статуя высилась посреди крипты, волшебно прекрасная, сияющая изнутри – и вместе с тем, хранящая ледяное равнодушие к окружившим его человеческим букашкам. Потому что именно букашкой, ничтожной соринкой почувствовал себя сейчас Виктор, стоя перед… чем? Перед гостем из вечности? Творением чужой цивилизации? Подарком из иного измерения?
В любом случае, именно это им и предстоит выяснить в самое ближайшее время...
***
Напрасно Бурхардт закатил громкий скандал, требуя немедленно, прямо сейчас доставить в крипту чашу и планшет и приступить к делу. Уэскотт с МакГрегором были непреклонны: всё начнётся завтра, а сейчас всем посторонним - к каковым они отнесли, кроме Виктора и Бурхардта, ещё и Стрейкера - следует немедленно отправиться наверх и заняться чем-нибудь полезным по своему усмотрению. Виктора это не слишком удивило: адепты «Золотой Зари» явно собирались провести в крипте один из своих тайных ритуалов, как делали это уже не раз. Следы их бдений он обнаруживал на древних камнях в виде полустёртых изображений пентаграммы и загадочных символов, начерченных на камни мелом. Другими, не менее очевидными следами, были лужицы чёрного воска на месте сгоревших свечей и, конечно, запах – тяжёлый, одуряющий аромат незнакомых благовоний. Этот запах, впрочем, быстро рассеивался, хотя в замкнутом подземелье должен, казалось, сохраняться надолго. Но нет – в древней крипте царствовали сквозняки, до того пронзительные, что Бурхардт чуть ли не в первый день ухитрился простудиться и теперь спускался вниз, лишь предварительно замотав горло кашне, позаимствованным у одного из охранников – за неимением шарфа или шерстяного платка. Лёгкая шёлковая ткань мало помогала, профессор непрерывно чихал, кашлял и на все лады проклинал «чёртово подземелье» и «средневековых мракобесов», не давших себе труда найти место, не столь губительное для его здоровья, и без того изрядно пошатнувшегося после всех этих идиотских приключений.
Виктор в свою очередь как-то высказал недоумение: откуда берутся вездесущие сквозняки? И, к удивлению своему получил ответ: МакГрегор объяснил, что двумя уровнями ниже сохранились тоннели, выходящие к подножию скалы – те самые, по которым во время осады в Монсегюр попадали сторонники еретиков и припасы. Конечно, они давным-давно закупорены завалами, но щели между каменными глыбами кое-где остались и порождают ток воздуха снизу вверх – подобно тому, как печная труба порождает постоянную тягу в камине. На вопрос, а не пробовал ли кто-нибудь разобрать этот завал, МакГрегор лишь недоумённо пожал плечами – зачем? Жители деревеньки у подножия скалы давным-давно забыли о тайном ходе, каменная осыпь надёжно замаскировала малейшего следы снаружи, а здесь, изнутри завал можно пробить разве что, динамитными взрывами – что, в свою очередь, чревато новыми обрушениями тоннелей, губительными для самих взрывников. Виктор припомнил рассказ Бурхардта о не слишком приятных часах, проведённых во взорванном александрийском подземелье, и согласился с шотландцем: да, пожалуй, от подобных экспериментов лучше воздержаться.
Так что – спорить не приходилось. Виктор пропустил вперёд себя сначала Стрейкера, потом недовольно бурчащего что-то по-немецки Бурхардта. У порога крипты он обернулся - МакГрегор, уже успевший облачиться в подобие монашеской рясы, ползает на коленях по камням, воспроизводя мелом пентаграмму, окружённую густой вязью переплетающихся кругов, треугольников и эзотерических символов.
«…да, если судить по плотности «картинки» - это надолго…»
Он не ошибся. Адепты «Золотой Зари» провели в крипте не меньше трёх часов, а когда вышли – выглядели донельзя вымотанными, осунувшимися, посеревшими. Что ж, похоже, на сегодня действительно можно забыть и о статуе и о прочих загадках – англичанин, к гадалке не ходи, не позволит взяться за дело без него, а сам он сейчас явно нуждается в восстановлении сил. Ну что ж, пусть отдыхает; Виктор же собирался воспользоваться неожиданной передышкой и побеседовать, наконец, с немецким профессором без свидетелей.
***
Разговора не получилось – видимо, Стрейкер был заранее проинструктирован Уэскоттом, и не сводил с профессора глаз, сопровождая старика чуть ли не в туалетную комнату. В итоге им едва удалось обменяться десятком фраз, касающихся грядущего эксперимента – в-основном, касались они выбора источника света, что Бурхардт считал (и, как полагал Виктор, совершенно справедливо) ключом к успеху. На этот счёт у него имелись свои соображения, но делиться ими он не спешил – по большей части из-за того, что археолог попросту не понял бы, о чём речь. Попробуйте-ка в двух словах объяснить жителю девятнадцатого века, да к тому де, отягощённому фундаментальным гуманитарным образованием и соответствующим опытом работы, физический смысл понятий «когерентный поток излучения», «энергия накачки», «квантовый пучок», - в общем, всё то, что и составляет суть привычного для обитателя века двадцать первого термина «лазер».
Уэскотт и МакГрегор появились только к ужину. МакГрегор в ответ на попытки Бурхардта снова заговорить о доступе в крипту заявил, что до завтрашнего утра ни о чём таком и речи быть не может. А если кому-то вздумается проявить инициативу, добавил он, то меры на этот счёт приняты: у входа в подземелье стоят двое вооружённых охранников, и ещё один дежурит внизу, возле самой статуи. Бурхардт ожидаемо буркнул что-то под нос по-немецки, на чём дискуссия и закончилась бы – если бы Стрейкеру не вздумалось отпустить в адрес шотландца язвительный комментарий до которых бельгиец был большой охотник: «мол вы до сих пор опасаетесь, что за вашей драгоценной статуей явятся страшные русские и отберут её вместе с прочими святынями ордена «Золотая Заря»? Не стоит, право же: они больше не представляют угрозы ни для вас, ни для кого бы то ни было ещё, поскольку в данный момент пребывают в лучшем из миров…
И в доказательство выложил на стол льежскую газету полуторанедельной давности с описанием страшной железнодорожной катастрофы, случившейся недалеко от границы с Германией, близ городка Эйпен. В списке погибших – достаточно обширном, чтобы занять половину газетной полосы – значились имена двух русских газетных репортёров, направлявшихся в Париж из Петербурга через Берлин и Брюссель.
