***
- Может, мы зря уехали вот так, внезапно? – спросила Матильда.  – Толком никого не предупредили, не поговорили, оставили записку – и всё. Ростовцевы могут обидеться.
- Ничего, потом принесём извинения. – ответил барон. – Я написал, что получил известие о новом производстве и должен срочно прибыть в Петербург. Думаю, граф поймёт.
- Да ведь у тебя рана ещё толком не зажила! – не сдавалась девушка. – А что, если откроется? Путь-то неблизкий, а если ещё и дожди зарядят… Людвиг, любимый, ты совсем себя не бережёшь!
Барон не ответил – отвернулся и сделал вид, что внимательно изучает окружающий пейзаж. Упрёки любовницы надоели ему чрезвычайно, и он уже сто раз пожалел, что не уехал один, оставив её наедине с упрёками и нравоучениями графини, возмущённой слишком уж вольным поведением гостьи. Но – нельзя; для того, что он задумал сделать, Матильда, вернее то, что содержится в её прелестной головке,  не менее важно, чем книги, лежащие в дорожном кофре с вещами. Три пухлых томика, содержимое которых полно странных орфографических ошибок, выходные данные - типография, год издания,  прочие сведения, напечатанные на последней странице – вызывают оторопь, а уж содержание…
Барон знал о гостях из будущего со слов самого поручика Ростовцева и остро жалел, что полученная рана и последующий отъезд в имение лишила его возможности узнать все подробности. Приходилось до какого-то момента довольствоваться рассказами Матильды – благо, влюблённая девица ничего не скрывала от своего избранника. Увы, картина будущего из её рассказов складывалась достаточно обрывочная  – до того самого момента, пока Вревский не добрался до присланных Ростовцевым книг.    В письме, переданном с книгами, поручик отдельно просил барона приглядеть за этим сокровищем, особо упирая на то, что разбираться с содержимым книг они будут только после его возвращения, а пока – пусть полежит. Целее будет.
Что ж, как говорят русские – «хозяин - барин, хочет -  живёт, а хочет – удавится».  Вревский знал о соображениях, из-за которых большую часть библиотеки гости из будущего попросту сожгли. Знал – и никак не мог их разделить. В самом деле, что за вздор – скрывать бесценные сведения из будущего только ради того, чтобы это будущее не изменить! Абстрактные рассуждения учёных умников (которых среди гостей, впрочем, не наблюдалось  – против возможности принести существенную пользу державе? Потому он и не слишком долго сомневался, решаясь без предупреждения покинуть гостеприимное поместье Ростовцевых, прихватив с собой компаньонку графини и, главное - книги,  доверенные ему старым товарищем…
Но сомнения сомнениями, а если удастся доставить ценный груз в Петербург и передать нужным людям соответствующими объяснениями - можно будет рассчитывать на очень, очень многое… если, конечно, не ошибиться с выбором. Барон не испытывал иллюзий: даже если ему и поверят, если воспримут доказательства в виде трёх прихваченных с собой книг – то наверняка постараются отодвинуть в сторону, присвоив этот поистине фантастический шанс. Тут уж не до карьеры – голову бы не потерять…
И вариант у барона Вревского имелся. Земляк, друг детства, австрийский полковник, принявший, как и он сам, русское подданство и состоящий в адъютантах военного министра графа Аракчеева. Посвящать его в детали барон не собирался, довольно будет, если он  устроит ему аудиенцию у всесильного министра. Из того, что барон знал об этом вельможе и, как говорили, наперснике Государя (Аракчеев сблизился с Александром ещё в бытность его наследником престола), следовало, что  граф вряд ли станет опускаться до подобных  интриг - не его уровень. А уж как сделать так, чтобы граф ему поверил – Вревский продумал заранее, и бестолковой Матильде в этом плане была отведена далеко не последняя роль.
