V

Для отхода Хорнби выбрал северный маршрут в вокруг Готланда - там, где сорокамильный пролив отделяет этот остров от острова Эланд. Район этот достаточно мелководный, однако изучен вдоль и поперёк – в лоциях помечены глубины, отмели, судоходные фарватеры, и адмирал, полагавший, что возле берегов дружественной Швеции будет всё же поспокойнее, чем вблизи русского берега, где в Либаве могли базироваться миноноски, способные в иных обстоятельствах доставить эскадре мучительную головную боль.  Предположение это выглядело вполне логичным, но, как это нередко бывает, имело весьма малое отношение к действительному положению дел.
На самом же деле, повернув к норду, в обход Готланда, англичане стали приближаться к кораблям «особой минной дивизии», предусмотрительно занявшей позицию к востоку от южной оконечности острова Эланд. Лёгкий туман, повисший над морем, нисколько им не мешал – свет маяка, установленного на острове, пробивался сквозь неплотную пелену, да и радиолокатор на «Змее Горыныче» работал исправно, рисуя на дисплее изломанную береговую черту и каменные лбы, выступающие из воды вблизи берега.  Один из «блимпов» уже был готов к вылету – газовые мешки наполнены водородом, топливо, бомбы в наличии, но Никонов спешил отдавать приказ на взлёт. За эскадрой Хорнби следил сейчас «Свеаборг»; через несколько часов его сменит «Россия-I», которая в данный момент пополняла на Эзеле запас топлива и подвешивала бомбы, чтобы вместе с «Кронштадтом» нанести британской эскадре новый визит. «Свеаборг», ни на миг не выпускавший англичан из виду, каждые пять минут передавал на «Змея Горыныча» курс, скорость и прочие подробности, а кондуктор-планшетист (один из университетских студентов, подготовленных по программе модернизации флота) исправно наносил эти данные на грифельную доску, висящую в пункте управления воздушными операциями «дирижабленосца» - фактически, нервном и командном центре эскадры. Никонов не отходил от карты, то и дело связываясь в голосовом режиме по радио с командирами минных заградителей «Амур» и «Енисей» – этим кораблям предстояло сыграть в разворачивающемся спектакле главные роли. Два крейсера охранения – старый знакомец Никонова  «Адмирал Корнилов», в пожарном порядке отремонтированный на Невском заводе, и спешно достроенный и только-только вступивший в строй броненосный крейсер «Память Азова» - держались в десяти милях восточнее и тоже постоянно получали сведения о расположении неприятеля.
Командир «Памяти Азова» капитан первого ранга Сальвадор Бауер, командовавший заодно и крейсерской завесой, уже знал о результатах боя у Готланда – погибший вместе со своим кораблём Карл Деливрон был его однокашником по Морскому Корпусу. Бауер не пытал иллюзий: в случае столкновения с англичанами его новенькому, с иголочки, броненосному крейсеру светит повторить судьбу «Нахимова» - но был готов к этому. Он знал, какой сюрприз готовит зазнавшимся «просвещённым мореплавателям» Никонов, и мысленно потирал руки, прикидывая возможные варианты развития событий. И когда со «Змея Горыныча» по радио был получен долгожданный приказ - «сопроводить минзаги в назначенный район и обеспечить охрану во время минных постановок» – он весело выругался по-немецки и приказал принести из кают-компании на мостик заранее запасённую бутылку. Большая Игра начиналась в точности так, как было запланировано и не раз отыграно на новомодных штабных учениях - и это событие, по мнению Бауера, непременно следовало спрыснуть лучшим рейнвейном.

Первые в мире корабли, предназначенные для постановки минных заграждений, сошли когда-то со стапелей в качестве обыкновенных грузопассажирских пароходов, ничем особенным не примечательных, кроме довольно приличной скорости – до пятнадцати узлов. Первый был построен во французском Шербуре, второй – в немецком Киле; некоторое время будущие минзаги исправно возили людей и грузы в Бразилию и порты Северной Африки, - пока не попались на глаза эмиссарам Морского ведомства Российской Империи. Спешно приобретённые суда были перегнаны в германский Штеттин, где на полгода встали к стенке – на модернизацию, производимую по русским проектам и с применением узлов и механизмов, заказанных в   Германии. Ничего примечательного в этом не было  кроме, разве что, повышенные меры секретности, окружавшие оба судна, что и было своевременно замечено теми, кому по должности положено замечать подобные вещи. Замечено и доложено в военно-морские ведомства заинтересованных стан, не всегда дружелюбно настроенных по отношению к новым владельцам пароходов.
Работы по переоборудованию судов велись в том же пожарном порядке, в каком были проведены сделки по их приобретению. Не прошло и полугода, как два парохода, получившие новые названия «Енисей» и «Амур», отшвартовались у пирсов Военной Гавани Кронштадта – и сразу же были включены в состав вновь формируемой «особой минной дивизии» под командованием капитана первого ранга Никонова.  Спешка была такова, что ходовые и прочие обязательные испытания были проведены, чтобы не терять времени даром, во время перехода из Штеттина в Финский залив – а этот факт очень много способен сказать тому, кто знаком с российской военно-морской бюрократией. 
В Кронштадте «Амур» и «Енисей» получили новые команды, и уже через неделю вышли в море и направились к Аланскому архипелагу, чтобы в путанице проливов и шхер поупражняться в том, для чего они, собственно, и были предназначены – в приёмах установки морских якорных мин заграждения. Оба минзага были оснащены системой Никонова-Стпанова, позволявшей выполнять минные постановки на ходу, по десять мин в минуту – показатели, невиданные флотами прочих морских держав, где морские мины до сих пор ставили со специальных минных  плотиков или баркасов с кран-балками, похожими на огромную букву «Л».
Командирам и экипажам «Енисея» и «Амура» было невдомёк, конечно, что настоящим создателем этой системы был отнюдь не нынешний начальник «особой минной дивизии», а именно что лейтенант Степанов, чьё имя в названии изобретения стояло вторым. Несколько лет назад он, пребывая в мичманских чинах, задумался  об усовершенствовании системе минных постановок. Дело продвигалось ни шатко, ни валко – Степанов  чертил, прикидывал варианты конструкции – пока примерно года назад не был приглашён для беседы  в адмиралтейские «особые минные классы». И каково же было его удивление, когда никому не известный тогда капитан второго ранга Никонов продемонстрировал ему полноразмерный действующий макет того, что как полагал мичман, существует только в его собственном воображении – механизмом установки якорных мин при помощи кормового минного крана, Т-образного направляющего рельса, подвешенного над низко расположенной закрытой минной палубой.
На следующее утро мичман Степанов приказом по Адмиралтейству был переведён в группу Никонова – и теперь командовал первым из российских минных заградителей, «Енисеем». На его борту было сейчас три сотни новейших якорных мин с начинкой из пироксилина и автоматом установки на нужную глубину. Вообще-то, минная палуба минзага могла вместить вдвое больше, но подвело производство – для первого боевого выходя «особой минной дивизии» выгребли все запасы мин новой конструкции. 
И кран и система подачи мин приводились в действие вспомогательной паровой машиной, что выгодно отличало новые минзаги от других, носящих те же имена, но построенных в иной реальности  - там механизацией решено было пожертвовать, заменив её дополнительными семью десятками матросов.  И, разумеется, Никонов не стал рассказывать новоиспечённому капитан-лейтенанту (такое звание носил сейчас Степанов) что в «параллельной реальности» он тоже командовал «Енисеем» - и погиб вместе с ним под дальневосточным небом, недалеко от крепости Порт-Артур, о которой здесь никто ещё слыхом не слыхивал...
Но сейчас все эти альтернативно-исторические тонкости, о которых на всей «особой минной дивизии» знало не более трёх человек, не имели особого значения. Минзаги в назначенной точке встретились с крейсерами охранения и на парадных четырнадцати уздах двинулись на норд-ост. Сигнальщики на мостике головного «Адмирала Корнилова» помахали бескозырками плывущим на высоте в две тысячи футов «Тавриде» и «Новороссии». Им предстояло разойтись в стороны и, обнаружив ползущие вдоль побережья Готланда посудины Королевского Флота, вывести минзаги точно им напересечку.  Задача не казалась сложной – радисты на борту дирижаблей держали постоянный контакт с преследующей британцев «Россией-I», а в миле позади неё шли, держась на тысячу футов ниже, «Кронштадт» и «Свеаборг», несущие каждый, кроме двух бомб, по одной торпеде особой, невиданной здесь конструкции.
Эскадра адмирала Хорнби шла в западню.

…отгремели колокола громкого боя, отгрохотали по палубам матросские башмаки, отсвистали незатейливые мелодии отлитые из чистого серебра боцманские дудки. Со скрежетом открылись овальные крышки люков, прикрывающих лацпорты – сначала правый,  потом левый. Заквакал ревун, тревожно замигала электрическая лампочка в сетчатом кожухе – и минный кондуктор, подчиняясь команде с мостика, толкнул рычаг, управляющий механизмом. Скрежетнули приводные цепи, засвистели по металлу стальные ролики, и  утыканные рожками шары, закреплённые на тележках-якорях, поползли по потолочной двутавровой направляющей – одна за другой они докатывались и рушились, поднимая фонтаны брызг,  в кильватерную струю за кормой «Енисея». Вторая, третья… десятая… двенадцатая… на четырнадцатой ревун взвыл снова, механизм лязгнул и остановился. Минзаг описал дугу, лёг на противоположный курс, и всё повторилось – лязг механизмов, последовательное, рывками, передвижение начинённых пироксилином корпусов, всплески от падения многопудовых мин в воду. На то, чтобы выставить две линии минной банки общим числом в двадцать восьми взрывчатых шаров ушло около десяти минут – мины располагались с интервалами в четверть кабельтова, причём линии были установлены уступом – так, чтобы мины второй перекрывали промежутки в первой.
Попав в воду, смертоносные шары не тонули, а отцеплялись от якорной тележки, оставаясь на плаву.  В их конструкции был реализован метод, предложенный некогда лейтенантом Азаровым: вьюшка с намотанным на ней минрепом крепилась не на корпусе мины, а на якорной тележке и оснащалась стопором, состоящим из щеколды и штерта с грузом. Оказавшись за бортом, штерт под действием груза оттягивал щеколду, позволяя минрепу сматываться с вьюшки под действием тяжести погружающегося на дно якоря.  Свисающий ниже якоря груз первым касался дна – и тогда натяжение ослабевало, щеколда стопорила вьюшку. Якорь же продолжал тонуть, увлекая под воду и рогатый шар - на глубину, соответствующую длине штерта с грузом. Длина эта выставлялась заранее, с учётом глубин в районе минной постановки, и в результате получалось, что все выставленные на пятиузловом ходу мины оказывались примерно на одной глубине. Такой, чтобы пропустить над собой разную рыболовную мелочь, которой у берегов Готланда и Эланда во всякое время полно, но обязательно задеть своими рожками днище проходящего большого судна.
И тогда случится неизбежное: колпак, изготовленный из мягкого, тонкого свинца сомнется, треснет стеклянная ампула с электролитом, который и зальет угольный и цинковый электроды. Порожденный этой парой электрический импульс разбудит взрыватель, и тот выпустит на свободу энергию нескольких пудов пироксилина, которым начинены новейшие мины системы Никонова. Такой силы взрыв способен надвое переломить какое-нибудь мелкое судёнышко вроде авизо или канонерки; в днище корабля первого класса он проделает здоровенную дыру, и экипажу сильно повезёт, если аварийные партии сумеют кое-как залатать пробоину и остановить поступление воды. Но корабль всё равно лишится боеспособности – хорошо, если он дотащится до ближайшего порта, или же выкинется на берег, вместо того, чтобы потонуть, похоронив в студёном ноябрьском море ещё и несколько сотен живых человеческих душ.
На пути британской эскадры были три такие минные банки – их выставили с тем расчётом, чтобы броненосцы Хорнби задели край хотя бы одной. Закончив работу,  минные заградители повернули на зюйд-вест, отошли на полтора десятка миль и разошлись, готовые выставить ещё по две линии мин. За происходящим сверху внимательно наблюдала «Таврида», и её штурман, выполнявший одновременно функции радиста, отстучал торопливой морзянкой, что колонна Королевского Флота приближается к первой линии заграждений. Держащиеся в двух десятках миль за кормой британского ордера три русских дирижабля, получив это известие, сбавили обороты пропеллеров и повисли, дрейфуя по ветру в сторону побережья Готланда. Ещё немного, ещё четверть часа, самое большее, минут двадцать пять – и придёт их черёд.