«Можете спать спокойно, дорогой Сэмюэль! – усмехнулся Уэскотт, изучив газетную статью. – Как и обещал наш друг, эти джентльмены – разумеется, никакие они не репортёры, а агенты этого нового русского Департамента - более не опасны. А завтра, с утра…»
- Что будет завтра с утра – он не договорил. Берта, услыхав о катастрофе, взорвалась, как паровой котёл. В адрес англичан и бельгийца посыпались обвинения в жестокости и бесчеловечности – «столько живых душ, дети женщины, и всё ради ваших грязных делишек!»
Смолчи в этот момент Стрейкер, удержись от колкости – всё могло ещё обойтись, прикидывал Виктор уже поздно вечером, восстанавливая в памяти эту сцену. Ну пошумела бы дамочка, ну хлопнула бы дверью и заперлась бы у себя в комнате – так она и без того старалась избегать их общества, а все сколько-нибудь полезные сведения об экспедиции Семёнова уже успела пересказать, и не по одному разу. Но нет – бельгиец как бы между делом заметил, что мадемуазель Берта переживает, надо думать, вовсе не из-за невинно убиенных пассажиров поезда, до которых её, по большому счёту, нет никакого дела. Нет, столь бурная реакция вызвана гибелью одного-единственного человека, её бывшего русского любовника. И под конец язвительно осведомился, какими именно постельными подвигами «мсье Семёнофф» удостоился такой чести, что мадемуазель Берта, женщина, безусловно, искушённая, никак не может выбросить его из головы?
Результат получился вполне предсказуемый. Взбешённая Берта уже через пять минут она отдавала распоряжения своему стюарду и горничной собирать вещи и закладывать лошадей – «ноги моей здесь больше не будет!» Попытка Уэскотта урезонить Берту успеха не имела – изящное ландо, на котором Бета прибыла в Монсегюр, выкатилась из ворот, а спустя четверть часа вслед на ней отправился подручный Уэскотта, чех со смешной фамилией Прохазка. Его сопровождали двое громил из числа охранников, и Виктор слышал, как англичанин вполголоса инструктировал посланцев: «Верните её прежде, чем она доберётся до города. Если станет упираться – можете не церемониться. Слишком многое сейчас поставлено на карту, и мы не можем рисковать из-за бабских истерик…»
Чех ответил эзотерику ухмылкой, не сулившей беглянке ничего хорошего. Что будет дальше предсказать несложно: наёмные головорезы либо скрутят взбунтовавшуюся дамочку и приволокут назад в замок, или попросту пристукнут на пустой дороге и припрячут труп пристукнут. Что ж, это её дело - Виктор не собирался забивать себе голову чужими проблемами, а вот о своих позаботиться наоборот, стоило. Раз уж Уэскотт со Стрейкером так легко разбрасываются чужими жизнями, в том числе и своих сторонников, имеет смысл заранее принять кое-какие меры разумной предосторожности. Например - почистить, привести в порядок «ЧеЗет» и с этого момента постоянно носить его с собой. Не помешает.

XI
Франция,
департамент Арьеж.
Подземелья Монсегюра.
Сырость, обычная для подземелий, здесь, в крипте почти не ощущалась. Водоносные слои залегали глубже, ниже подошвы скалы, и горячее южное солнце, хоть и не прокаливало насквозь каменный массив, но вполне высушивало воздух в пронизывающем его лабиринте тоннелей и залов. Воздух в крипте был насыщен пылью, и возня со статуей тетрадигитуса и прочими атрибутами предстоящего опыта, её только добавили. Поэтому игла рубинового света, совершенно неразличимая наверху, в особенности, днём, была здесь видна так же отчётливо, как и круги света, отбрасываемые калильными лампами, которые Бурхардт во множестве расставил вокруг.
Но луч, испускаемый обыкновенным лазерным прицелом, предназначенным для установки на планках Пикатинни разнообразного стрелкового оружия, и переквалифицированный в лабораторное оборудование, упирался не в статую – вернее, не в её саму, а в небольшую чашу из прозрачного фиолетового материала, пристроенную между четырёх длинных узловатых пальцев. Преломляясь в этой линзе – а что чаша была ни чем иным, как особой линзой, сомнений не оставалось – луч вырывался наружу снопом тончайших иголочек, падавшим на «дырчатый» планшет. Поразительным образом каждая из иголочек находила своё отверстие, и когда Бурхардт по знаку Виктора чуть приподнял вкладыш планшета вверх – позади него, футах в трёх, развернулось поразительно чёткое изображение звёздной спирали. Археолог поспешно отдёрнул руку; Виктор же, подтянув струбцину, удерживающую лазерный прицел на самодельной деревянной подставке, сделал несколько шагов назад и принялся любоваться результатами эксперимента. Сияющая голограмма висела в воздухе, слегка переливаясь и перемигиваясь отдельными своими элементами – впрочем, тут же понял он, этот эффект даёт насыщенный пылью воздух, перемешиваемый неистребимыми сквозняками.
Он подошёл к планшету и нащупал на нижней его кромке рубчатый выступ, не замеченный ими раньше. Досчитал до десяти и осторожно надавил. Выступ – это оказалось что-то вроде регулятора-ползунка - с едва слышным щелчком сместился на несколько миллиметров, и изображение галактики сразу, скачком увеличилось. Ещё щелчок – и его изменила картинка отдельного звёздного рукава, разделённого примерно посредине тёмной полосой. Виктор посетовал, что в своё время не уделил внимания изучению астрономии – определить, хотя бы приблизительно, что это за галактика он не мог, а на местные звёздные каталоги надежда была слабая – не тот уровень знаний. Возможно, что-то нашлось бы в обширных базах данных Д.О.П.а – Семёнов и его приятели тащили в прошлое всё подряд, словно скворцы всякую блестящую дрянь – но увы, этот источник знаний для них сейчас недоступен.