Только вот рана, и вправду, болит – тянет, кровоточит, не даёт заснуть. А чёртова коляска тряская, продувается всеми ветрами. Тесно, даже ноги толком не вытянешь -  а дорога предстоит долгая, в объезд Москвы, в объезд охваченных войной губерний, через Нижний, Ярославль, и дальше, в столицу Российской Империи, питаясь чёрт знает чем на постоялых дворах и почтовых станциях. Всякий раз униженно  выпрашивать у смотрителя, ничтожного типа в чине коллежского регистратора, свежих лошадей - и  выслушивать в ответ неизменное: «война-с, вашбродие, никак невозможно-с,  лошади только для фельдъегерей и фицияльных курьеров…»
Но – ничего. Надо выдержать. И он, барон Людвиг Вревский, барон Священной Римской империи и русский ротмистр, выдержит всё. Потому что, как говорят у него дома – «die Sache ist der Mühe wert». Или, если по-русски – «овчинка стоит выделки.

Отредактировано Ромей (08-08-2022 22:59:50)

X

- Выберете брошенный дом и обоснуетесь там. - говорил д'Эрваль. – даже таиться особо не надо, если заметят – вызовете подозрение. А так - натащите в одну из комнат разного барахла, вроде как вы по соседним домам шарите, а тут складываете, чтобы потом, разом, всё вывезти. Многие так делают, особенно из частей, которые стоят дальше от Кремля. Беспокоятся, что останутся без своего куска пирога при дележе добычи…
- А не арестуют, как дезертиров? – спросил Ростовцев. Физиономия его выражала беспокойство.
Насчёт дезертирства – не беспокойтесь. Скажете, что ждёте своего командира, у которого дело по службе в Кремле, а вы не вписаны в пропуск. Это, кстати, чистая правда, так в бумаге, которую я получил в штабе, в Кусково, и значится, смотрите сами… В худшем случае – задержат, запрут в кордегардии, я вас оттуда вызволю.
Я повертел протянутую  бумажку.
- Вроде, звучит разумно. А ну, как за мародёров не примут? Должны же с ним бороться…
Гасконец невесело усмехнулся.
Как заметил мой старый приятель сержант Бургонь – тогда одной половине армии пришлось бы арестовать другую. Вв первые дни пытались кое-как поддерживать порядок, но потом…
И он безнадёжно махнул рукой.
- И долго нам там торчать? – осведомился Ростовцев.
- День, много два, если Бургоня с его частью перевели куда-нибудь из Кремля. Но вообще-то не должны – Старая Гвардия, их место возле Императора…
Ну хорошо, с этим ясно. – кивнул Ростовцев. Выбираем место, устраиваемся там и ждём. С запасами, правда, неважно, почти всё по дороге подъели…
- Домик подыщите где-нибудь между Варварой и Никольской, эти кварталы меньше других пострадали от пожара. К тому же, там уже всё обшарено, и не по одному разу, меньше шансов случайно попасться кому-то на глаза.
«Трудные» названия улиц лейтенант выговорил почти чисто, хотя и с некоторой запинкой.
«..То-то, мсье… вот что значит практика с носителями языка!..»
- На улицу лучше лишний раз не выходить. – повторил д'Эрваль. – бумага, конечно бумагой, но патрулям лучше всё-таки не попадаться. Коней оставим на
- А вода? – спохватился Ростовцев. – нам ещё коней поить…
- Ваших лошадей оставим на заставе, будем выбираться из города – заберём. Дадим караулу франков десять, присмотрят. А для вас – вот!
И он кинул на колени поручику два кожаных меха. На глаз в каждом могло поместиться литров по десять жидкости.
- Наберём в колодце. На два дня хватит и попить, и кашу сварить, и умыться. Что до провианта – придётся подтянуть пояса, сейчас уже ничего не раздобудем. Если придётся задержаться больще, чем на два дня – принесу что-нибудь. Кстати, надо ведь ещё и телегу найти…
- Зачем? – удивился поручик.
- Вы не верите в то, что мы сумеем найти библиотеку? – сощурился д'Эрваль.