Из дневника мичмана
Ивана Семёнова.
Британцы двигались одной кильватерной колонной, имея в голове ордера два новейших броненосца класса «адмирал». Крейсерский патруль – «Уорспайт», почти не получивший повреждений в недавнем бою, и мой старый знакомец, бронепалубный «Комюс» - выдвинулись вперёд мили на четыре и двигались курсами, параллельными броненосной колонне, один справа, другой слева, на расстоянии примерно четырёх миль один от другого. Этим посудинам её Величества повезло – он проскочили первую линию мин заграждения по краям, не задев свинцовые, несущие смерть, рожт.
И уж совсем невероятной удачей мог  похвастать  головной «Коллингвуд». Броненосец прошёл в промежутках между минами, миновав таким образом обе линии первой минной банки и продолжал двигаться в направлении второй, увлекая за собой всю колонну. Впрочем, удача – это ещё как посмотреть; эскадра, следуя за флагманом,  втянулась в минное заграждение, причём никто, ни на одном из кораблей не имел ни малейшего представления о притаившейся права и слева угрозе. И когда «Коллингвуд» зацепил-таки правой скулой одну из мин второй минной банки, случилось неизбежное.
Само по себе повреждение, полученное головным «адмиралом» было хоть и серьёзным, но не смертельным – взрыв трёх пудов бездымного пороха своротил шпирон, но таранная переборка выдержала. Корабль, подобно боксёру, получившему сокрушительный удар в челюсть, замер на миг на месте – ошеломлённый неожиданным взрывом  вахтенный офицер скомандовал «право на борт, машины стоп!», рулевой заворочал штурвал, и броненосец, увлекаемый инерцией своих девяти с половиной тысяч тонн, налетел на следующую мину.
В точности повторилась трагедия, случившаяся в иной реальности с русским броненосцем «Петропавловск» близ Порт-Артура. Но теперь ситуацию многократно усугубляло то, что англичане не только не ожидали подвоха (мирные воды между двумя шведскими островами, русские разгромлены и остались далеко позади, что может случиться?), но имели довольно смутное представление о минной опасности вообще, и о новых русских минах – в частности. Да, военно-морская разведка сумела раздобыть кое-какие материалы, но вот осмыслить их, проанализировать и довести до командиров боевых кораблей в виде чётких указаний и инструкций – на это времени у англичан не хватило. А потому, оказавшись внезапно на минных банках, капитаны Роял Нэви стали действовать в силу своего разумения каждый – тем более, что никаких приказов со стремительно валящегося на борт «Коллингвуда» не поступало.
Следующим подорвался «Хоув». Броненосец выкатился влево из строя, уклоняясь от столкновения с «Коллингвудом», и проутюжил брюхом сразу две мины. Столбы воды, панические вопли, ледяная вода, хлынувшая в пробоины, захлестнула кочегарки, и над морем вырос гигантский столб пара, образовавшийся после одновременного взрыва двух котлов.
Всё это русские воздухоплаватели второго, вылетевшего с острова Эзель, отряда наблюдали в оптику с высоты в три с половиной тысячи футов. Когда стало ясно, что британцы не просто попали в западню, а влезли туда всеми четырьмя лапами, Георгий (он командовал тройкой дирижаблей с борта «России-I») распорядился прибавить обороты. На такой высоте снаряды сорокасемимиллиметровых орудий «Виккерс», которые англичане кое-как приспособили для задач противовоздушной обороны, не могли нанести нам ни малейших повреждений. Три дирижабля, двигаясь строем клина, догнали британский ордер, разошлись, и вниз полетели бомбы.
Ожидать попаданий при бомбометании  с полуторакилометровой высоты по кораблям, часть из которых ещё сохраняли движение, без нормальных бомбовых прицелов было бы неоправданным оптимизмом. Попаданий и не случилось – но эффект от бомбометания имелся, да ещё какой! Испуганные пронзительным свистом падающих бомб и видом встающих вокруг кораблей столбов взрывов, британские капитаны ударились в панику и стали маневрировать, уклоняясь от нежданной напасти – и это на минной-то банке! В результате в течение пяти следующих минут подорвались сразу два корабля – броненосный таран «Руперт» и «Нордхэмптон», броненосный крейсер, следующий в хвосте британской колонны. А дирижабли, описав над разваливающимся неприятельским ордером широкую дугу, снизились до двух тысяч футов и уже с этой высоты выложили свой последний козырь.
Торпеды, подвешенные под гондолами воздушных кораблей вместе с бомбами, были оснащены парашютами. Сброшенные с большой высоты, они, попадая в воду, начинали двигаться – но не по прямой, как полагалось бы самодвижущимся минам «Уайтхеда», а описывали широкие раскручивающиеся спирали. Такое движение обеспечивал простейший пружинный механизм, присоединённый к рулям. Пытаться поразить такими торпедами одиночные цели было, конечно, невозможно, а вот оказавшись в воде посреди достаточно плотного неприятельского ордера они могли натворить бед – в особенности, если корабли, составляющие ордер, не торопятся поскорее покинуть опасный район, а топчутся на месте.
Так оно и получилось. Нарезая третью ветку спирали, торпеда, сброшенная с «Свеаборга», угодила под кормовой свес «Нельсона», близнеца подорвавшегося «Нортхэмптона», оторвав перо руля и искалечив правый винт - в результате чего броненосный крейсер лишился и хода, и возможности управляться. Остальные две торпеды, хоть и не попали никуда, но эффект произвели ничуть не меньший. Увидав опускающиеся в воду на парашютах веретенообразные, отливающие медью тела и заметив пенные следы, потянувшиеся от места падений, британцы окончательно лишились самообладания. То, что происходили вокруг, было им непонятно, не укладывалось в имеющуюся у них картину мира – да что там, такого вообще не могло быть! Бронированные, ощетинившиеся орудиями махины бестолково метались из стороны в сторону, уклоняясь от реальных или воображаемых торпед и таранов своих же кораблей – и раз за разом натыкались на притаившиеся под поверхностью волн мины. В течение следующих десяти минут подорвались ещё три корабля – броненосец «Принц Альберт», транспорт «Формор» и новёхонький бронепалубный «Калиоп», причём командир последнего, вконец деморализованный творящимися вокруг безобразиями, приказал покинуть корабль, предварительно запалив фитиль заложенных в снарядных погребах подрывных зарядов. Мощнейший взрыв разломил несчастный «Калиоп» пополам, и после этого англичане на остальных кораблях вообще перестали что-нибудь понимать. А тут ещё с зюйд-веста появился «Память Азова» в сопровождении «Адмирала Корнилова». Дистанция была далеко за пределами сколько-нибудь эффективного огня, сигнальщики на мостиках британских кораблей могли видеть только мачты и трубы русских крейсеров – но капитан первого ранга Сальвадор Бауер собирался играть эту партию краплёными картами.
Снаряды первого залпа легли с огромными, мили в полторы, недолётами. После чего, мичман-радиотелеграфист с «России-I» отстучал на ключе поправки, канониры русского крейсера задрали до предела стволы своих восьмидюймовок, и следующий залп лёг уже рядом с тем, что всего четверть часа было британским походным ордером. Ни о каких попаданиях, конечно, не могло быть и речи – разве что случайно, по закону больших чисел. Но именно всплески от падения русских тяжёлых снарядов окончательно утвердили адмирала Хорнби в простой мысли – Королевский Флот столкнулся с каким-то новым качеством войны на море, и чтобы он не предпринял, разгрома уже не избежать. Хорнби приказал поднять на стеньгах  своей любимой «Александры» (адмирал перебрался на этот броненосец после подрыва флагманского «Коллингвуда») сигнал «следовать к побережью Готланда», и уцелевшие корабли, прекратив спасение команд гибнущих собратьев, стали по одному поворачивать в сторону берега. Оставался последний, зыбкий шанс сохранить уцелевшие корабли и команды – искать прибежища в шведских территориальных  водах.
Если, конечно, русские позволят им это.

VI

- Убили, значит,  Фердинанда-то нашего… - сообщил Андрей Макарович Каретников, отрываясь от свежего номера «Петербургских Ведомостей». – В смысле – скинули бразильцы своего императора.
- Мало ли в Бразилии Педров? – предсказуемо отреагировал Семёнов. – И вообще - это ж когда ещё было, не меньше недели назад!
- А вот в «Ведомостях только сегодня пропечатали. Нет в этом времени Интернета, и агентства «Рейтер» тоже нет, вот новости и запаздывают.
- «Рейтер» как раз здесь есть, и уже лет сорок как… - отозвался Олег иванович. -  Агентство основано Питером Юлиусом Ройтером, третьим сыном касельского раввина – при рождении его нарекли Исраэлем Бер-Йошафатом, но, видать, для карьеры оказалось полезнее сменить имя на не столь откровенно… м-м-м… семитское. Но в одном ты прав, о свержении Педру Второго я узнал не из газет.
- Барон поделился?
- Почти. Если бы ты почаще захаживал в офис Д.О.П.а, то и сам был бы в курсе. С некоторых пор ведущим сотрудникам, стоит им там появиться, вручают нечто вроде дайджеста, сводки важнейших событий в России и за рубежом. Очень, знаешь ли, увлекательное чтение. Причём ничего особенно секретного в них нет, сведения, что называется, из открытых источников – но среди питерских репортёров об этих сводках уже ходят слухи. Мне лично один предлагал за каждый выпуск по пятьсот рублей ассигнациями!
- Жмот. – Каретников сложил газету и бросил на журнальный столик. И потянулся за стаканом чая. -  Мог бы и золотом предложить. Ох, ты ж!..
- А ну кыш отсюда, Бейли! – взревел Олег Иванович, замахиваясь сложенной газетой на чёрного щенка-лабрадора, только что бесцеремонно толкнувшего гостя под локоть. Собачонок явно нацелился на блюдечко с баранками, про которые люди, занятые какой-то ерундой, позабыли. Когда газета мелькнула в опасной близости к чёрному кожаному носу, щенок недовольно заурчал и залез под столик.
- Совсем от рук отбился! – пожаловался Семёнов. – У меня совершенно нет времени им заниматься, всё в разъездах - а из фрау Марты что за кинолог? Покормит, выведет перед сном в палисадник – и на том спасибо! А пёс растёт, вон как вытянулся, и это всего за две недели…
Щенок, уловивший каким-то своим собачьим чувством, что разговор о нём, высунул из-под стола мордаху, не забыв нацепить на неё самое умильное выражение.
- Ну всё, не сержусь, хулиганьё ушастое… - Олег Иванович кинул зверьку баранку.. – Держи вот, сил никаких нет с тобой!
- Сам и приучаешь пса клянчить за столом. – негромко заметил Каретников. В той, прошлой жизни он всегда держал собак – последняя, четырнадцатилетняя бельгийская овчарка умерла за пару месяцев до начала всей этой безумной истории с путешествиями во времени) – и вполне заслуженно полагал себя знатоком воспитания хвостатых и четверолапых.
- Да понимаю я всё… - Семёнов виновато развёл руками. – А как удержаться? Прихожу домой усталый, Ванька пропадает на службе, Берта сидит в своей Гатчине и слышать не хочет о Петербурге – а тут эта морда встречает, улыбается, хвостом стучит по всему, что попадётся. Как тут откажешь?
И он сунул под стол ещё одну баранку. Из-за свисающей скатерти раздался громкий аппетитный хруст. Каретников с неодобрением наблюдал за действиями приятеля.
- Ты лучше расскажи, что нового у дяди Юли? - сказал Олег Иванович, украдкой вытерев об обивку кресла руку, вступившую в контакт со слюнявой щенячьей мордой. – Я слышал, они с Теслой разрабатывают какой-то защитный костюм для участников экспедиции?
Каретников кивнул. Он только сегодня вернулся из Шлиссельбурга, где по просьбе барона производил медицинское освидетельствование нескольких узников - и, конечно, не отказал себе в удовольствии посетить «алфизический каземат», как  с лёгкой руки Семёнова называли лабораторию, развёрнутую в одном из подвалов крепости.
- А, ерунда. – он пренебрежительно махнул рукой. - Ничего особенно нового там нет, хотя сама идея здравая.  Никола Тесла, видишь ли, ознакомился с материалами, касающимися поражения Романа Смольского «лучом тетрадигитусов», и высказал предположение, что оружие четырёхпалых имеет характер электромагнитного разряда. Я с ним согласился – характер повреждений нервной системы схожий. Теперь они с дядей Юлей сооружают защитный костюм из плотной ткани, прослоенной гуттаперчей и подбитой мелкой медной сеткой. За человеком, одетым в такую хламиду будут волочиться по земле металлические цепочки, вроде заземления, и по ним разряд может уйти в грунт.
- А может и не уйти. – Семёнов скептически покачал головой. – Как-то очень уж примитивно. Если эти тетрадигитусы такие умные, как мы о них думаем – наверняка предусмотрели и такой вариант. Я, если хочешь знать,  вообще не уверен, что это было оружие.
- А что же тогда?
- Ну, не знаю… скажем, какое-то средство коммуникации, основанное на неизвестных нам принципах?
- Телепатический луч? -  ответил Каретников.- Не поверишь, но такое предположение уже было.
- И как?
- Отметено, как антинаучное. И вообще, хватит о ерунде, лучше попроси фрау Марту принести кипятка, а то у меня чай совсем остыл. Что до моей поездки в Шлиссельбург, то не хочешь узнать, о чём я беседовал  с Александром Ульяновым? Я-то, признаться, был уверен, что ты с порога вцепишься с расспросами…
- Выдерживал характер. – хмыкнул Олег Иванович. – Ты ведь и сам всё рассказал бы, верно?
- Рассказал бы, конечно, куда от тебя деться, такого настырного?
Вошла домоправительница – в неизменном тёмно-лиловом капоте и домашнем чепце, украшенном мелким кружевом. Поставила на столик большой чайник с кипятком и величественно удалилась. Щенок выбрался из-под стола и потрусил следом.
- На кухню пошёл. – сообщил Семёнов, провожая зверька взглядом. – Фрау Марта жалуется, что никак не может его оттуда отвадить – целыми днями сидит и клянчит вкусняшки. Я так подозреваю, не очень-то и старается.
- Лабрадоры – они такие. – поддакнул Катерников.  - Стоит только дать слабину и всё, готово: сядут на шею и свесят лапки.
Он налил в остывший стакан кипятку, добавил заварки из меленького чайничка и подцепил серебряными щипчиками бурый кусочек сахара – тростникового, как уверял приказчик кондитерской лавки.
…и откуда, скажите на милость, в Санкт-Петербурге взяться тростниковому сахару?..
- Так о чём бишь мы?..
- О «братце Саше». – напомнил Олег Иванович. – Не валяй дурака, Макарыч, выкладывай.
- Ах да. Так вот, беседа наша началась с того, что…