- Если сдвинуть ползунок ещё – будет видна отдельная звезда? – прошептал Бурхардт. Немец был явно ошеломлён открывшимся зрелищем – как и сам Виктор, как ни старался он хранить невозмутимость.
- Возможно, даже отдельная планета, а то и элементы её поверхности. – ответил он. – Почему бы и нет, в самом деле? Вы же помните, как мы рассматривали планшет и обнаружили, что отверстия в нём и в пластине-вкладыше вовсе не сквозные, а заполнены какой-то прозрачной массой. Рискну предположить, что это некий неизвестный даже в нашем времени двадцать тип носителя информации на кристаллической основе – скорее всего, записанной даже не на молекулярном, а атомарном уровне. Боюсь даже вообразить, какой объём данных там может храниться!
«…интересно, старик-археолог понял хоть слово из сказанного? Ох, сомнительно, несмотря на то, что он кивает после каждой фразы, словно китайский болванчик. Впрочем, не стоит недооценивать учёных этого века – их образование куда универсальнее того, что получаем мы в наших ВУЗах. Недаром говорят, что узкий специалист отличается от дикаря только тем, что его невежество не всесторонне…»
- Мадмуазель Берта не упоминала о возможности изменять масштаб изображения. - снова заговорил археолог. И вообще, если верить её словам – картинка, полученная русскими исследователями, была куда менее чёткая. Что это может означать, как вы полагаете, коллега?
«…ну вот, уже коллега! В устах профессора одного из ведущих европейских университетов – нешуточный комплимент. Или тут дело в магии самого понятия «будущее»?..»
- Видимо, дело в источнике света. Семёнов, насколько я помню, пользовался обычной, хотя и достаточно мощной электрической лампой. А это – лазер. Подозреваю, вся эта система изначально заточена под такой вариант.
- Система? – профессор нахмурился. – Вы имеете в виду…
- Предположим, связка статуя-чаша-планшет – нечто вроде атласа, а лазерный луч – способ считывания и воспроизведения содержащейся в нём информации. Пока мы с вами выяснили только, как открывать этот атлас и рассматривать картинки. А вот зачем это было нужно его создателям…
- У вас имеются на этот счёт предположения, коллега? – спросил Бурхардт. Жадно спросил, нетерпеливо.
«…он что, ожидает от меня откровения? Зря – мне, по сути, известно ненамного больше, чем ему. Просто я привык оперировать понятиями, здесь пока ещё не существующими…»
Если наш «атлас», как и полагается всякому атласу, содержит некие «адреса», указания на местоположения разных объектов – тех же звёзд или планет – то логично было бы предположить, что те, кто его создал обладают так же и способом перемещаться по этим адресам.
- Перемещаться? Но как?..
- Как – это другой вопрос. Для нас сейчас важнее сама возможность. И мы с вами уже имеем вполне убедительные свидетельства того, что это вовсе не досужие выдумки, а самая, что ни на есть, реальность.
- Доказательства? О чём это вы, герр Виктор?
Бурхардт окончательно впал в ступор – сейчас он был похож на нерадивого студента, плавающего на экзамене, и Виктор невольно наслаждался своей ролью снисходительного преподавателя.
- Неужели не ясно? – он снисходительно улыбнулся, не в силах выйти из роли. - О бусинах, разумеется – о тех, что были в найденной чаше и других, точно таких же, с помощью которых наш общий знакомый доцент Евсеин и создал « червоточину», портал между прошлым и будущим! А вот как именно он это сделал – это отдельный вопрос. И, боюсь, ответ на него записан на тех металлических листах, которые вы так неосмотрительно отдали господину Семёнову и его спутникам.

- Бусины, бусины…… - Бурхардт недовольно скривился. – Только и слышу, что про эти треклятые бусины! Насколько мне известно, именно их наши русские м-м-м… визави использовали, чтобы открывать порталы или, как вы их называете, «червоточины»?
- Не только. Когда я вынужденно сотрудничал с Департаментом Особых Проектов, то краем уха слышал, что на основе «бусин» были сконструированы некие устройства, позволяющие находить не только действующие порталы, но и следы существовавших раньше. А так же пробовать временно восстановить их функционирование – и довольно успешно.
- Ну, хорошо… - немец нахмурился. - Открытые порталы, устройство для поиска… как вы сами заметили, у русских были описания этих процессов и приспособлений в виде металлических книг, и они, конечно, ими воспользовались. Совершенно не вижу, что это может дать нам – или вы собираетесь тыкаться, простите мою вульгарность, наугад?
Виктор покачал головой.
- Разумеется, нет. Так можно провозиться долгие годы, и всё равно ничего не добиться. А вот скажите: что, по-вашему, есть эти самые бусины? Что наделяет их такими удивительными свойствами?
- Ну… - профессор был явно озадачен. – Я задумывался, конечно, но ответа, как вы понимаете, нет. Артефакты какой-то допотопной цивилизации, быть может?
- В этом-то всё и дело. – усмехнулся молодой человек. – Никто из вас не пробовал изучать сами бусины. Исследователи в Д.О.П.е что-то такое затевали, но, насколько мне известно, Корф категорически запретил подобные работы, когда узнал, что они, для начала, собирались разрезать одну из драгоценных бусин. Семёнов был с ним согласен.
- И?.. – Бурхардт сощурился – он смотрел на собеседника выжидающе. – Вас, как я понимаю, этот запрет не остановил?
- Так уж получилось, что в моём распоряжении была одна-единственная бусина, о чём не знали ни Семёнов, ни Корф, ни даже руководитель нашей группы, Геннадий Войтюк. Ирония в том, что она сам в своё время дал мне её – бусины, видите ли, служили своего рода ключом от порталов-«червоточин», а мы тогда довольно часто перемещались между нашим временем и прошлым. В общем, бусина осталась у меня, и когда меня заперли в секретной лаборатории Д.О.П.а - я не мог отказать себе в удовольствии провести опыты. И вот тут-то стали выясняться поистине удивительные вещи…
Виктор покатал на ладони неровный чёрный шарик. Бурхардт смотрел на них, не отрываясь, словно бандерлоги на удава Каа из старого мультика.