- Нет, почему же…
- Книги придётся на чём-то вывозить. – пояснил я. – Много ли в ранце унесёшь? А они в древних библиотеках тяжеленные – на пергаменте писаны,  в золотых да серебряных окладах…
- Тогда лучше обозный фургон, с тентом. – сказал Ростовцев. – И мешковины какой ни то, книги замотать. Не навалом же их грузить! Первая же сволочь, которая заглянет в фуру, непременно заподозрит…
Ты, я вижу, уже шкуру неубитого медведя делишь? – ухмыльнулся я. Книги ещё найти надо. А вообще-то ты прав. Пока будем ждать надо будет продумать пути отхода. Вдруг, и вправду, подвалит фарт?
- «Фарт»? – Ростовцев непонимающе уставился на меня. – опять твои словечки…
_ Удача, везение. Так в южных городах воры да жулики выражаются, особенно которые иудейских кровей.
- Тьфу на тебя, Никита Витальич! – Ростовцев, и правда, сплюнул под ноги. – И придумаешь же эдакую пакость! Нет, чтобы по-простому выражаться!
Запоминай, Никита, запоминая. Тебе с проводником говорить, а он тоже еврей, не забыл? Услышит знакомое словечко – глядишь, и проникнется к тебе доверием...
- Нужно мне его доверие, как попу балалайка… - буркнул поручик.  - Сунуть кулаком в зубы и вся недолга!
- Аполитично рассуждаешь, честное слово. Не понимаешь политической ситуации! – сказал я голосом товарища Саахова, сопроводив слова соответствующим жестом. Потом встал и, не обращая внимания на полезшие на лоб глаза собеседника,  принялся отряхивать пыль с рейтуз. -  И вообще, хватит тут рассиживаться! Нам, если наш друг Жан не пошутил насчёт лошадей,  ещё через полгорода пешедралом топать…
Ростовцев нахмурился – на этот раз недоумённо. Похоже, мои лингвистические поучения не укладывались у него в голове.
- Так ты считаешь, этот жид-проводник – жулик или вор?
- Мне-то откуда знать? Вот отыщем его и увидим.

***

- Клубничное пюре? В бутылке? – Ростовцев запустил  лезвие ножа в широкое горлышко (деревянная ложка не пролезала) извлёк немного густой красной массы, попробовал. – М-м-м, а недурственно, ей-ей, недурственно!
- Это особая пища для военных и путешественников, приготовленное методом апперизации. – сообщил д'Эрваль. Он вернулся к вечеру, уже в темноте, и приволок с собой солдатский ранец, в котором кроме буханки слегка зачерствевшего хлеба и двух луковиц нашлись несколько бутылок. Две с вином, одна с ромом и ещё три, большие, с непривычно широким горлышком. Они сразу мне напомнили памятные из детства бутылки из-под кефира.
- …придумал её парижский повар Франсуа Аппер. – продолжал лейтенант. – В чём тут дело я толком не знаю – как-то закупоривают, потом, кажется, варят. То, что получается, долго хранится, и готовить не надо:  открыл и ешь, даже и холодным. Можно на и костре разогреть. Одна беда: стеклянные бутылки весят больше их содержимого, да и хрупкие они - а ведь провиант за армией надо возить. Но Император всё равно оценил новинку очень высоко: выплатил двенадцать тысяч франков, присвоил титул «Благодетель человечества» и поблагодарил изобретателя лично.
- Умный, видать, мужик. - прокомментировал поручик. - На-ко вот, Никита Витальич, попробуй.
- Да, консервы – крайне полезное изобретение.  - Я принял из рук поручика бутыль. – Можно сказать, настоящая революция в пищевой индустрии. За такое не грех и памятник поставить, не то, что какие-то там двенадцать тысяч франков! У нас они в ходу повсюду, уже лет полтораста -  и в продуктовых лавках, и  армейских пайках, и даже дома люди банки закатывают.
- У вас – это где? - удивился гасконец. – Я, признаться, думал, что ни в одной армии этих, как вы назвали, «консервов», ещё нет.