- И как вам состояние моих товарищей по несчастью, доктор? Или вам не разрешено на это отвечать?
- Не разрешено. – кивнул Каретников. – Но, раз уж нас никто не слышит – рискну нарушить запрет.
Они прогуливались вдоль берега озера – по примеру Семёнова, Андрей Макарович воспользовался именем всесильного Д.О.П.а, чтобы выговорить право беседы с узником в неформальной обстановке. Конечно, караул в составе капрала и двух нижних чинов, вооружённых винтовками с примкнутыми штыками сопровождал их, держась шагах в пятнадцати сзади - но если не повышать голоса, можно беседовать на любые темы.
Если, конечно, возникнет такое желание.
- Так вот, о ваших товарищах. Признаться, я удивлён. Да что – там – потрясён! Вы по собственному печальному опыту знаете, что условия содержания здесь самые что ни на есть отвратительный,
- Что верно, то верно. – кивнул собеседник Каретникова. Несмотря на далеко не весеннюю погоду (на дворе, как-никак конец ноября!) он не стал продевать руки в рукава шинель – оставил её распахнутой, и даже стащил с головы арестантскую шапку-бескозырку, с наслаждением подставляя лицо стылому, напитанному ноябрьской сыростью ветру. – Это место недаром считается самой страшным, самой гиблым политическим узилищем Империи, печально знаменитая своими тюремными казематами Петропавловка по сравнению с ней просто курорт.
- Я слышал, Шлиссельбургскую крепость называют «Русской Бастилией». – вставил Каретников. – Хотя, сомневаюсь, чтобы в центре Парижа когда-нибудь был такой нездоровый климат - смесь сырости с холодом, предельно благоприятная для туберкулёза, ревматизма и прочих болячек. И, тем не менее, этот букет это поразительным образом не сказывается на здоровье иных здешних сидельцев!
Его спутник наклонился и подобрал   лежащую рядом с тропинкой тропинке ветку, и доктор краем глаза увидел, как напряглись конвоиры. Но тревога оказалась напрасной – заключённый ободрал со своей добычи мелкие сучки, и по-прежнему неторопливо шагал рядом с Каретниковым, помахивая ею, словно стеком.
- Так вот… - продолжил доктор. - Отправляясь сюда, я захватил с собой некоторое количество доз новейшего противотуберкулёзного препарата. Его недавно создали в моей лаборатории, сейчас внедряют в клиническую практику, и  я собирался передать это лекарство заключённым – с разрешения коменданта крепости, разумеется. Но представьте, этого не понадобилось! Да вот, судите сами…
Он пошарил за отворотом пальто и извлёк блокнот.
- Михаил Фроленко, член её исполнительного комитета «Народной Воли», участвовал в подготовке покушений на императора Александра Второго  в ноябре семьдесят девятого в Одессе и первого марта восемьдесят первого, закончившегося гибелью Самодержца.   По «Процессу двадцати»  был приговорён к смертной казни, замененной вечной каторгой, которую отбывал сперва в Александровском равелине, а три года спустя был переведён в Шлиссельбургскую крепость. Согласно сопроводительному медицинскому письму, на момент перевода был на последнем градусе чахотки – и это не считая гангрены стопы. По всем понятиям в здешнем климате он мог протянуть не больше двух-трёх месяцев, однако, жив до сих пор, бодр и достаточно энергичен, чтобы дерзить и надзирателям и вашему покорному слуге.
Каретников не стал добавлять, что в известной ему версии истории Фроленко просидит в каземате ещё пятнадцать с лишком лет и будет освобождён во время первой русской революции в 1905-м. После чего - переживёт две мировые войны, революцию, войну Гражданскую, оккупацию, и мирно скончается в приморском Геленджике в 1947-м году в возрасте девяноста лет,  пережив всех своих тюремщиков.
- Я о нём знаю. – подтвердил собеседник доктора. – лично, правда, знаком не был, когда его схватили, мне было всего пятнадцать лет, я учился в Самарской гимназии. Но, конечно, наслышан…
Каретников скрыл усмешку. Узник кривил душой – хоть они с Фроленко действительно никогда не видели друг друга, что называется, глаза в глаза», но были знакомы, и даже не совсем заочно. Искусство тюремного перестукивания и обмена «малявами» придумано задолго до возникновения «Народной Воли» - и будет существовать, когда о террористах-революционерах будут помнить только историки.
- Зато вы, наверное, встречали Веру Фигнер? – спросил Андрей Макарович.
- Один раз видел издали. Я поступил в Петербургский Университет в восемьдесят третьем году, а её судили по «Процессу четырнадцати» годом позже, в сентябре восемьдесят четвёртого. Мне удалось достать билетик на заключительно заседание суда, где её приговорили к повешению.
Каретников кивнул.
- А дальше повторилась история Михаила Фроленко: каземат в Петропавловке, перевод в Шлиссельбург, куда её доставили на носилках, и нынешнее, более чем сносное состояние здоровья. А сейчас эту беспокойную барышню и упомянутого Фроленко разделяет одна-единственная стена – что, согласитесь, не может не наводить на некоторые мысли.
- Вы и её осмотрели? – осведомился узник.
- Разумеется, и со всем тщанием, как и полагается врачу. Кроме этих двоих, я навестил  Николая Морозова – он, как и Фроленко, угодил на бессрочную каторгу после «Процесса двадцати». Сюда его  доставили из Трубецкого харкавшим кровью, с воспалёнными лимфоузлами, в таком скверном состоянии, что комендант Петропавловки даже распорядился не надевать на него кандалы для перевозки – что, согласитесь, дело неслыханное…
- Значит, результаты осмотра этих троих подтверждают мои слова?
- Целиком и полностью. Я сегодня же, как только прибуду в Петербург, доложу об этом барону Кор… доложу своему начальству.
Услыхав оговорку Каретникова, молодой человек усмехнулся. Похоже, имя таинственного начальника самого загадочного из департаментов Империи не было секретом для шлиссельбургских сидельцев.
-  Что ж, тем лучше. В таком случае, рассчитываю, что ваше начальство согласится пойти мне навстречу.
- Согласится, если сведения подтвердятся. И, если уж зашёл такой разговор…
Каретников повернулся к спутнику и прямо посмотрел ему в глаза. Боковым зрением он заметил, как замерли на месте конвоиры.
- Скажите, Александр, почему вы так уверены, что мы вас не обманем и выполним свою часть договоренностей?
- Я уверен, что и вы, как и первый визитёр – кажется, его фамилия Семёнов? – а так же, тот пожилой господин, с которым я недавно беседовал – вы, все трое, из будущего. Верно?
Каретников не ответил. Но и глаз не отвёл.
- Буду считать ваше молчание за согласие. Собственно, это не стало для меня такой уж неожиданностью - ваши друзья… те, которые помогали устроить покушение на императора, кое о чём проговорились.
- Геннадий Войтюк и его люди?
- Да, они самые. То есть прямо они ничего не говорили – мне, по крайней мере. Но ведь я тоже умею анализировать и сопоставлять. Вокруг них было столько разных странностей и чудес, что мысль о гостях из грядущего пришла в голову волей-неволей. И потом… мне несколько раз удавалось подержать в руках кое-что из их устройств.
- Всё ясно. Дата изготовления?
- И надписи вроде «Made in China». Сделано в Китае – такое, согласитесь, нарочно не придумаешь! Не скажу, что сразу всё понял, но мысли повернулись в нужном направлении. А потом я присмотрелся как вели себя вы и ваши коллеги, припомнил некоторые особенности речи – и сделал вывод. Надеюсь, правильный.
- Действительно, всё просто.  - Каретников резко повернулся на каблуках и пошёл дальше. Заключённый торопливо догнал его и пристроился как и раньше, справа. – Но вы, Александр, так и не ответили: почему вы всё же нам верите?
- Видите ли… голос узника сбился. – Вы, как я уже говорил из будущего, я  в этом уверен. А если люди оттуда способны, как наши современники, обмануть человека в таком отчаянном положении – то стоит ли делать для такого будущего хоть что-нибудь?
- Что ж, неожиданно. - Каретников покачал головой. – Ладно, считайте, что мы договорились.

- …ну, он мне всё и выложил, как на духу.  – Каретников плеснул себе ещё заварки, долив водой из успевшего остыть чайника.  - С тюремным начальством всё было заранее обговорено. Надзиратели и мой ассистент –  ты его знаешь, Олег, студент-психиатр, прибыл вместе с Евсеиным и другими с «той стороны» - вошли в камеру к Морозову и учинили там обыск.
- И нашли?
- Отчего ж не найти, когда точно знаешь, что и где искать? Хотя замаскировано было чрезвычайно ловко – узкий лаз в углу, у самого пола, прикрывался своего рода панелью из нескольких кирпичей, поворачивающейся вокруг своей оси. Мы потом осмотрели внимательнее – механизм древний, из кованой бронзы, установлен, надо полагать, когда крепость строили новгородские мастера, ещё в четырнадцатом, что ли, веке. За ним вертикальный колодец, узкий, глубиной метров пять. Внизу – крошечная круглая камера, обложенная булыжником на чрезвычайно прочном растворе. Никаких ходов, лазов и прочего оттуда нет – тайник, устроенный строителями крепости для каких-то своих целей, и забытый их потомками.
- Там он и лежал? – спросил Олег Иванович. Привычка Каретникова ходить вокруг да около главной темы раздражала его чрезвычайно, но приходилось терпеть. 
- Да, всё было обустроено в лучших традициях фильмов про Индиану Джонса. Посреди камеры небольшое возвышение из кирпича, а на нём – что-то типа футляра, ящичка, обитого свинцом. Мне кажется, его принесли туда не так давно – во всяком случае, задолго после строительства.
- Не томи, Макарыч! – не выдержал Семёнов. - Шахты какие-то, футляры свинцовые… Ты дело говори, про свиток этот исцеляющий. Нашли его?
- А я разве не сказал? – деланно удивился Каретников. – В этом самом футляре он и лежал. – Я тут же отнёс находку в лабораторию к дяде юле, там быстренько отщёлкали всё на цифровик и тут же напечатали. Да вот, сам смотри…
И выложил на стол несколько листков с чёрно-белыми изображениями. Похоже, дядя Юля выставил принтер на самое бледное изображение, экономя незаменимый порошок.
Семёнов жадно схватил листки, перебрал – и удивлённо присвистнул.
- Так это же…
- Изображения «металлических книг» тетрадигитусов, перерисованные на пергамент. – подтвердил Каретников. – А эти листы – перевод на арамейский и древнегреческий. Всё это и составляет так называемый «Шлиссельбургский свиток», согласно легенде, принесённый в крепость Валерианом Лукашинским аж в 1822-м году. Герой Отечественной войны, он принял участие в подготовке польского восстания, попался, был заключён сначала в крепость Замостье – сами поляки называют её Замосць, -  а потом попал в Шлиссельбург. Для нас же интересно, что этот самый Лукашинский возглавлял тайное общество польских масонов и был магистром таинственного ордена «Рассеянный Мрак», занимавшегося в числе прочего поисками древних реликвий, доставленных польскими рыцарями-крестоносцами из Святой Земли.
- Пшеки и там успели отметиться? – хмыкнул Семёнов. – Вот уж не знал… так, полагаешь, этот оттуда?
- Кто ж его знает? – Каретников пожал плечами. – Теперь уж не спросишь. Дядя Юля, правда, собрался повесить эту загадку на Евсеина – он же историк, пусть пошарит по архивам, и нашим, и польским, может, что и всплывёт? Но я бы особо не рассчитывал.
- Ну, хорошо, это не так важно. – Семёнов снова перебрал листки. – А с какого такого перепугу они тут выздоравливают-то? Не из-за этого же пергамента?
- Дядя Юля и Бурхардт – он тоже ознакомился с записями – полагают, что здесь содержатся копии некоего фрагмента «металлических книг», отсутствующего в известных нам наборах. Причём в переведённой его части описывается нечто вроде техники медитации, которая и могла дать оздоровительный эффект. Морозов, из чьей камеры был ход ко всему этому богатству, человек он учёный,  в нашем варианте истории даже опубликовал несколько работ, посвящённых анализу библейских текстов, как отражения астрономических и иных представлений ранних христиан. Он, безусловно, знаком с древними языками, тем же арамейским,  и единственный из сидельцев мог взяться за расшифровку свитка. Я полагаю, его нарочно поместили в эту камеру – у заключённых всегда есть способы договориться с надзирателями насчёт мелких послаблений, вот они и воспользовались. А Морозов, дорвавшись до свитка, использовал его, чтобы помочь своим товарищам.
- Резонно… - Семёнов сложил листки стопкой. – оставишь мне?
- Конечно, это же копии.
- А «братца Сашу» не смущает, что он до некоторой степени предаёт своих товарищей по заключению?
Каретников почесал переносицу.
- Знаешь, нет. Во-первых, ничего дурного мы Морозову не сделали, только перевели в другую камеру, тоже по соседству с камерами Фигнер и Фроленко - так что они могут и дальше перестукиваться, сколько им влезет. Во-вторых, всё, что помогало узникам заботиться о здоровье, он из свитка уже извлёк и хранил в своей памяти, так что сам оригинал ему теперь как бы и ни к чему.  Так что оправдания для себя «брат Саша» нашёл  - уж очень ему хочется покинуть каземат и отправиться через «червоточину»…
- А ты? – сощурился Семёнов.
- А что я? Я обещал, что когда она откроется его возьмут с собой. Тоже, кстати, заранее было обговорено, никакой самодеятельности…
- А он знает, куда именно его собираются взять? Наши ведь не в двадцать первый век отправятся, а в гости к этим грёбаным тетрадигитусам!
- Зачем? – ухмыльнулся Каретников. – Как говорил царь Соломон – «От многой мудрости много скорби, и умножающий знание умножает печаль» Малый хотел попасть в другой мир – вот и попадёт. Может, ещё и понравится.
- Ага, как Роману Смольскому – проваляться полгода в коме! Злой ты, Макарыч, а ещё врач… детский. Разве вы не должны быть добрыми, вроде доктора  Айболита?
Каретников ухмыльнулся.
- Это я с детьми добрый. А с террористами и убийцами, пусть и несостоявшимися -  извини, такого уговора не было. Но ты ещё не знаешь главного…
- Это ещё чего? – Семёнов насторожился. Похоже, сюрпризы на сегодня не закончились.
- Среди заключённых ходят упорные слухи, что в свитке, кроме «оздоровительных методик», содержится ещё и секрет путешествий во времени. Собственно, из-за этого Александр Ульянов и уверовал окончательно, что я, дядя Юля, ты – мы все пришельцы из будущего. Бурхардт в общих чертах изучил непереведённую часть записей и…
Каретников сделал драматическую паузу. Олег Иванович отреагировал ровно так, как ожидал собеседник.
- Ну, давай, Макарыч, не томи! Выкладывай!
- Он полагает, что именно этого куска «металлических книг» им не хватало, чтобы закончить работу. Так что, ждать теперь недолго, Олегыч. Дядя Юля уверяет, что как только запустят электростанцию  – можно будет сразу начинать первый цикл опытов.
- И сколько времени это займёт? Ну, прежде чем можно будет оправлять экспедицию?
Катерников отставил на поднос чашку с чаем и встал.
- Дядя Юля сейчас в Питере, приехал за каким-то оборудованием для лаборатории. Через полтора часа он будет в конторе Д.О.П.а, у барона – вот сам его обо всём и расспросишь.
- Погоди…- Семёнов испытующе посмотрел на собеседника. – Скажи честно, Макарыч, а тебя не смущает, что всё вот так, один к одному? Дядя Юля вроде бы случайно получает место под лабораторию в подземельях Шлиссельбургской крепости, потом оказывается, что в ней сидит «братец Саша», мечтающий о путешествии в будущее – и тут же, как на заказ, обнаруживается этот самый таинственный свиток! Как хочешь, но таких совпадений не бывает…
- А кто говорит о совпадениях? «Подобное тяготеет к подобному» - ещё апостол Матфей что-то в этом роде изрёк… То, что творится вокруг нас, Олегыч, давно уже поставило с ног на голову все понятия, основанные на здравом смысле – так что стоит ли удивляться такому пустяку?
- Апостол Матфей говоришь? – Олег Иванович встал. – Что-то тебя сегодня, Макарыч, на цитаты из Святого писания пробило: то, Соломон, то вдруг почему-то апостолы... Ну ладно, поехали, послушаем, чего они там расскажут.
И вслед за гостем пошёл к двери гостиной. По пятам за Семёновым трусил лопоухий чёрный щенок, чрезвычайно недовольный тем, что хозяин опять собирается оставить его в одиночестве.