- Вы обратили внимание, профессор, что ни в одной из них нет сквозных отверстий, какие бывают, скажем, в бисере или зёрнах чёток?
- Хм... – Бурхардт озадаченно крякнул. – Как-то не замечал… да, наверное, вы правы. Но я держал их в руках всего раз-другой и не имел случая приглядеться…
- Дело в том, что опасения Корфа и Семёнова были напрасны. Ни просверлить бусины, ни разрезать, ни даже поцарапать решительно невозможно. Я пробовал: применял самые твёрдые из доступных мне сплавов, пробовал даже алмазный резец. Невозможно. Их и в чётки-то составляли, обвивая тонкой проволокой, а не пропуская нитку насквозь. Но не это самое странное…
Виктор положил шарик на столешницу.
- Потерпев неудачу с алмазным резцом, я попробовал, что хорошо бы проверить их на прочность лазерным буром – такие используют у нас в промышленности для того, чтобы прожигать отверстия в самых твёрдых материалах. Разумеется, у меня такой установки не было, а потому я попросту направил на бусину луч лазерной указки – вроде той, что мы использовали для инициации «атласа тетрадигитусов», только послабее. Просто так направил, не ожидая особенного эффекта. Но – эффект был, и ещё какой!
- Какой же?
Бурхардт чуть ли не пританцовывал на месте, что совершенно не вязалось с его обликом академического учёного. Виктор поймал себя на том, что получает от этого настоящее наслаждение.
- Луч пропал. Он вошёл в бусину – и исчез. Не отразился, не рассеялся на шершавой поверхности, а словно канул в ней. Я освещал её несколько секунд, и за это время бусина должна была бы хоть немного нагреться – но нет. А потом случилось самое поразительное. Через пару часов, когда я и думать забыл об этом опыте и занялся чем-то другим, из бусины – она лежала на столе, рядом с ноутбуком, – вдруг вырвался лазерный луч! Причём зелёный, а я-то подсвечивал её красным! Вы понимаете, что это значит?
- Нет. – немец скривился. Его тяготила вынужденно принятая на себя роль нерадивого школяра. - И что же?
- А то, что луч, который я направил на бусину, пространствовал в её глубинах целых два часа, что при скорости света в триста тысяч километров в секунду аналогично расстоянию в два миллиарда сто шестьдесят миллионов километров, что немногим меньше расстояния от Земли до планеты Уран. И к тому же, по дороге изменил частоту – то есть, в нашем случае, видимый цвет. А значит, бусины это никакие не бусины, то есть, не предметы, изготовленные из некоего материала, а области иного физического пространства, свернувшегося… ну, например, под воздействием нашего пространства. Луч, попав туда, совершил некое путешествие, подвергся изменениям – неважно, доплеровской, гравитационной и космологической природы – и вырвался обратно!
- И что это значит?
Бурхардт не пытался скрывать потрясения. Заметно было, что он верит собеседнику, верит каждому его слову – хотя не факт, что понимает всё сказанное.
- Пока и сам не знаю. – Виктор развёл руками. - Но очевидно, что эти «брызги» свёрнутого пространства-времени напрямую связаны с образованием порталов-«червоточин». Мало того: используя свойства «бусин» можно так комбинировать их свойства и даже управлять «червоточинами»! А значит, изучив эти явления с помощью, прежде всего, лазера, мы можем подобраться к этой загадке – но уже не методом тыка, как вы изволили предположить, герр Бурхардт, а на строго научной основе!
И словно в ответ на эти слова лежащая на столе бусина исторгла из себя ярко-зелёный луч. Бурхардт вздрогнул и попятился.
- Я подсветил её лазером ровно… - Виктор посмотрел на часы, - ровно два часа назад. Подсветка продолжалась пятнадцать секунд, а значит, через три… две… одну…
Луч погас. Бусина лежала на ладони Виктора, словно и не с ней только что происходили все эти чудеса.
- Как видите, всё именно так, как я вам и говорил. Так что, профессор, пора нам с вами браться за дело, пока наши… хм… работодатели не растеряли остатки терпения и не наделали ещё каких-нибудь глупостей. Устроить покушение на эмиссаров Д.О.П.а – это надо было додуматься! Да им молиться надо, чтобы бельгиец ошибся, и Семёнов и его спутник остались в живых. Насколько я успел узнать характер барона Корфа – такого он не простит никому и будет преследовать виновных в гибели его людей, привлекая для этого все возможности своего Департамента. А их, уж поверьте, немало!
- Так вы полагаете, герр Семёнов жив? – встрепенулся Бурхардт, обрадованный тем, что разговор перешёл на понятные ему материи.
- Ну, я бы сказал, что ловкость подручных мистера Уэскотта оставляет желать лучшего. – усмехнулся в ответ Виктор. – Они даже взбалмошную дамочку не смогли заставить замолчать, и одного своего потеряли убитым - а ведь казалось, задачка-то из разряда пустяковых! Поверьте мне, герр профессор, мы с вами ещё услышим о господине Семёнове. А пока – не подумать ли нам и о собственной безопасности?

Конец второй части

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ
День Холодного Железа

I
Франция, Марсель.
Утро того же дня.
На сигнальных фалах флагманского «Памяти Азова» дрогнули и поползли вверх флажки: белый треугольный, пересечённый красным крестом «Ща» и ещё один, «Иже» – треугольник, разделённый вдоль на жёлтую и красную половинки. «Щ-И», сигнал, означающий, что через пять минут н отряде состоится подъём флага – простой, без церемоний.
По доскам палубы, под нависшим крылом мостика, застучали башмаки – караул с винтовками, посверкивающими примкнутыми штыками, выбежал наверх и без суеты выстроился на положенном месте, возле кормового флагштока; рядом с ними застыли горнисты. Следом вышли на ют офицеры; матросы на палубе побросали свою работу (большая часть их драила палубу и занималась прочими ритуалами утренней приборки) и выстроились вдоль лееров, спинами к лазурной, переливающейся несчётными солнечными бликами глади моря.