Я сделал вид, что увлечён клубничным пюре. Вот так и палятся на мелочах....
- В армию этих блюд поставляют пять видов: бульон консоме, овощная похлёбка, суп из отварной говядины, меланж из фасоли с шампиньонами и вот это. Долго хранятся, и готовить не надо:  открыл и ешь, даже и холодным. Можно на и костре разогреть. Одна беда – стеклянные бутылки весят больше содержимого.
- Чего только у вас в Европах не придумают. – А мы, лапотные, всё больше кашей да сухарями пробиваемся. Ну-ка, Никита Витальич, дай. Больно вкусно!
Я вернул бутыль поручику.
- К сожалению, таких блюд в войска попадает немного. – вздохнул гасконец. – Это мне случайно досталось: Бургонь поделился, дал сразу три бутыли. Старой гвардии выдали из остатков, а для остальных – обычный провиант, из того, что собирают по окрестным губерниям. Кстати, его уже не хватает…
- То-то я гляжу, ни в одном обозе таких не было… - буркнул Ростовцев.  Он запустил в горлышко уже не нож а палец. Вытащил и принялся совершенно не по-аристократически слизывать лакомство. – Сказал же светлейший – будут ещё французы лошадей жрать…
А с нашими делами ка? – спросил я лейтенанта. – Удалось что-нибудь выяснить?
- Удалось, а как же! – кивнул гасконец. – Сержанта я нашёл почти сразу – он как раз сменился с караула. Он в точности выполнил мою просьбу – разыскал того еврея-проводника и, чтобы он не удрал,, посадил его в подвал казармы. Мы условились, что завтра с утра он выведет его через посты и передаст мне.
- Проводник – это хорошо. - Ростовцев отломил от буханки корку и принялся вытирать измазанные сладкой массой пальцы. – значит, можем планировать вылазку?
- Погодите, мсье… - лейтенант отковырнул ножом пробковый, обёрнутый в толстую медную фольгу кружок, запечатывавший бутыль с мясным супом. – Это, к сожалению, не все новости. На обратном пути, уже выбираясь из Кремля, я нос к носу столкнулся с учёным – тем самым, что помог мне в поисках. К моему удивлению, он мне обрадовался и долго не отпускал – расспрашивал, что я собираюсь делать. Я отделался общими фразами – «мол, только что вернулся, надо закончить дела, и уж потом…» -  и, в свою очередь, постарался расспросить его….
Гасконец вытряхнул бурую, аппетитно пахнущую массу в котелок и протянул поручику.
- Да погоди со жратвой своей!  - Терпение явно изменило Ростовцеву.-  Не томи, излагай, что там математик? Что сумел у него разузнать?
- Многое. – вздохнул лейтенант. – И, поверьте, мсье, мне это совсем не понравилось.

Конец второй части

Отредактировано Ромей (10-08-2022 18:53:00)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

- «Ох, вэйзмир, за что мне этот халоймес? – причитал Соломон Янкель, кантор синагоги  при Глебовском подворье. - Владыка Израилев, за что? Я ли не читал всякий день по утрам молитву Шахарис, а потом послеполуденную Минха, а ещё потом – вечернюю Маарив? Я ли не блюл день субботний и детей своих заставлял блюсти день субботний и внушал им, чтобы они и своих детей научили блюсти день субботний, как это заповедано от десяти заповедей Моисеевых?  Я ли не следил строго, чтобы в доме была только кошерная пища – и даже когда есть было нечего и семейству приходилось сидеть целыми днями впроголодь, никто не польстился на трефный кусок? Я ли не… э-э-э, да что теперь вспоминать! Одно только и осталось: «если хотите  что-нибудь  понимать  за еврейскую долю, горькую, как полынная настойка из аптеки Моисея Загурского, то взгляните, как обошлись с бедным Соломоном Янкелем – таки да, есть с чего посмеяться…»