VII

«ТП» дважды дёрнулся - Ярослав держал пистолет в двух руках, как это и полагалось при стойке Вивера. Этому его  обучили в инструктора московской Академии полиции, той, оставшейся в двадцать первом веке - здесь же предпочитали стрельбу с одной руки, снисходительно называя двуручный хват «дамским».
«Тапок» (непочтительное прозвище дали новинке в Д.О.П.е)  отозвался двойным кашлем – навинченный на ствол глушитель справился со своей задачей. От стены в двадцати шагах впереди полетело кирпичное крошево, и полусогнутая  фигура, семенящая вдоль фабричной ограды, вильнула вбок.
«Чтоб тебя… промазал!»
Ярослав повёл стволом, выцеливая беглеца, но тот тоже оказался не лыком шит – рыбкой нырнул в канаву и оттуда часто захлопал револьвер. Что-то горячее мерзко свистнуло прямо над ухом Ярослава; он ответил тремя выстрелами, и в свою очередь метнулся в сторону, на бегу меняя опустошённый магазин своего «ТАП» - копии знаменитого ТТ, слегка доработанного оружейниками Тульского Императорского завода.
«Ещё подстрелит сдуру…»
Беглец тем временем решил, что достаточно напугал своего визави – он выскочил из канавы и петляя бросился к берегу речушки, струившей свои нечистые воды сразу за фабричными корпусами. И это оказалось его ошибкой: от брандмауэра шагах в десяти отделилась ещё одна фигура, вскинула к плечу какую0то корявую железяку и повела длинным толстым стволом. Снова раздался глухой кашель – на этот раз торопливый, сливающийся в одну хриплую трель. Бегущий споткнулся и с болезненным воплем полетел головой вперёд в прошлогодний бурьян. А Ярослав уже бежал к нему со всех ног – и успел-таки, пинком выбив револьвер из руки в самый последний момент, когда мужчина уже ткнул кургузым стволом под нижнюю челюсть с явным намерением спустить курок, сведя тем самым на нет все усилия возглавляемой Ярославом опергруппы.

- Так, говоришь, хотел застрелиться? – Яша перебрал измятые листы чертежей на своём столе.
– Так точно, Яков Моисеич. – отозвался Ярослав. – Прямо как тот поляк, Павловский, в «Моменте Истины» - Матвей-то ему тоже ноги очередью подсёк...
С шефом единственной в Российской Империи сыскной конторы можно было смело говорить о подобных вещах – он недаром входил в число посвящённых в тайны путешествий во времени. Впрочем, подумал Ярослав, в последнее время это стало секретом Полишинеля, и недаром Государь задумывается о том, чтобы объявить об этом официально, с распубликованием в газетах.
Подстреленного агента – на самом деле, это был курьер-связник – Ярослав с тремя своими подчинёнными «вёл» уже целую неделю. Сообщение о его прибытии в столицу Империи Яша получил по своим каналам и сразу же нацелил на эту задачу самого доверенного сотрудника, виртуозно обращающегося с цифровыми средствами наблюдения и слежки. И Ярослав справился – выследил связника, зафиксировал на видеокамеру момент передачи похищенных с Охтинской воздухоплавательной верфи чертежей и взял его самого, не то, чтобы невредимым, но живым, и способным давать показания. Канал утечки секретных данных о российских разработках в области военного воздухоплавания был, таким образом, пресечён. Увы, с изрядным опозданием – по словам Яши, это была уже третья партия похищенных чертежей, а две предыдущие преспокойно ушли за кордон, в Англию.
«…Конечно, куда ж ещё? С некоторых пор британская разведка словно с цепи сорвалась – гробят одного за другим своих людей, которых внедряли ещё при прошлом царствовании, не стесняясь, как мелкую монету, «расходуют» ценнейших агентов влияния, в том числе, и в высшем столичном свете – и всё для того, чтобы получить хоть какой-то доступ к новейшим военным, научным и технологическим разработкам Д.О.П.а. И, надо сказать, время от времени им это удаётся – недаром в Британии уже вовсю строят военные дирижабли…
Яша ещё раз просмотрел чертежи, сверил номера листов с записями в блокноте и сложил добычу в папку.
- Ладно, будем считать, что это дело закрыто. Крути дырочки для ордена – так у вас, кажется, говорят? Хотя, ты у нас человек штатский, и ордена тебе полагаются соответствующие.
Ярослав кивнул. У самого главы «Сыскной конторы Гершензона» было не меньше полудюжины официальных «бранзулеток», но никто не видел, чтобы Яша их надевал – должность руководителя особой службы контрразведки Д.О.П.а (сыскная контора выполняла эти функции на условиях, как бы это назвали в двадцать первом веке, аутсорсинга) требовала тишины и анонимности.
- Поручик Смольский сетовал, что ты забросил занятия в спортзале. – сказал Яша.
Ярослав кивнул. До недавних пор он регулярно посещал закрытый спортзал, где обучал особо отобранных агентов департамента и жандармского управления приёмам рукопашного боя двадцать первого века.
- Да всё как-то недосуг, Яков Моисеевич. Исправлюсь, завтра же пойду…
- Я не о том. – Яша покачал головой. – Подготовка к экспедиции выходит на финальную прямую. Ты же не передумал принять в неё участие?
Ярослав мотнул головой – нет, мол, не передумал. Речь шла о тщательно подготавливаемой вылазке в мир загадочных четырёхпалых, куда их занесли извивы «червоточины» – и где скрылся негодяй ван Стрейкер с похищенной девушкой. Ярослав, узнав о том, что готовится спасательная миссия, одним из первых подал рапорт о включении в её состав.
- С сегодняшнего дня освобождаю тебя от прочих обязанностей. - продолжил Яша. – Разработаешь вместе с Романом Смольским программу физподготовки будущих участников экспедиции и начинай занятия. Барон лично на этот счёт  распорядился.
Ярослав кивнул. Раз указивка поступила от начальника Д.О.П.а – можно не сомневаться, что и проверять исполнение Корф тоже будет лично. Впрочем,  увиливать от своих обязанностей молодой человек не собирался.
- Предписание получишь у Натальи Георгиевны. – продолжал Яша, имея в виду свою доверенную секретаршу и пассию. – Суточные и отпускные тоже, на время выполнения этого задания оформим тебе отпуск для лечения. Всё, иди, работай!
Ярослав щёлкнул каблуками (с некоторых пор среди оперативников сыскной конторы вошёл в моду военный стиль), повернулся и вышел. Жизнь определённо готова была выписать новый крутой поворот.