Тишина повисла над кораблём – так, что ясно слышны стали жалостливые крики чаек, скрип тросов на стоящем неподалёку итальянском угольщике, да весело перекликающиеся лодочники – увидев построение на русских кораблях, они бросили вёсла и замахали приветственно шляпами.
Никонов провожал взглядом флажки, ползущие по фалам флагмана. Точно в тот момент, когда верхний добрался до нока реи, вахтенный начальник нарушил набухшую над кораблями русского отряда тишину:
— На фла-аг и гю-юйс!
Ему ответили голоса с «Адмирала Корнилова» и «Рынды», но шеренги на палубах продолжали хранить неподвижность и молчание, только вахтенный на склянках преданно ел глазами начальство – рука его, грубая, обветренная, с маленьким лиловым якорем, выколотым на мясистом треугольнике в основании большого пальца, сжимала плетёный конец, прицепленный к бронзовому языку судового колокола. Стрелки на круглом циферблате часов над головой вахтенного показывают полминуты девятого, но это неважно: команды нет, а значит указанная в уставе минута как бы и не наступила ещё.
Флажки на один бесконечно длинный миг замерли, коснувшись нока реи, и поползли вниз.
- Флаг поднимают!
Вахтенный начальник, упреждая возглас сигнальщика, вполоборота обернулся к командиру и, уловив разрешающий взгляд, выкрикнул долгожданное:
— Флаг и гюйс поднять!
И сразу рассыпались медным звоном склянки, им ответили весело горны и, с крошечной, точнейше выверенной заминкой – серебряные боцманские дудки, все, сколько их есть на всех четырёх кораблях отряда. Шарахнулись от бортов чайки, весело загомонили лодочники, с вант итальянской посудины, облепленных матросами, понеслись приветственные крики. Сухо, резко щёлкнули приклады винтовок – «на караул!» А флажки всё ползли и ползли вниз под аккомпанемент горнов и дудок, пока не добираются до ловких рук флагманского сигнальщика. Он привычно, один за другим отстёгивает их от фала, скручивает в тугие колбаски и убирает на положенное место, в узкие деревянные лотки.
— Накройсь! Караул вниз! Вольно! Продолжать приборку! – командует вахтенный начальник, и дробот матросских пяток знаменует начало очередного флотского дня. Струи воды вылетают сверкающими веерами из брезентовых шлангов, привязанные к коротким концам плоские куски песчаника скребут по тиковым доскам, верёвочные швабры смахивают воду в шпигаты, и оттуда она стекает звонко журчащими струйками за борт.
- Разрешите обратиться, господин капитан второго ранга?
Никонов обернулся. Перед ним стоял Великий князь Георгий – весёлый, загорелый, в новенькой офицерской форме, впервые надетой перед этим походом.
- Слушаю вас, мичман.
Это на берегу он – цесаревич и наследник престола; здесь же на борту «Змея Горыныча» молодой человек всего лишь один из многих младших офицеров. Хотя, надо сказать, положение его всё же особенное – далеко не всякий удостоен честь командовать воздухоплавательным отрядом первого в Российском Императорском флоте корабля-матки дирижаблей! Новый, невиданный тип судов, каких нет ещё ни в одном из флотов мира.
- На десять утра назначен демонстрационный полёт «Новороссии» над портом и городом. – браво отрапортовал Георгий. Аппарат на берегу, в ангаре, дожидается. Разрешите отбыть на берег?
Обширный эллинг из горбыля и парусины соорудили на старом каменном моле матросы «Змея Горыныча». Именно оттуда и стартует дирижабль, чтобы поразить и зевак на берегу, и моряков на бесчисленных судах, битком набитых в гавани, и даже поклонников воздухоплавания, съехавшихся по такому случаю в Марсель. О демонстрационных полётах новейших русских морских дирижаблей было объявлено в газетах заранее, за две недели, и специалисты съезжались в город заранее. Всем было любопытно: чем это русские смогут удивить французов, признанных лидеров в области воздухоплавания?
- Отправляйтесь, мичман.
И, после крошечной паузы:
– Надеюсь, у вас всё готово?
- Разумеется, Сергей Алексеевич! – весело отозвался юноша. – Кони пьяны, хлопцы запряжёны – так, кажется, было, в одном из фильмов наших дражайших потомков?
Никонов спрятал улыбку. Он и Георгий, имея по долгу службы прямое касательство к подаркам, доставленным из грядущего, имели возможность пересмотреть не один десяток видеофильмов - как документальных и сугубо технических, так и художественных. И, похоже, вкусы у них кое в чём совпадали.
- Напоминаю, взлёт по сигналу со «Змея Горыныча», два пушечных выстрела. – сухо ответил он. – Удачи вам, мичман!
Цесаревич козырнул, развернулся на пятках, лихо скатился по трапу и побежал к шторм-трапу, под которым болталась у борта четырёхвёсельная гичка. Вслед ему неслись переливы боцманских дудок – приборка на корабле подходила к концу.

«Змей-Горыныч» начал свою службу России в качестве одного из пароходов Доброфлота. История этой организации восходит к Балканской войне 1887-88 г., когда ввиду угрожавшей войны правлением «Императорского общества для содействия русскому торговому мореходству» в Москве была впервые высказана мысль о приобретении быстроходных пароходов и открыта на эти цели широкая подписка. В ходатайство открыть для того повсеместно подписку. После получения высочайшего соизволения, специальная комиссия приобрела у немецкой судоходной компании гамбургско-американского акционерного общества три океанских грузо-пассажирских парохода: «Гользация», «Тюрингия» и «Гаммония», вместимостью около 3 тыс. тонн каждый. Для их вооружения у фирмы Крупп закупили пушки три 210-мм, шесть 170-мм и десять 150-мм орудий с положенным боекомплектом.