Увы, сетовать и взывать к богу Израилеву теперь поздно – не надо было высовываться, а если уж высунулся и угодил в жёсткие руки гоев – держать язык за зубами. Так нет же, размяк, поддался на уважительные, вежливые слова чужака – и выложил ему то, что ни при каких обстоятельствах выкладывать было нельзя. А когда понял, что натворил – вместо того, чтобы бежать, прятаться и носа не казать на превратившиеся в Содом с Гоморрою улицы Москвы, остался на месте – авось, да пронесёт как-нибудь…
Это когда, скажите на милость, проносило беду мимо еврея? Не было такого, и теперь не случилось. Аукнулись ему неосторожно сказанные слова, ещё как аукнулись! Явился на Глебовское подворье здоровенный грубый сержант, при отряде которого Янкель не раз выполнял обязанности проводник – и сгрёб за шиворот, и утащил с собой в самый Кремль, и запер в сыром подвале, где из всех удобств – крошечное зарешёченное окошко под потолком, дыра в полу, из которой воняло нечистотами, да полдюжины крупных пасюков, не слишком обрадовавшихся новому соседу.  Правда, морить голодом его не собирались – получаса не прошло, как страшный сержант явился вновь и приволок с собой кувшин воды, горсть сморщенных прошлогодних яблок,  пару луковиц и половину буханки хлеба. К хлебу Соломон не прикоснулся – кто знает, что за гойский пекарь вынул его из печи, и что такого трефного он положил в тесто – но яблоки и луковицы сжевал, отогнав на время чувство голода.
Вместе с провиантом сержант принёс драную, провонявшую конским потом попону. Янкель бросил её на предую солому в углу устроился и принялся ждать, развлекаясь тем, что крошил хлеб и скармливал его крысам.  Стучать, требовать объяснений бесполезно – это он понял сразу. Никто ничего объяснять не будет, а вот кулаком в зубы – это запросто, это отчаянно, как говорят русские. А оно ему надо?
Заключение не затянулось. Два раза вечерний сумрак в окошке сменял ночной мрак, а потом осеннее московское утро. Шесть раз (Соломон аккуратно считал!) являлся сержант и приносил очередной кувшин воды, яблоки, хлеб и луковицы. Один раз он принёс даже четверть круга свиной колбасы – и ухмыльнулся, увидав, как перекосилась физиономия узника. Янкель не стал скармливать трефное блюдо крысам – дождался, когда дверь за тюремщиком закроется и выбросил колбасу в поганую дыру, ещё и плюнув туда вслед.
В следующий раз сержант явился уже под вечер, когда небо за железной решёткой налилось утренним светом. На этот раз ни воды, ни тарелки с едой пр нём  не было.  Сержант велел Янкелю вставать и выходить из узилища, особо предупредив, чтобы не смел заговаривать ни с кем из встречных. После недолгого путешествия по узким коридорам они оказались на заднем крыльце. Соломон зажмурился от яркого света - и подумал, каково будет  Саре с девочками, уже неделю сидящим в подземельях, когда они выберутся наконец на солнце?
«…да и выберутся ли? На всё воля Его…»
Но подумать его не дали. Жёсткий тычок сержантской длани – он Янкель не полетел со ступенек, но устоял и прихрамывая, засеменил в указанном направлении. Они миновали караульных в воротах башни, пересекли заваленную всяким хламом Красную площадь – и в ближайшей подворотне сержант сдал пленника с рук на руки трём гоям в ярких кавалерийских мундирах с длинными саблями, свисающими на ремнях. Один из новых мучителей критически оглядел Янкеля и протянул сержанту несколько монет, блеснувших масляно-жёлтым.
«…меня что, продали? За что? Или я не...» 
  - Ну что, бедолага пошли? – сказал один из гоев на чистом русском языке, как только сержант ушёл. – Тебе бы только сперва помыться, а то смердишь, словно из сортира вылез!
- Некогда! – буркнул другой. – Да и где на него воды сейчас взять? Пущай так ведёт, немытым…
«…Русские? Ой-вэй, Господь, Владыка Израилев, зачем ты посылаешь чаду своему новое испытание?..»