Из дневника мичмана
Ивана Семёнова.
«…- Чем у вас при Готланде реально-то кончилось? – спросил Шурик. – А то мы, сам понимаешь, всё больше по газетным статейкам да по слухам... А если им верить – вы там чуть ли не весь британский флот на дно пустили?
Я оторвался от развешанных на стене синек с чертежами. Шурик – вообще-то, Александр Евгеньевич Приходько, бывший системный администратор, а ныне заместитель главного инженера Охтинской воздухоплавательной верфи -  явно придерживался прежних традиций. Тех, что были установлены дядей Юлей ещё до того, как старик оставил воздухоплавательную отрасль на Шурика с Огнеславом Костовичем, а сам засел в казематах Шлиссельбурга.
- Что, не верится?
- Признаться – не слишком. Не забудь, я же сам эти дирижабли строил, представляю примерно, на что они способны.
- Ну, в целом, ты прав. Хотя потрепали мы англичан изрядно – только потопленными они потеряли два броненосца, броненосный крейсер и ещё три посудины поскромне. Но это всё на минах, а попаданий бомбами я насчитал только три, и существенного эффекта они не произвели. С какого-то корвета сбили трубу, да на «Полифемусе» разворотили мостик.
- Ага, всё-таки достали эту «вундервафлю»? осклабился Толик. А сколько про него писали в питерских газетах, какие несчастья Кронштадту пророчили! Мол, ворвётся в гавань, и ничего с ним поделать не смогут…
- Да, диванные аналитики одинаковы в любом веке. – кивнул я. – Но на деле «Полифемус тоже подорвался на мине, а потом у него сдетонировали торпеды, хранящиеся внутри корпуса. Думаю, там и поднимать-то нечего, хотя другие суда англичане грозятся из-под воды достать. После войны, разумеется.
- Так переговоры о мире, вроде, идут?
- Ни шатко, ни валко. Его императорское Величество высочайше распорядился лошадей не гнать. Пока мы тут приключались в воздушном океане, наши клиперы и винтовые корветы от души оторвались океане Индийском и на торговых путях в Южной Атлантике. Никонов показывал сводки – за эти месяцы англичане потеряли около сорока торговых судов, два лёгких крейсера и канонерку.
- А наши?
- Два клипера, «Всадник» и «Гайдамак» потоплены, доброфлотовская «Москва» после боя с британским «Калиопом» выкинулась на камни на побережье германской Западной Африки. Ещё один корвет, «Витязь», сильно пострадал во время урагана и разоружился в Гаване.
- На кубе?
- Там. Испанцы заявили, что их эта война не касается, и на требование выдать корабль и команду продемонстрировали владычице морей кукиш. Американцы это начинание поддержали и, по слухам, даже снабжают наши крейсера углём и припасами со своих торговых кораблей. Никакой политики, просто бизнес…
- Значит, у этого аппарата есть шанс повоевать. – Толик кивнул на большую, выклеенную из арборита гондолу, стоящую посреди ангара. – Этот мы для разнообразия строим не для флота.
- Да я слышал, что армия решила обзавестись своим воздухоплавательным корпусом. Что ж, дело хорошее…
- Мне по этому случаю предлагают тоже надеть мундир. – сообщил Толик. – Я ведь собираюсь сам испытывать новый дирижабль – вот и буду делать это, имея на плечах офицерские погоны.  Вроде бы даже под новый род войск новые звания вводить собираются, и форму.
- Эти могут. – подтвердил я. – И как, думаешь согласиться?
- Знаешь, пожалуй, да. Засиделся я что-то на верфи. Да и завидки берут: вы, кто участвовал в боевых вылетах – все в крестах и при отличиях, а я чем хуже?
Я постарался скрыть усмешку. Странно было слышать такое от взрослого мужика. Насчёт зависти он, конечно, пошутил. В компьютерные стрелялки, что ли, не наигрался?
Хотя – может и правда, не наигрался. Помнится, Алиса рассказывала, что она познакомилась с Шуриком на манёврах реконструкторов. А значит – некая безбашенность в голове присутствует. Впрочем, не будь её, он бы вообще не ввязался во всю эту историю.
- Отговаривать не буду. – сказал я. – но учти, триумфальных побед, скорее всего, больше не будет. Противник ведь не идиот, наверняка уже сделал выводы. Авантюры, которые мы провернули в Спитхэде и при Готланде -  они авантюры и есть, раз только и могли прокатить. Вот увидишь: теперь  англичане все свои корабли зенитками утыкают, и противоминной защитой займутся всерьёз.
Шурик нахмурился.
- То есть ты хочешь сказать, что мы с дирижаблями тут зря возимся?
- Ну, почему зря? Воздушную разведку никто не отменял, да и как бомбардировщики они ещё послужат – если не по морским целям, то по сухопутным. А вообще – помнится, ты в своё время говорил, что работаешь над проектом аэроплана? Вот и продолжал бы, станешь здешними братьями Райт в едином лице!
- Продолжу. – согласно кивнул Шурик. – и даже не буду дожидаться, когда дядя Юля закончит возиться с вашей установкой и вернётся на верфь. С самолётом ведь главная проблема в движке. Опытный безмоторный экземпляр у меня давно готов, даже собирался провести лётные испытания, но пришлось отложить пока. Заказчик, понимаешь, давит: подавай им скорее дирижабль! Ну и моряки тоже подгоняют – он хоть и будет считаться армейским, но пока эта война не закончится, будет действовать в интересах водоплавающих.
- С Эзеля?
- Откуда ж ещё? Самая удобная база, вся Балтика в пределах досягаемости…
Я обошёл гондолу. Выглядела она солидно - не то, что открытые всем ветрам, тесные кокпиты «блимпов». В носу имелся вырез, за которым располагалась трубчатая, явно поворотная конструкция с сиденьем.
- А это, впереди – огневая точка? Пулемётная турель?
- Именно. – подтвердил Шурик. - По проекту там должен стоять крупняк, двенадцать и семь, его сейчас спешно ваяют на Тульском оружейном. Только у них там какая-то заминка вышла – сам понимаешь, работают не по живому образцу, а по чертежам, - так что скоро не обещают. Пока заменим спаркой обычных, семь-шестьдесят два.
Переход на новый винтовочный патрон был уже делом решённым, и новые образцы стрелковки, над которыми работали сейчас в Туле, были заточены именно под него.
- Дело полезное. – согласился я. – Из Англии доходят слухи: они там у себя уже три дирижабля построили, и весной рассчитывают испытать их в бою. Так что, если повезёт, станешь участником первого в истории двух миров воздушного боя в стиле стимпанка.
- Это когда дирижабль против дирижабля? – не понял собеседник.
- Именно. Так что, если сумеешь открыть счёт – Владимир с мечами тебе по любому очистится, никак не меньше.
Расстались мы только под вечер, после того, как Шурик и появившийся после обеда Костович провели меня по всем закоулкам Воздухоплавательной верфи. Увидел я среди прочего и аэроплан, о котором давеча был разговор – он был чрезвычайно похож на известный всем «кукурузник» У-2. Оказывается, Шурик, увлекавшийся когда-то авиамоделизмом, взял именно эту конструкцию за образец – раздобыл из бездонных баз данных, хранящихся Д.О.П.е чертежи и детальные описания - и воспроизвёл в дереве, перкале и остродефицитном алюминии. Правда, вместо двигателя на аэроплане сейчас стоял массогабаритный макет, но новоявленного авиаконструктора это не смущало – в планах было поднять безмоторный аппарат подвешенным к дирижаблю, и отстыковаться на высоте в три тысячи футов, чтобы испробовать машину в режиме планёра.
Что ж, если получится -  отлично, а мне пока не до того. Завтра я вместе с группой будущих участников экспедиции я отправляюсь в Шлиссельбург, и с этого момента для всех нас начнётся обратный отсчёт перед самой невероятной из всех авантюр, в которые мы когда-нибудь имели неосторожность ввязаться…»

- Значит, ты всё же решился избрать карьеру военного?
Лорд Рэндольф с сыном прогуливались по набережной Темзы. Впереди, в полумиле высились недостроенные башни нового Тауэрского моста, все в решётках строительных лесов. На воде, возле вырастающих махин теснились паровые буксиры, баржи, плашкоуты – на строительство потоком шли разнообрахные материалы.
- Да, отец. – кивнул юноша. - Полагаю, политика переживёт без меня… какое-то время.
- Что ж, это твоё решение. – Лорд Рэндольф зябко передёрнул плечами – декабрь выдался в Лондоне на редкость промозглым. – Вчера в Палате общин одобрили закон о создании Королевского Воздухоплавательного корпуса, создан комитет по разработке формы.
- Дело, конечно, первостепенное. – иронически усмехнулся молодой человек. – Но я, с твоего позволения, займусь всё же не новыми бриджами и офицерским кителем, а техникой. Послезавтра группа офицеров отправляется во Францию, стажироваться на новейших французских военных дирижаблях системы Ренара и Креббса, и мееня приглашают ехать с ними.
- Французы, вроде, даже посылали аэростаты в Азию, на войну с аннамитами? – осведомился лорд Рэндольф. – остаётся только удивляться, что они готовы допустить нас к своим военным секретам.
- Как я понял, они сами рассчитывают узнать у нас нечто новое. – отозвался юноша. – Сейчас у нас заложили сразу четыре новых воздушных корабля. Двигатели на них будут не паровые, а газолиновые, построенные по чертежам, похищенным в России и в Германии, где русские заказывают часть деталей. Наши инженеры, как увидели – удивились: ничего ведь сложного, и как только раньше никому в голову не пришло? Так что, как это ни обидно, но сейчас признанным лидером в воздухоплавании является Россия. Остальным же отведена роль догоняющих - не слишком, надо признать, почтенная. Французы, может, нас и недолюбливают, но они прекрасно понимают, что в одиночку им этой гонки не выиграть. В особенности - после демонстрационных полётов, которые устраивал русский наследник престола этим летом в Марселе и на юге Франции.
- А твой возраст не помеха для этой поездки? Всё же только две недели прошло, как ты отпраздновал пятнадцатилетие…
- Во времена Наполеоновских войн мои сверстники поступали учениками мичманов в Королевский флот – и ничего! – весело ответил молодой человек. – Строили карьеру, иные и до адмиралов дослуживались. К тому же, я хочу попробовать свои силы в публицистике – надеюсь, столичные газеты заинтересуются очерками из жизни французских воздухоплавателей?
- Что ж, дерзай… - лорд Рэндольф остановился и поднял руку с тростью, подзывая кэб. – А сейчас – не пообедать ли нам? В «Реформ-клубе» подают превосходный черепаховый суп…
- В «Реформ-клубе»? – молодой человек явно был озадачен. – Мне всегда казалось, что ты поддерживаешь кабинет Солсбери, а это заведение – настоящий оплот лейбористов!
- Они до сих пор не могут решить, к кому я ближе – к консерваторам или к радикалам. – усмехнулся в ответ лорд Рэндольф. – А поэтому всякий раз стараются обхаживать меня, как только могут. Хоть ты и решил пока повременить с политикой – полюбопытствуй, это весьма поучительно. Заодно расскажешь о своих намерениях пойти в военные воздухоплаватели. Уверяю, будешь иметь успех. Сейчас все в Палате Общин в ярости по случаю катастрофического поражения эскадры Хорнби – и хоть джентльмены из «Реформ-Клуба» и им подобные  склонны винить во всём кабинет Солсбери, они тоже обрадуются, если вновь созданный Королевский Воздухоплавательный Корпус окрепнет настолько, что попробует взять у русских реванш.
И посторонился, пропуская сына в остановившийся у кромки тротуара кэб.

Конец второй части

II

Огромная сигара воздушного корабля описала полукруг над Невой и, встав точно против ветра, неспешно подплыла к берегу, к прибрежному плацу между крепостными стенам.
- Получена радиограмма, господин Семёнов! – отрапортовал прапорщик с перекрещенными молниями и молоточками на петлицах – недавно введённый знак службы дальней связи. Молодой человек состоял начальником радиотелеграфного поста, устроенного неделю назад в одной из крепостных башен для нужд лаборатории, и отсюда, с берега были виден высоченный хлыст антенны на проволочных растяжках. Установленная в башне ламповая радиостанция, разработанная в лаборатории Д.О.П.а, уверенно добивала отсюда не только до Санкт-Петербурга, но даже и до Москвы – так, во всяком случае, сообщил Олегу Ивановичу прапор, демонстрируя своё хозяйство.
– На борту корабля ваш сын и его товарищи, числом пять человек. – продолжал радиотелеграфист. -  Запросили площадку и швартовочную команду, сейчас будем принимать!
Олег Иванович кивнул. За неимением причальной мачты и прочего оборудования, дирижабль просто притянут к земле за волочащиеся за ним гайдропы, после чего привяжут к вбитым в землю кольям. Не слишком надёжный вариант – но погода благоприятствует, а крепостная стена худо-бедно прикроет корпус воздушного корабля от несильного ветерка, дующего вдоль реки, Конечно, надёжнее было бы подать швартовочный конец на одну из башен, чтобы дирижабль повис возле неё на манер флюгера, поворачиваясь вслед за меняющимся ветром – но, похоже, воздухоплаватели не собираются здесь задерживаться, а значит, и городить огород смысла не имеет. Корабль тросами притянут к земле, потом из гондолы сбросят верёвочный трап, и пассажиры по одному спустятся на грешную землю.
Мимо Олега Ивановича протопали сапогами солдаты – десятка два во главе с усатым краснолицым унтер-офицером. Рассыпались по плацу у самого уреза воды и замерли, не отводя напряжённых взглядов от летучего чуда-юда. Некоторые крестились и сплёвывали через плечо.
Раздалось пыхтение и металлический лязг. Олег Иванович обернулся – от ворот крепости полз на больших железных колёсах плюющийся паром локомобиль.
- Лебёдка. – сказал прапор-радиотелегрфист. – Начальник крепости лично распорядился.
- Что ж, толково… - ответил Семёнов. – Зачалят швартовый конец на барабан, а сам локомобиль сыграет роль якоря. Распорядитель только, чтобы его подогнали к самой воде  - тогда остальные тросы можно будет не закреплять, пусть поворачивается по ветру, места тут достаточно…
Прапор козырнул и, придерживая на боку офицерскую сумку-планшет (ещё одно нововведение!), поторопился к локомобилю. Олег Иванович поднял воротник шинели (февральский ветерок был промозглый) и приготовился насладиться зрелищем прибытия дирижабля «Россия-II» в Шлиссельбургскую крепость. Жаль, фотоаппарата нет – такое зрелище стоило бы, пожалуй, запечатлеть для истории…
Любопытно, подумал он, что Ваньке и его друзьям понадобилось в Шлиссельбурге до такой степени срочно, что они сумели убедить Шурика поломать ради них план испытательного полёта – между прочим, утверждённый руководством Воздухоплавательной верфи и пересланный, как полагается, в штаб-квартиру Д.О.П.а? Хотя – тоже мне, бином Ньютона:  ребята переживают, что решение о составе экспедиции будет принято без них, вот и спешат принять посильное участие, уговорить, убедить, настоять.... Зря стараются, конечно – всё уже решено ещё вчера, на закрытом совещании у Корфа. Курсанты-«елагинцы» будут разделены на две группы, основную и резервную, и в таком составе будут проходить «предстартовую» подготовку. В мир тетрадигитусов отправится «первый состав», а «второй» будет на подстраховке, на непредвиденный случай, или если основной группе срочно понадобится помощь.
Дирижабль приблизился к берегу, проплыл над урезом воды и завис над лугом. Пропеллеры лениво перемалывали воздух, треск моторов отражался от серой каменной кладки стен и возвращался назад. Фельдфебель каркнул команду, и солдаты шустро разбежались в разные стороны, ловя швартовые концы. Самый толстый, свисающий с носовой части, двое уже волокли к локомобилю – механик махал им рукой и орал что-то, неслышное за пыхтением паровика.
На том же совещании, где был предварительно утверждён состав экспедиции, было принято ещё одно решение, куда более важное, и знали о нём пока только трое – сам Олег Иванович, Корф и дядя Юля. Сегодня вечером к списку присоединится четвёртый, Император и Самодержец Всероссийский Александр Александрович Романов – впрочем, он уже знает, о чём пойдёт речь, главное было обговорено  заранее.
Всем прочим предстоит оставаться в неведении. Незачем понапрасну тревожить людей, которым и без того предстоит невиданное и опасное предприятие. Узнают, когда вернутся назад… если вернутся.
Олег Иванович вздрогнул от предательской, ненужной мысли и, украдкой оглянувшись – не смотрит ли кто? – трижды сплюнул через плечо. Суеверие, конечно, но к чему лишний раз испытывать судьбу? Как будет – так и будет, а притягивать, торопить беду не стоит в любом случае.