По прибытии в Кронштадт суда были зачислены в списки флота, как крейсеры «Россия», «Москва» и «Петербург». Повоевать им, однако, не пришлось – общеевропейская война не состоялась, русские клиперы и полуброненосные фрегаты так и не вырвались на океанские просторы ради истребления британской морской торговли. Новенькие вспомогательные крейсера сначала были использованы для возвращения русских войск из Турции на родину. Позже, в 188-81 гг. они вошли в состав Тихоокеанской эскадры адмирала Лесовского ввиду политических трений, возникших между Российской Империей и Китаем, и в дальнейшем выполняли функции сугубо коммерческие: возили грузы во Владивосток и доставляли ссыльных на Сахалин.
Со временем, кроме первых трёх судов в состав «Доброфлота» вошли ещё несколько, а летом 1888-м году был куплен в Германии пароход «Августа-Виктория» - новенький, с иголочки, трансатлантик, всего год, как сошедший со стапелей английской фирмы «Вулкан», и успевший совершить в мае того же года единственный рейс по маршруту Гамбург-Саутгемптон-Нью-Йорк.
Надо сказать, приобретение «Августы-Виктории» первоначально не входило в планы комиссии, занимающейся заказом новых пароходов для Доброфлота - на включении в список именно этого судна настояла «военно-морской отдел» Д.О.П.а руководствуясь своими, в высшей степени секретными соображениями. Так или иначе, новенький, с иголочки, океанский пароход прибыл в Кронштадт в ноябре 1888 г и сразу же встал к достроечной стенке Балтийского завода. Там его в пожарном порядке (явление для российского военного судостроения немыслимое!) переоборудовали в судно невиданного доселе типа. Заодно, «Августа-Виктория» числящаяся с этого момента «воздухоплавательным крейсером-разведчиком» получил и новое название: «Змей Горыныч» и в этом качестве был принят капитаном второго ранга Никоновым, одним из самых «засекреченных» офицеров Российского Императорского флота.
Так что ларчик открывался просто: Никонов, занимающийся разработкой и реализацией революционных концепций развития флота, в основу которых были положены сведения из будущего, предложил создать особый, невиданный тип военного корабля. Дело в данном случае не сводилось к организации минной войны на море, бывшей его излюбленным коньком; на этот раз Никонов предложил создать корабль, предназначенный исключительно для ведения разведки и управления большими флотскими соединениями. Сама идея, как и было сказано, была целиком заимствована из военно-морской практики второй половины двадцатого века, когда подобные суда появились на всех флотах ведущих морских держав. Обладающий отличными мореходными и скоростными качествами новый корабль нёс самую мощную во флоте радиостанцию, имел специальные помещения, оборудованные для размещения и комфортной работы штаба уровня командующего флотом. Но, главное, и невиданное в мировой практике – нёс на борту два лёгких разведывательных дирижабля новейшего типа, каждый из которых нёс невиданное техническое диво – мощную бортовую радиостанцию, способную добивать на три с лишним сотни морских миль, в зависимости от состояния атмосферы.
Надо сказать, что выбор именно «Августы-Виктории» для этого проекта был далеко не случаен. Перелопатив вместе с Семёновым уйму информации, в том числе и с форумов «альтернативных историков» флота, Никонов остановился именно на этом судне. В предыдущей версии истории «Августа-Виктория» была закуплена для переделки во вспомогательный крейсер, и именно в таком качестве, но уже под названием «Кубань», вошла в состав Второй Тихоокеанской эскадры в 1904-м году. В мае следующего года он был выделен из состава эскадры Рожественского, совершил непродолжительное и не слишком результативное крейсерство у берегов Японии, а после получения сведений о гибели эскадры, вернулся в Россию.
Никонова привлекли, прежде всего, подходящие характеристики «Августы-Виктории»: при более, чем солидном запасе угля (трансатлантик, как-никак!) он обладал девятнадцатиузловым ходом и водоизмещением в 14 650 тонн, чего с лихвой должно было хватить для размещения как разного воздухоплавательного оборудования, так и самих аппаратов. Проект по переоборудованию лайнера в дирижабленосец был подготовлен всего за две недели: для базирования аппаратов выделили просторную кормовую часть, безжалостно срезав надстройки и оборудовав на их месте площадку под раздвижной ангар из поворотных балок высотой семь с четвертью метров каждая. Все тент-балки могли одновременно поворачиваться особыми лебедками внутрь (при хранении аэростата) и наружу (при его запуске). Стационарные передняя и разборная задняя стенки ангара были также сделаны из толстой парусины, натянутой на прочные железные рамы
Такая конструкция ангара позволяла надежно укрывать аппарат от действия непогоды; для швартовки поначалу собирались установить на корме раздвижную причальную мачту, но в итоге решили ограничиться особой решётчатой балкой-выстрелом, закреплённом на марсе грот-мачты и парой лебёдок с паровым приводом для притягивания аппарата.
В переоборудованном трюме установили две щелочные газодобывательные установки и электролизер; ещё один комплект оборудования был передвижным, и предназначался для оборудования при необходимости береговой «базы подскока»,
Не забыли и о таком необходимом приспособлении, как гасители искр на второй и третьей дымовых трубах. В самом деле, когда постоянно имеешь дело с наполненными водородом оболочками – вопрос пожарной безопасности становится вопросом жизни и смерти. Так что трубы были снабжены поворотными железными сетками и кольцеобразными трубками, по которым при необходимости подавался пар для тушения искр.
Вооружение «Змея Горыныча» было вполне солидным для судна, которому вообще-то не полагалось вести бой в одиночку. Никонов с Семёновым, тщательно всё прикинув, решили ограничиться четырьмя шестидюймовками Обуховского завода образца 1877 года в спонсонах по две на борт; роль протвоминного калибра выполняли четыре револьверные пушки системы «Гочкис».