Фарфоровый бублик диаметром фута три, обмотанный медной спиралью, покоился на верхушке двухметрового деревянного столба. От ящиков с оборудованием к бублику тянулись толстые кабели в гуттаперчевой изоляции, и ещё два выходили из кирпичной стены и с помощью массивных медных клемм присоединялись к трансформатору на массивном дубовом основании. Пахло озоном и графитовой смазкой –этот запах напрочь вытеснил амбре плесени, крыс и прочие ароматы, обязательные для всякого подземелья.
Ещё одна катушка Тесла стояла в глубине каземата, у дальней стены. Она была точно так же опутана проводами, но концы их были заведены не на ящики с оборудованием, а присоединялись к массивному медному стрежню уходящему в каменный пол. Сама катушка, в отличие от первой, не была установлена на неподвижном основании, а покоилась на краю деревянного круга, от которого к небольшому пульту вели тонкие стальные тросы – покрывающий их густой слой смазки тускло отсвечивал в свете электрических ламп под потолком. В стороне, на равном расстоянии от обеих катушек стояло нечто, прикрытое парусиновым чехлом. Олег Иванович – как, впрочем, и любой из присутствующих – знал, что это такое.
- Ещё раз повторяю: никому, ни при каких обстоятельствах не пересекать барьер! – сказал дядя Юля. Олег Иванович подумал, что сейчас тот особенно похож на безумного профессора из кинотрилогии «назад в будущее» - в той её части, где учёный предстаёт уже в преклонном возрасте. Нет, ну точно: те же всклокоченные седые волосы, сухопарая фигура, порывистые резкие движения. Но, главное, конечно, взгляд, пронзительный, сверлящий собеседников, полный истовой веры в собственную правоту. На голове у дяди Юли красовался обруч из перекрещивающихся обшитых кожей полос; на них, на шарнирах было закреплено что-то типа защитной маски, которой пользуются сварщики.
Никола Тесла – худой, слегка сутулый, с тонким лицом и прилизанными, словно набриолиненными волосами, - выбрался из-за стойки, к которой шли тросы от поворотного круга со второй катушкой, пошарил где-то внизу и извлёк ещё одну защитную маску.
- Готово, Юлий Алексеевич!
Изобретатель занял место за стойкой, взявшись двумя руками за большой Г-образный рычаг с обрезиненной рукоятью. 
  Дядя Юля вскинул правую ладонь – левая в толстой кожаной перчатке лежала на рубильнике.
- Внимание, господа! – голос учёного звенел от напряжения; казалось он принадлежит человеку лет на двадцать моложе. – Сейчас вы станете свидетелями решающего опыта. Суть его в накачке чаши и статуи энергией в виде высоковольтных электрических разрядов. Не вдаваясь в технические детали: разряды порождаются двумя усовершенствованными  катушками Тесла. После того, как между ними возникнет высоковольтная дуга, мы с помощью подвижного основания совместим наш объект, – он кивнул на укрытый парусиной предмет, - с дугой, и будем ждать результата.
- Как долго? – раздался голос, и Олег Иванович узнал Шурика – айтишника и реконструктора, а ныне воздухоплавателя. Парень стоял во втором ряду зрителей, рядом с бароном Корфом.
- Это мы и собираемся выяснить. – сухо ответил старик. – Первый эксперимент продлится… - он скосил глаз на секундомер, - около сорока пяти секунд, но не исключено, что придётся прервать его раньше. Повторяю ещё раз, господа: ни при каких обстоятельствах не пересекайте барьер! Это может быть опасно для жизни. А лучше, прямо сейчас отступите-ка метра на полтора, вы и оттуда всё разглядите...
Зрители послушно подались назад от укреплённой на стойках жерди, предусмотрительно раскрашенной жёлто-красными полосами.
- Итак, начинаю обратный отсчёт от десяти. На счёт «один» установка будет включена. Всем настоятельно рекомендую надеть тёмные очки, в противном случае может пострадать сетчатка глаз.
По рядам зрителей прошло шевеление. Олег Иванович вслед за остальными надвинул на переносицу очки-консервы с зачернёнными стёклами в медной оправе и кожаным ремешком, охватывающим затылок. Сквозь такие можно без опаски наблюдать хоть солнечное затмение, хоть сварочную дугу. Впрочем, вряд ли здесь вспышка будет слабее – если судить по толщине кабелей и массивности фарфоровых изоляторов.
- Электронные гаджеты, карты памяти у кого-нибудь есть? Тут будут такие магнитные поля, что никакая электроника не выдержит, сгорит.
- Я свой смартфон оставил наверху. – отозвался Шурик.
- А механические часы можно? – спросил Николка.
- Механические можно. – ответил вместо дяди Юли Шурик. - Что им сделается-то?
- Так, господа, начинаем. – снова сказал дядя Юля. Он, как и Никола Тесла, уже сдвинул вниз свою маску, и теперь вместо острого профиля учёного было видно только чёрное прямоугольное окошко в медной оправе, врезанное в толстую кожу. - Десять… девять… восемь…
Его голос звучал из-под маски приглушённо. В каземате сделалось необыкновенно тихо, только гудел негромко трансформатор, да что-то электрически потрескивало в недрах аппаратуры.
- …шесть… пять… четыре…
Справа придушенно кашлянул Иван. Семёнов обернулся – зрители замерли, словно зачарованные, не отрывая глаз от фарфоровых бубликов.
- …три… два… один! – тонко выкрикнул старик и, прикусив губу, рванул вниз рубильник.

Из дневника мичмана
Ивана Семёнова.
«…если бы не затемнённые гогглы – мы бы точно ослепли. Я стоял позади отца и доктора Каретникова, и когда полыхнуло – мне показалось, что их тела на мгновение прекратились в негативы, на мутно-сером фоне которых высвечиваются чёрные палочки скелетов. Но это, конечно, был глюк – дядя Юля немало наговорил нам насчёт миллионовольтных разрядов и ослепительных вспышек, способных выжечь сетчатку, нарисовав апокалиптическую картинку прямиком из фильмов семидесятых о так и не состоявшейся ядерной войне.
…когда органы чувств слегка оправились от шока, глазам нашим предстала катушка, обрамлённая поверх проволочной спирали короной густых бледно-лиловых разрядов. Они перескакивали с места на место, множились, сливаясь в итоге в толстый жгут, протянувшийся ко второй катушке. Остро, почти невыносимо пахло озоном, и этот запах забивал ароматы горячего трансформаторного масла и меди. «Жгут» разряда не был неподвижен, подобно лазерному лучу, направленному в определённую точку – он менял конфигурацию, и молнии, составлявшие его, казалось, жили своей жизнью, словно волокна в свитом из электрического огня тросе…
Дядя Юля что-то крикнул – я не понял, кому это было адресовано, зрителями или Николе Тесле, замершем возле своего рычага. Наверное, всё-таки последнему, потому-то серб дёрнул верёвку, парусина сползла с предмета, установленного на круговом основании, и глазам нашим предстала статуя тетрадигитуса. Отсветы рукотворных молний переливались в гранях ниспадающей хламиды, узкие четырёхпалые кисти словно светились изнутри, чаша в правой руке статуи вспыхивала отражёнными сполохами подобно колдовскому бриллианту из фильмов жанра фэнтези.
Серб снова взялся за ручку и с натугой провернул. В недрах «подиума» что-то заскрипело, заскрежетало, деревянный круг пришёл в движение, и статуя медленно поплыла по дуге, сближаясь со жгутом молний. Тесла крутил другие, раньше не замеченные мною штурвальчики – статуя, отзываясь на его движения,  приподнялась, потом сместилась на полфута в сторону – и так пока не стало ясно, что следующий поворот главного рычага приведёт хрустальную чашу прямиком в энергетический жгут. Дядя Юля   сделал знак сербу, который на секунду замер, и закусив губу, крутанул рычаг.
Я ожидал чего угодно – вспышки, взрыва, после которого острые хрустальные осколки чаши, не выдержавшие контакта с этим буйством энергии, разлетятся по каземату, поражая людей подобно шрапнели. Но ничего подобного не произошло; жгут молний упал на выпуклую сторону чаши и пропал в ней, вторая катушка Тесла погасла, треск разрядов стал тише. А вот статуя изменилась – вместо отражённых сполохов она наполнилась внутренним сиянием, в котором гасли даже яростные отсветы энергетического жгута. По поверхности статуи, от подножия до самой верхушки, побежали  волны лилового света. Я, не дыша, принялся их считать – «третья… пятая.. седьмая…»
На счёте «девять»   всё вдруг закончилось. С громким хлопком погасла катушка, исчез, словно его не было вовсе, энергетический жгут, и каземат-лаборатория погрузилась в непроглядный мрак. Я поспешно стащил с глаз гогглы – не помогло, света не хватало даже на то, чтобы увидеть растопыренные перед глазами пальцы. «Ослеп?» - пронзила меня пугающая мысль, но тут рядом раздался щелчок, вспыхнул крошечный оранжевый огонёк – это Шурик вытащил из кармана зажигалку. Его примеру последовали и другие; дядя Юля извлёк и-за ящиков с трансформаторами и зажёг две керосиновые лампы. В их неровном свете стали видны  пустые решётчатые плафоны под низким потолком. Под ногами хрустело стеклянное крошево – всё, кто осталось от электрических лампочек, не выдержавших соседства с буйством электрической стихии. Зрители ошеломлённо переглядывались, Тесла, так и не отпустивший свой рычаг,   сдвинул маску на затылок и то и дело облизывал запёкшиеся губы.
Дядя Юля отошёл от шкафа с рубильниками и сделал несколько шагов по направлению к статуе. Она по-прежнему стояла на подиуме – волны фиолетового сияния ушли, пропали, словно из хрустальной фигуры вытекла жизнь, и только тусклые оранжевые отсветы перемигивались на острых прозрачных гранях.
- Не получилось?.. -шепнул кто-то справа от меня. Дядя Юля не обратил на вопрос внимания. Он  извлёк из кармана серебристый цилиндрик лазерной указки и направил на чашу. Тонкий зелёный лучик упёрся в хрусталь – и по каземату прокатился изумлённый вздох.
Статуя ожила! Теперь она светилась мягким лилово-голубым светом, который наполнял её до краёв, вырисовывая все складки хламиды, все изгибы тонких многосуставных пальцев, подсвечивая несуществующее лицо в глубоком вырезе капюшона. А из чаши, из вогнутой её стороны, вырвался расходящийся пучок острых ослепительно белых лучей. Эти иглы прошли там, где в другой руке статуи полагалось быть дырчатой пластине-«тентуре», но, не найдя её, упёрлись в каменную кладку дальней стены.
Дядя Юля щёлкнул указкой, видение погасло.
- Эксперимент удался. – торжественно объявил он. – Мы смогли накачать статую энергией, чему вы все только что стали свидетелями. Теперь следует провести некоторые подготовительные действия, кое-что уточнить – и можно приступать к следующему, решающему опыту. О дне его проведения мы сообщим дополнительно – а сейчас, прошу всех на воздух, господа. Нам надо работать…»