В феврале 1889-го года «Змей-Горыныч» вошёл в состав флота, и осле двух пробных плаваний по Финскому заливу, был включён в отправляющийся на Средиземное море крейсерский отряд. Официально целью похода были визиты в порты средиземноморских держав и демонстрация достижений русского воздухоплавания – одна из таких демонстраций была намечена на сегодняшнее утро, после чего второй аппарат, «Таврида», должен был совершить невиданный в мировой практике перелёт по маршруту «Марсель-Монпелье-Тулуза» и обратно. Главной же, старательно засекреченной целью похода было проведение в западной части Средиземного моря учений для практической проверки новой концепции. Кораблям отряда, связанным невидимыми нитями радиоволн, предстояло развернуться в ловчую сеть, в главном узле которой пребывал, подобно пауку, «Змей-Горыныч» со штабом командующего отрядом на борту. Его аэростатам предстояло обнаружить следующие и Порт-Саида к Гибралтару пароходы Доброфлота «Москва» и «Кострома», и по радио навести на них «Память Азова», «Корнилова» и «Рынду». От успеха или наоборот, фиаско предстоящих учений зависело многое, а потому, получив от мичмана-радиста срочную радиограмму от группы Семёнова, Никонов в сердцах выругался и отправился в свою каюту. Предстояло в очередной раз перекраивать планы – буквально на ходу.

Отредактировано Ромей (21-06-2022 13:06:15)

II
Май 1889 г.
Франция,
Где-то на подъездах к Тулузе
Группа «Алеф» на задании

«…Кровит на лбу материка истерзанный Прованс,
И небо — лик Предтечи, где сентябрь на пробор
Расчесывает облака, ненастен и гриваст.
Он распахнул свои крыла от Арль до Иль-де-Франс...
Но брызжет гной
Земли родной
Из почернелых пор…
Эксьюз муа, вы мерзость, монсеньор!..» *
- Жуть какая… - Варю передёрнуло. – Откуда такие стихи? Что-нибудь старинное, переводное? А поёшь ты, между прочим, скверно, вот уж действительно – медведь на ухо наступил.
Вагон экспресса «Париж-Тулуза-Монпелье» убаюкивающе покачивался. Колёса выводили свою нудную песню на рельсовых стыках – тада-так – тада-так – тада-так – но спать Ивана не тянуло. Сколько можно, в самом-то деле? Так и в сурка какого-нибудь превратиться недолго…
- До сих пор никто не жаловался. – обиженно буркнул он в ответ на реплику спутницы. – А песня эта одного давнего знакомца отца. Они там все были увлечены этой темой: крестовые походы, альбигойцы, всякие там ереси…. Даже целую рок-оперу на эту тему сочинили, называется «Тампль».

* Стихи Е. Сусорова, 1994 г.

- Рок-опера? – Варя удивлённо вздёрнула брови. – Это что ещё за зверь такой?
- Ну… как бы тебе объяснить… - замялся Иван. – Вроде обычной оперы, только короче, а музыка и манера петь такие… не совсем академические. Я лучше послушать дам, когда вернёмся. Если вернёмся, конечно. - добавил он с мстительной ухмылкой.
Острый кулачок впился ему в бок.
- Вот покаркай ещё! – возмутилась девушка. - Что, в самом деле, за манеру взял! Лучше ещё спой.
- А как же медведь?
- Медведь был, даже и не сомневайся. Зато стихи такие… необычные. Ну, пой уже, или упрашивать прикажешь?
«…Но страшен стон, и душен сон, где светом стала Тьма.
В стране безбожных дударей теперь всегда минор.
Летит на мертвый Каркассон тоскливая зима...
И город Альби, где в домах ни окон, ни дверей,
Опять распят
Гульбой солдат
И гордым лязгом шпор.
Эксьюз муа, вы лживы, монсеньор!..»
- Альби, Каркассон… - задумчиво произнесла Варвара. – Ты ведь это нарочно, да? Мы как раз в те края едем… Думаешь, наша миссия как-то связана с историей этих катаров?
- А ты о них что-нибудь знаешь?
- Что за дурацкая манера отвечать вопросом на вопрос! – девушка возмущённо фыркнула.
Спасибо, хоть не еврейская! – отпарировал Иван.
- Между прочим, Яков Моисеевич такого себе не позволяет! – не осталась в долгу Варя.- А уж ему-то, казалось бы…
- Так ты не сказала. – напомнил Иван. – Про катаров, которые альбигойцы. Откуда ты о них узнала?
- Было что-то такое, на уроках истории, в гимназии. Только я почти ничего не помню. Вроде они то ли были двоебожцами, на манер манихеев, то ли верили в переселение душ… В учебнике больше было про крестовый поход, и как их потом на кострах жгли, когда взяли главную крепость.
- Монсегюр. – кивнул Иван. – Это-то я помню, отец рассказывал, ну и песни эти… А ещё фильм был, старый, детективный, «ларец Марии Медичи» - так там главный герой искал спрятанный одним военным преступником ключ от сокровищ катаров. А в школе – нет, мы такого не проходили.
«…Но в чем, мон дье, мой черный бог, моих лесов вина,
Где Лангедойль и дерзкий Юг ведут с рожденья спор?
Где Символ веры — копья в бок, где вера есть война,
Где кровью просочился луг, и гладь озер, и бор?
Где сеешь ты
Кость на кости
В горсти Альбийских гор...
О будь же, будь ты проклят, монсеньор...» - пропел он. – А, вообще-то, ты права: я, когда те двое, из клуба «Уайтс» упомянули о древних замках альбигойцев, я сразу подумал о Монсегюре. Так с тех пор эти песенки в голове и крутятся.
- Тогда пой дальше. - Варенька устроилась в углу дивана, нахохлившись, словно воробушек, и Иван вдруг испытал мгновенный прилив нежности. – А на медведя не обижайся, мне на самом деле очень-очень нравится, как ты поёшь.
«.. ну как тут, скажите, устоять?..»
«…Но грянет час — воскреснет Юг, надменный царь миров!
И ангел тьмы на Лангедойль низвергнет глад и мор.
И лаем королевских сук взъярится чертов лов,
И на один взойдут костер и папа, и король!
Эй, ветер, взвей
Золу церквей,
Распятий бренный сор!
В тот час придет расплата, монсеньор...»
Поезд начал тормозить, лязгая сцепками. В дверь постучались и на пороге купе возник кондуктор в тёмно-синем мундире с блестящими пуговицами и щегольском, на военный манер, кепи.