IV

- Так вы, юноша, утверждаете, что господин барон самолично распорядился, чтобы вы приняли участие в эксперименте?
Спрашивал дядя Юля не просто так - с подковыркой, с хитрецой, что, конечно, не укрылось от глаз присутствующего здесь же доцента Евсеина.
– Тогда он вам, наверное, и записочку черкнул, на моё имя? Чтобы всё честь по чести:  прислан на предмет содействия, прошу оказать… кстати, чем вы нам содействовать-то собираетесь?
Николай Миркин (для друзей обычно Колян)  при этих словах потупился. Записки у него не было, как и любого другого документа, за исключением удостоверения сотрудника Д.О.П. Да и откуда ей было взяться, если нынешний визит – не более, чем самодеятельность, задекорированная рассуждениями о помощи, которую он, матёрый айтишник и эксперт-криминалист может оказать в предстоящей вылазке в чужой мир?
Всё началось с рассказа Ярослава об электрическом шоу, имевшем место в Шлиссельбургской лаборатории. Молодой человек сопровождал своего шефа в этой поездке, а когда Яша предпочёл вернуться вместе с бароном Корфом в его экипаже – напросился  на борт дирижабля, и прибыл в Питер ещё до вечера. Времени у него хватило, чтобы заглянуть в штаб-квартиру Д.О.П.а (надо было получить со склада кое-какую электронику для нужд расследования, ведущегося в среде питерских масонов) – и там-то он и встретил Миркина.  Колян, как раз занимавшийся нужной Ярославу аппаратурой, помог оформить заказ, а покончив с делами - предложил выпить чаю у себя в лаборатории.  Под неспешный разговор он вытянул из старого приятеля все подробности состоявшегося эксперимента, а вытянув – осознал, что жизнь будет не в жизнь, если он сам, своими глазами, не увидит чудо зарождения «червоточины». Проворочавшись в постели всю ночь и выкурив две пачки папирос, он твёрдо решил любым способом добиться своего.
Едва он на следующее утро явился на службу, как Корф собрал в своём кабинете всех сотрудников-«попаданцев» и сообщил во-первых, об успехе вчерашнего эксперимента, а во вторых – что первая вылазка на «ту сторону» состоится уже сегодня, во второй половине дня. Однако, добавил Барон, господин Лерх не хотел бы ажиотажа, подобного вчерашнему, а потому – убедительно просит всех, не занятых в эксперименте непосредственно, проявить терпение и дождаться результата. Когда будет что сообщить, добавил барон, вы первыми обо всём узнаете, а сейчас  идите работать господа-товарищи - сами знаете, дел по горло, каждая минута на счету!
Дальнейшее было делом техники. Колян и в самом деле был хорошим экспертом, и собрать минимальный комплект оборудования, могущий пригодиться в вылазке в неведомое, не составило для него труда. Компактная видеокамера в противоударном экранированном корпусе, диктофон, хороший лейзермановский мультитул, пара раций с гарнитурами, мощный монокуляр. Порывшись на полках, добавил к этому набору две армейские аптечки в ярко-оранжевых пластиковых коробочках, противогаз с парой запасных банок-фильтров; положил на стол дозиметр советского производства Д-12. И - «the last but not the least», как говорят англичане  -  новенький автоматический пистолет ТП, он же  «тапок», с двумя запасными магазинами. До сих пор Коляну не приходилось стрелять из него, кроме как на стрельбище; пистолет он держал в сейфе, в лаборатории, но тут случай выдался самый, что ни на есть подходящий. Смущало, правда, случившееся с Романом Смольским – Колян при этом не присутствовал, но помнил, что четырёхпалые обитатели чужого мира применили своё загадочное оружие лишь в ответ, на открытую им стрельбу.
Ну, да ладно – он, Николай Миркин, не допустит подобной глупости, а пистолет всегда пригодится. С этой мыслью он сунул «тапок» в наплечную кобуру, распихал по карманам запасные магазины, уложил отобранное оборудование в саквояж и на извозчике направился в Охту. Насколько он помнил, сегодня планировался ещё один испытательный полёт,  снова в сторону Шлиссельбурга. Если удастся уговорить Шурика, то есть шанс оказаться в крепости часа за полтора до намеченного эксперимента.

- Ну, так чем же вы собираетесь быть нам полезными? – продолжал ехидствовать дядя Юля. – Или мне прямо сейчас отправляться на телеграфную станцию, чтобы адресовать этот вопрос барону? А то вдруг у него по поводу вас какие-то планы, а мы тут не в курсе?..
А вот этого Коляну не хотелось категорически. Он и так, строго говоря, совершил служебный проступок, намекнув (пока только намекнув!), что явился в Шлиссельбург по распоряжению руководства. Не то, чтобы молодой человек опасался последствий, сотрудникам-«попаданцам» в Д.О.П.е прощалось многое, но попасть на ковёр к самому барону и потеть, выслушивая его сентенции – нет уж, увольте от такого счастья! Тем более, что и об участии в эксперименте при этом раскладе придётся забыть, выгонят прочь с позором, ещё и добираться назад придётся своим ходом. А потому – он водрузил на стол саквояж и принялся один за другим выкладывать на стол его содержимое, объясняя, почему именно он, Николай Миркин, управится со всем этим лучше остальных.
К его удивлению, аргумент сработал. Дядя Юля откинул крышку дозиметра, повертел эбонитовые рукояти, потом включил и выключил видеокамеру, напомнив самозваному помощнику, что тонкая электроника может и не выдержать всплеск энергии, скорее всего, возникнет при образовании червоточины. В ответ на что Колян, готовый к такому развитию событий, предъявил защитный футляр, собственноручно изготовленный из бокса для подводной съёмки, и обеспечивающий приличный уровень защиты от электромагнитных импульсов. Старик задал несколько вопросов, покивал, и, наконец, выдал приговор.
- Что ж, юноша, пожалуй, вы меня убедили. Согласно программе эксперимента, первыми в червоточину, пойдут три человека: мой лаборант  – весьма талантливый юноша, пришёл к нам с третьего курса математического факультета Императорского Университета – и ещё один доброволец, из местных. Старшим  группы я собирался отправить Вильгельма Евграфыча – тут дядя Юля кивнул на Евсеина, - но теперь, пожалуй, остановлю выбор на вас.  И не спорьте, дорогой мой! – оборвал он собравшегося, было, возмутиться доцента. - Молодой человек отлично со всем справится! Видите, он даже о радиометре подумал, а я-то старый пень, упустил этот важнейший момент! Да и помоложе он, чего уж скрывать, и в куда лучшей форме, нежели вы, не говоря уж обо мне, старике… Им всего-то и нужно, что выйти с той стороны, осмотреться, взять пробы воздуха, произвести кое-какие измерения – и сразу назад. На всё про всё не больше десяти минут. Вы ведь, как я понимаю, раньше служили в полиции, экспертом?
- Верно, Юлий Алексеич, служил! – подтвердил Колян. – И пробы ваши возьму, это мне раз плюнуть!
- Вот видите! – дядя Юля повернулся в побагровевшему от досады Евсеину. – Молодой человек отлично подготовлен к такой миссии, гораздо лучше нас с вами. Вот пусть и отправляется – а вы не переживайте, наше с вами время ещё придёт.  Юрий, друг мой… - старик обратился к дожидавшемуся в стороне лаборанту.  – Помогите вашему новому руководителю надеть защитный костюм и подгоните его как следует. А вы, Вильгельм Евграфыч, не откажите в любезности, приведите третьего нашего… хм… участника.
Евсеин, видимо, уже справившийся с обидой, кивнул и вышел из каземата. Колян покосился на худощавого черноволосого мужчину, возившемуся с аппаратурой, и повернулся к лаборанту. Тот был облачён в некое подобие комбинезона из грубой ткани, простёганного в мелкую клетку. Пояс охватывал проклёпанный медью ремешок, с которого свисали две медные крупнозвенные цепочки -  когда  лаборант сделал шаг ему навстречу, длинные концы цепочек со звяканьем поволочились по каменному полу. В руке он держал суконный шлем, поверх которого было накинуто что-то вроде капюшона, сплетённого из мелких медных колец – если натянуть это приспособление на голову, прикинул Колян, оно прикроет не только шею, но и лицо, и плечи. С края кольчуги свисал кручёный медный провод с клеммой-«крокодилом»– ага, сообразил Миркин, с его помощью капюшон присоединяется к остальной части одеяния. По задумке учёных это изделие должно было обезопасить членов экспедиции от таинственного парализующего луча четырёхпалых – подобно комбинезонам из медной сетки, в которые когда-то, чуть ли не во времена Финской войны,  одевали сапёров, прорезающих проходы в электрифицированных проволочных заграждениях. Сколько же может весить эта хламида? Судя по проволочной петле на груди, к которой, надо полагать, должна присоединяться клемма, медная сетка, которой подбит комбинезон, сплетена из достаточно толстой проволоки - а значит, придется попотеть. Хорошо бы как-нибудь понезаметнее перевесить на пояс кобуру с «тапком» и пристроить куда-нибудь запасные магазины -  а то ведь со старика станется в последний момент отобрать оружие, и придётся лезть в мир зловещих тетрадигитусов с голыми руками…
На облачение и подгонку тяжеленной защитной хламиды ушло не меньше получаса, и за это время Колян насквозь пропитался потом – под тремя слоями шинельного сукна, из которых состоял костюм, было невыносимо жарко. Одеяние дополнили тяжеленные бахилы, изготовленные из валенок, покрытых снаружи слоем резины, причём между двумя слоями была проложена всё та же медная сетка. Толстенные подошвы были пронизаны медными заклёпками-шипами, призванными служить дополнительным заземлением – кто бы не разрабатывал это одеяние, он подошёл к делу основательно. Все вместе доспехи путешественников по «червоточинам» весили никак не меньше десяти килограммов, с трудом гнулись и сильно сковывали движения. Миркин, однако, не протестовал – даже когда ассистент заставил  его натянуть уродливые и крайне неудобные перчатки из сукна, покрытого совсем уж мелкой медной кольчугой. Перчатки имели три пальца, на манер зимних солдатских варежек, и Колян, поэкспериментировав с ручками настройки дозиметра, убедился, что пользоваться приборами в них он не сможет – не говоря уж о видеокамере или диктофоне. Сошлись на том, что если возникнет необходимость, то перчатки можно будет снять, для чего один из спутников поможет отсоединить клеммы, соединяющие их с  шинами заземления, проходящими вдоль рукавов к широкой полосе из медной сетки, проложенной по позвоночнику. В общем, когда бывший эксперт Басманного ОВД закончил облачение, он почувствовал себя персонажем из произведения, написанного в модном в двадцать первом веке жанре «стимпанк» - в особенности, когда, приподняв кольчужную «вуаль», прикрывающую лицо, натянул в дополнение к прочим аксессуарам, противогаз. Жалко, нет зеркала  – полюбовался бы напоследок на свой идиотский вид…
Дальнейшее происходило в точности так, как описывал Ярослав  – правда без эффектного шоу с катушками Тесла. Сначала дядя Юля при помощи мощной лазерной указки «инициировал» статую четырёхпалого, предварительно накачанную энергией; убедившись, что система действует, и чаша исправно выдаёт пучок иголок-лучей, старик выключил указку, взобрался на заранее установленную возле статуи стремянку и с помощью Евсеина закрепил в свободной руке тетрадигитуса планшет-«тентуру». Выверил с помощью лазерного уровня его положение, выдвинул, вслух отсчитывая деления, дырчатую пластину, пощёлкал ползунками на кромках планшета и сполз вниз.
Будущие покорители пространства-времени выстроились перед стариком. Сейчас их было трое – Колян не заметил, когда в каземате появился ещё один участник экспедиции. Разглядеть его лица, прикрытого, как и его собственное, кольчужной вуалью, он не мог, услышал только имя, «Александр». Последовал «предстартовый инструктаж», дядя Юля заставил каждого из отбывающих повторить полученные инструкции, потом велел отойти в сторону и, направив лазерную указку на чашу, надавил на кнопку.
Не было ни треска разрядов, ни вспышки, ни паутины молний. В полумраке каземата, подсвеченном тусклыми керосиновыми лампами (дядя Юля вынес урок из убытков, понесённых лабораторией во время прошлого опыта) появилась яркая фиолетовая  точка – возникла, превратилась в крошечное кольцо и стала стремительно расти, принимая форму неровной кляксы с ярко светящимися лиловым светом кромками и угольно-чёрной серединой.
- Один… два… три… - вслух отсчитывал Евсеин, глядя на секундомер. Дядя Юля стоял, не шевелясь, и удерживал указку обеими руками – Колян подумал, что если вот сейчас палец учёного на кнопке дрогнет, то погаснет веер острых лучиков, а вслед за ним схлопнется и растущая дыра в «никуда».
Но нет, палец седого учёного не дрогнул. На счёт «двенадцать» веер лучей, вырывающихся из чаши, потускнел и погас. Дядя Юля подождал ещё несколько секунд и выключил указку. Статуя тетрадигитуса, только что подсвеченная изнутри призрачным светом потускнела  - теперь она сливалась с мраком каземата, и лишь отсветы керосиновых ламп играли на её складках. Обрамлённый лиловым пламенем чёрная клякса так и висела над полом на высоте полуметра, и двое лаборантов, повинуясь знаку Евсеина, уже подтаскивали к ней заранее сколоченный из досок наклонный трап. Подтащили, приподняли, подсунули обрезки брусьев – так, чтобы приподнятый край трапа пришёлся на один уровень с нижним обрезом портала – и отошли в сторону. Получившееся сооружение напомнило Коляну, большому любителю фантастических сериалов, кадры из знаменитого цикла «Звёздные Врата» - правда, там мембрана межпространственного портала была нечёрной, а серебристо-ртутной, и обрамляла её не нитка фиолетового огня, а секции металлического кольца с инопланетными символами, а  трап был не сколочен из досок, а сварен  из листов обыкновенного профнастила.
- Ну вот, друзья мои, всё готово. – сказал дядя Юля. – Кто пойдёт первым?
- Я, если позволите… - Александр поднял негнущуюся в многослойном рукаве руку. Колян поправил на груди ящичек дозиметра, поднял было ладонь, чтобы отодвинуть «вуаль» и стереть заливающий глаза пот – пальцы наткнулись на стёкла противогазной маски.
- Идите, Николай, или вы передумали? – раздался сзади голос дяди Юли. Колян сдержал ругательство – и потопал по отчаянно скрипящему под ногами трапу, не отрывая взгляда от идущего впереди человека. Вот он вытянул руку, прикоснулся поверхности портала - от того места, где кисть ушла в его гладь разбежались круги, как   от брошенного в воду камешка. Только эти круги состояли из сконцентрированного, спрессованного мрака различимого даже на фоне  угольной темноты. Александр помедлил – и решившись, шагнул вперёд. Чёрная мембрана словно расступилась, пропуская человека, но ни единого отблеска, ни единого кванта света не просочилось на этой мгновенно возникшей и столь же мгновенно исчезнувшей линии соприкосновения.
Колян, наблюдая как исчезает в омуте мрака его предшественник,  едва не споткнулся, но, к счастью, сумел удержался на ногах – не хватало ещё влететь в портал головой вперёд! Он чуть помедлил, глубоко вдохнул – и решительно шагнул за грань «червоточины».
В неведомое.