- Прибытие через тридцать минут, по расписанию. – сообщил он. Стоянка всего пять минут, так что вам, мсье и мадемуазель, лучше бы собраться заранее.
***
Из дневника гардемарина
Ивана Семёнова.
«...Варвара-то, как выяснилось, словно в воду глядела – ну и я тоже, если уж на то пошло. Первое, что сообщил встретивший нас на вокзале Тулузы Ярослав – это местоположение наших злодеев. Джентльмены из «Золотой Зари» обосновались в руинах Монсегюра полгода назад и развернули там бурную деятельность. А чтобы скрыть происходящее от посторонних глаз - раздали немало полновесных франков и золотых соверенов с целью от местных властей округа Арьеж разрешение на проведение полномасштабных раскопок. Да, банальной коррупции никто не отменял – что в Расее-матушке, что в Третьей Республике, хоть, судя по рассказам отца, в далёкой африканской Буганде…
Итак, выправив все необходимые бумаги в полицейском департаменте и обильно подмаслив головку местной коммуны, Уэскотт с коллегами бодро взялись за дело: наглухо закрыли доступ к руинам к для туристов и местных жителей, возвели на вершине скалы несколько времянок и развернули раскопки, очень похожие на настоящие. По сути, они и были настоящими – ни один из прежних горе-археологов и энтузиастов, одержимых поисками катарских сокровищ, не сумел докопаться до скрытых в толще скалы подземных тоннелей и тайной крипты. А англичане сумели – и, судя по рассказу Ярослава отыскали там немало интереснейших штучек.
Откуда он узнал это всё? Очень просто: решившись запустить свою «эзотерическую» исследовательскую программу, Уэскотт и люди свезли в Монсегюр всех, кто мог пригодиться в работе: сбежавшего из Питера айтишника-радикала Виктора, профессора Бурхардта, бывшего хранителя собрания редкостей египетского хедива, чудом уцелевшего при взрыве подземных тоннелей. И, конечно, ту, благодаря кому англичане не сводили глаз с африканской экспедиции отца – и даже сумели перехватить её на заключительном этапе путешествия!
Мадемуазель Берта, будь она неладна! Аристократка, владелица роскошной яхты, красавица, шпионка и авантюристка – выбирайте, что вам понравится, всё будет верно. Утешает одно: нашим визави тоже сполна досталось от взбалмошной дамочки. Поцапавшись по какому-то поводу с Уэскоттом, мадемуазель Берта взбрыкнула и хлопнула дверью. Хорошо так хлопнула, пристрелив одного из громил, посланных вернуть её назад - и, совершенно как в авантюрных романах, встретилась нос к носу с отцом и Яшей, которые как раз собирались присмотреться, поискать подходы к логову «Золотой Зари». Вот и рассуждай теперь о роялях в кустах…
Но, рояли там, или не рояли, а только именно от Берты они узнали все подробности о происходящем в руинах замка – и, в первую очередь, конечно, о том, что Стрейкер, не к ночи будь помянут, доставил-таки в Монсегюр ту самую статую. Случилось это всего-то сутки назад, и по словам Берты, Уэскотт и его помощники, айтишник Виктор на пару с немецким археологом, готов был приступить к её изучению, тем более, что там обнаружился ещё один рояль, да какой!
Вот скажите, откуда в крипте древней крепости еретиков-катаров мог взяться таинственный клад, подозрительно схожий с тем, что отцовская экспедиция извлекла из недр загадочного африканского холма? «Металлические книги», копии вывезенных из Александрии, горсть «зёрнышек»-ключей к червоточинам, и самое главное – чаша и раздвижная пластина, такие же как те, что отец вынул из прозрачных пальцев статуи тетрадигитуса. Так что теперь господа эзотерики имели всё необходимое для того, чтобы развернуть самостоятельные исследования, и тысячу раз правы Яша с отцом, когда решили, что ни в коем случае нельзя позволить им этого сделать…
Всё это Ярослав поведал по дороге в пансион, где нам – группам «Алеф» и «Зайн» предстояло провести ближайшие сутки, прежде чем отправиться на уединённую ферму, где Яша с отцом сейчас спешно оборудовали базу для предстоящей операции. Третья группа, «Бейт», в состав которой кроме гардемарина Игнациуса, входила смолянка Наташа Туголукова, отправились во Францию морем на скоростном пакетботе – уж не знаю, какими соображениями руководствовался ротмистр Нефёдов, разделяя группы. Сейчас они, надо полагать, подплывали к Марселю, где их ожидал наш старый знакомец капитан второго ранга Никонов на своём «Змее Горыныче». Варенька уже посетовала, что не увидится с ним (Никонов состоял с семьёй Выбеговых в не слишком близком родстве), на что я ответил, что ещё успеется. По всему выходило, что именно Никонов на своём «воздухоплавательном крейсере» будет обеспечивать нашу эвакуацию - и, хочется верить, отнюдь не с пустыми руками. Средиземное море кишит британскими военными посудинами, но на этот раз опасаться, пожалуй, нечего – крейсерский отряд, в состав которого входит «Змей Горыныч» способен дать отпор любому противнику…
Ещё в Кале, куда доставил нас пароход из Дувра, мы сменили документы. Бумаги троюродного племянника и внучатой племянницы господаря Черногории Николы Первого Петровича, будь он трижды неладен, превратились в пепел в номере местной гостиницы, «этнически аутентичные» тряпки и обувка вместе с «настоящим гайдуцким ножом» надёжно упокоились на дне гавани. Теперь мы снова подданные Российской Империи, жители города Ковно, проучившиеся год в Сорбонне (Спасибо мадемуазель Алисе, вовремя подготовившей все бумаги) направляемся в Марсель для того, чтобы сесть там на пароход, идущий в Одессу. А что по дороге решили полюбоваться средневековыми достопримечательностями одного из красивейших городов французского Юга – ну так у путешественников, а тем более, студентов, свои причуды…»

Отредактировано Ромей (22-06-2022 18:57:21)