VI

Из дневника мичмана
Ивана Семёнова.
«… известие о Шлиссельбургской катастрофе, и в особенности, её жуткие подробности, вроде описаний обгоревшей плоти и полопавшихся от жара глаз жертв, подействовала на попаданцев по-разному, но на всех – угнетающе. Нет, конечно, переживали и другие – те, кто стал нам за эти три года почти родными. Яша, Николка, Марина, Корф… их было много, и все приняли трагедию близко к сердцу. Всё же -  первые из нас, нашедшие в этом мире свою кончину (террористы из группы Войтюка и те, кого он втянул в свою деятельность, не в счёт), так что настроение у всех было самое, что ни на есть, подавленное.
Спасала, как обычно в таких ситуациях, работа: Каретников с Олежиком не отходили от пострадавших с этом жутком инциденте, Ольга, как могла, помогала им. Дяде Юле было тяжелее других – ослабший, прикованный к постели, он места не находил, полагая себя виновным в случившемся. И даже затребовал к себе в больницу барышню-ремингтонистку (так здесь называли машинисток, работающих на печатных машинках «Ремингтон»), чтобы зафиксировать на бумаге всё, что он передумал за эти дни. Каретников поначалу настрого запретил, но потом, увидав, как мается от безделья старик, всё же изменил своё решение – выдал дяде Юле диктофон и позволил Ольге ежедневно проводить возле постели больного по два часа с ноутбуком. Иногда её место занимал отец – и всякий раз после этого подолгу беседовал с Корфом.
Ярослав вместе с Яшей укатил в Первопрестольную, где их, кроме полицмейстера и градоначальника, дожидался Гиляровский. Сведения о погибших в Шлиссельбургской лаборатории каким-то образом просочились наружу – и быстро достигли Москвы, вызвав там волну зловещих слухов. И теперь репортёр (по просьбе Яши он непрерывно мониторил ситуацию с назревающими беспорядками) слал в Питер безрадостные отчёты, предупреждая, что когда в Москве, наконец, полыхнёт – а это, по его мнению, было совершенно неизбежно – заливать пожар придётся кровью.
Я же не мог найти себе места. Подготовка к экспедиции была приостановлена; я попробовал найти себе занятие на Елагиных курсах, где готовили новую партию «спецагентов» для Д.О.П.а, но не выдержал и двух дней – слишком много вокруг было сочувственных вздохов и понимающих взглядов. В итоге я уехал в Кронштадт, где помахав перед портовым начальством бумажкой от Корфа, добыл место на пароходе, направляющемся на остров Эзель, с грузом предметов снабжения для воздухоплавательной станции. Там сейчас был Шурик – сразу после несчастья в лаборатории он заявил, что дальнейшие испытания можно проводить именно на Эзеле, и отбыл, оставив все прежние беды за кормой своего дирижабля. Насколько мне было известно, именно Шурик из всех «попаданцев» сильнее всех сблизился с погибшим Николаем Миркиным (Ярослав, с которым тот был знаком ещё в нашем времени, не в счёт), понятно, почему наш воздухоплаватель предпочёл убраться из Петербурга подальше. К тому же, на Эзеле практически безвылазно сидел Георгий – под его руководством воздухоплавательная станция росла, как на дрожжах. Были построены две новые причальные мачты, причём одна из них была оснащена лифтом-подъёмником на паровой тяге. Росли новые эллинги, и среди них – один поворотный, для тяжёлых дирижаблей типа «Россия». Кроме них, на Эзель на зиму перебросили «блимпы» с обоих наших «дирижабленосцев», и цесаревич, не желая терять ни единого погожего денька, разработал для них плотную программу полётной подготовки. В результате литовские хуторяне и рыбаки, составлявшие невеликое население острова, привыкли к зрелищу плывущих над их головами «колбас», и даже бело-рыжие коровы местной молочной породы перестали тревожно реветь, когда очередной воздушный корабль, тарахтя движками, закладывал над фермой пологий вираж. Собаки, правда, всякий раз облаивали незваного летучего гостя, но такая уж их собачья доля – гавкать на всё чужое и непонятное…»

«…признаться, я ожидал, что мы займём места в самолёте ещё на земле, и сразу после старта включим двигатель, чтобы добавить его лошадиные силы к мощи двух дирижабельных моторов – благо, Шурик упоминал, что первый, опытный экземпляр оснащён бензинопроводом, позволяющим сосать горючку из баков дирижабля-матки. Но, то ли Шурик решил сэкономить ресурс движка, то ли не хотел лишние четверть часа сидеть в продуваемой всеми ветрами кабине биплана -  но на этот раз двигатель молчал, медная трубка бензопровода с накидной гайкой висела возле пилотской кабины, а мне было предложено занять место в гондоле, вместе с героем дня, каковым, безусловно, был конструктор, создатель и лётчик-испытатель первого в этом мире реально летающего аэроплана.
Собственно, полёт этот был уже не первым – не прошло и недели, как  Шурик точно так же поднялся в кабине привешенного к дирижаблю биплана, отцепился от трапеции и успешно спланировал на лётное поле. Но с тех пор ситуация изменилась – из Германии прислали заказанные там части сразу трёх двигателей; погоняв их на стенде (один был почти сразу безнадёжно запорот) и удовлетворившись полученным результатом, Шурик решил, что пора переходить к настоящим испытаниям.

Внутреннее оборудование выклеенной из арборита гондолы было знакомо мне до последнего винтика, до последнего циферблата. И неудивительно – ведь я  именно в ней налетал радиотелеграфистом не один десяток часов в  осеннюю кампанию на Балтике, когда дирижабли, стартовавшие с Эзеля и корабля-матки «Змей Горыныч», внесли свой посильный вклад в неприятности, что огребла эскадра адмирала Хорнби.  На борту гондолы и сейчас красуются три нарисованных чёрной краской маленьких двуглавых орла – счёт совершённых воздушным кораблём боевых вылетов.
В данный момент моё рабочее место, позади сиденья рулевого-горизонтальщика,пустовало, а рация была укрыта брезентовым чехлом. В этом вылете радиосвязь как с землёй, так и с аэропланом, должна осуществляться по переносному передатчику, «подарку из будущего», висящему в кожаном чехле  на плече у Георгия. Вообще-то, ему, как командующему бригадой воздушных кораблей, полагалось отдавать распоряжения с земли,  со специально возведённой вышки управления – но разве мог он упустить такой случай? Первый полёт с отстыковкой самолёта в воздухе от дирижабля-матки – это, знаете ли, веха, о которой когда-нибудь обязательно напишут во всех трудах по истории авиации!
После того, как были выполнены все предписанные процедуры (воздухоплавательное дело, несмотря на свою молодость, стремительно обрастало инструкциями, в том числе, и по технике безопасности), швартовы, закреплённые на площадке причальной мачты, отдали и дирижабль неспешно поплыл прочь, подгоняемый лёгким ветерком. Георгий скомандовал: «Рули высоты на плюс пять!», и летающий кит послушно полез вверх. Моторы стучали вхолостую: цесаревич дождался, когда стрелка альтиметра доберётся до  четырёхсот футов, и только тогда скомандовал подать обороты на пропеллеры. Ажурная конструкция корпуса мелко завибрировала, загудела, и «Россия II» поплыла на зюйд, где на длинном, узком мысе Церель, что на тридцать вёрст выдаётся в воды Ирбенского пролива, была оборудована посадочная площадка для аэроплана. Там с самого утра ожидала группа матросов и механиков при телеге, нагруженной бочкой с топливом и разным аэродромным скарбом.
Описав круг над Церелем и полюбовавшись на идущее полным ходом строительство береговой батареи на его оконечности (я сразу вспомнил «Моонзунд» Пикуля и батарею №43, построенной в нашей реальности лишь в 1916-м году), дирижабль, как и полагается авианосцу, занял положение против ветра, и Георгий скомандовал занимать места в самолёте.

- Давай, полезай! – крикнул Шурик, силясь перекричать свист набегающего потока и треск двигателей. – Только страховку пристегни, порядок такой!
Я послушно затянул широкий брезентовый пояс. Мичман-такелажмейстер подёргал конец троса, идущего  через блок к карабину, пропущенному через вшитое в пояс стальное кольцо, и махнул рукой: «можно!» Я кивнул в ответ, поставил ногу на лёгкую лесенку, подвешенную на канатах под килевой балкой воздушного корабля. Лесенку отчаянно мотало из стороны в сторону, и раз или два я упустил ступеньки и облился потом, повиснув на руках над многосотметровой пропастью.
Впрочем, нет, не совсем верно – под ногами у меня было овальное отверстие самолётного кокпита, и преодолев восемь ступенек трапа, я встал сначала на сиденье, потом вцепился в края кабины и, наконец, занял положенное место. Теперь, в полном соответствии с инструкцией, которую Шурик заставил меня выучить перед полётом наизусть, надо застегнуть привязные ремни… (так… сделано…) отцепить от пояса карабин (клац!..) и трижды сильно дёрнуть страховочный конец. Трос уполз наверх, едва не съездив мне увесистым карабином по физиономии, а я, поёрзав на сиденье, наклонился вперёд и хлопнул Шурика по плечу…»

«…когда я выбрался из самолёта, душевных сил хватило лишь на то, чтобы со стоном усесться на землю, прислонившись спиной к стойке шасси. Нет, вы не подумайте – летал я и раньше, и не только на пассажирских лайнерах, мало отличающихся от междугороднего автобуса в смысле остроты ощущений. Здесь, в девятнадцатом веке – на лёгких дирижаблях типа «блимп», а в оставленном двадцать первом – на параплане и лёгком одномоторном самолётике, правда, в обоих случаях в качестве пассажира. Так что ощущение, когда от потока воздуха и бездны тебя отделяет лишь борт, а то и вовсе ничего, мне знакомо – как и непередаваемое чувство обжигающе-холодной струи воздуха, бьющей в лицо, и восторга, от которого хочется орать во весь голос.
Но тут… да, тут всё было совсем по-другому. Шурик дождался, когда затарахтит на полных оборотах мотор, раскрученный набегающим потоком (электростартера на этом творении русско-германского механического гения не было, как и на  швецовском М-11, с которого он, собственно и был слизан практически один в один) и рванул какую-то рукоятку – мне из задней кабины не было видно, какую. Я-то, наивный чукотский юноша, ожидал, что самолётик плавно отделится от трапеции и повиснет парой метров ниже дирижабля, опираясь на воздух уже собственными крыльями - но вместо этого он провалился вниз, словно лифт, у которого оборвался трос. На несколько секунд я испытал самую настоящую невесомость со всеми полагающимися прелестями вроде подпрыгнувшего к горлу желудка, но насладиться этими новыми для себя ощущениями не успел – самолёт выровнялся и перешёл в горизонтальный полёт, заставив многострадальный желудок ухнуть ещё раз, теперь уже – на положенное ему от природы место. Я порадовался, что отказался перед полётом от обеда (срам-то был какой, если бы после посадки пришлось вычищать кабину!) а Шурик уже поднял над плечом левую руку, в которой была зажата пластмассовая ярко-красная телефонная трубка.  Ага, он ведь перед самым полётом хвастался, что самолично соорудил это устройство связи для из пары домашних, семидесятых годов выпуска, телефонного аппаратов, прихваченных дядей Юлей в прошлое…
Я поискал взглядом – вот же она, под самым моим носом, в жестяном зажиме на приборной панели. Я торопливо схватил трубку и подсунул под шлемофон, прикрыв конец с микрофоном ладонью в кожаной, на меху перчатке. нащупал такой же провод интеркома, свисающий с моего шлемофона и нажал на тангенту.
- Ну, как впечатления, господин мичман? – голос, раздавшийся в мембране, едва пробивался сквозь окружающие шумы. Я ответил, что всё в порядке, вопрос повторился – похоже тут, чтобы быть услышанным, надо орать во весь голос. Что я и сделал, и после двух-трёх с грехом пополам разобранных фраз разговор закончился. Тошнота прошла; я самолёт летел ровно, время от времени выписывая над полуостровом Церель широкие виражи, чередуя правые с левыми; в море, кабельтовых в десяти от берега через пролив полз пароходик с длинной красной трубой, за которой волочился шлейф угольной копоти; ближе к берегу маячили паруса рыбацких лодок, а на строительстве батареи взлетали фонтанчики дыма – это работала паровая машина для забивания свай, да бегал по проложенной вдоль будущих орудийных позиций узкоколейке крошечный с такой высоты зелёный паровозик.
В трубке (я, оказывается, так и не оторвал её от уха) снова зашипело. На этот раз речь Шурика была разборчивее – а, может, я просто привык?
- Эй, Вань, ты там как? Готов принять управление?
Я не сразу сообразил, что мне предлагают, а сообразив – слегка опешил.
- А я справлюсь?
Треск, тарахтенье пятицилиндрового движка, слышимое и снаружи, и через динамик.
- Чудак, это ж У-2! Его не зря называли «летающая парта», Если даже бросить ручку – он сам сядет, были случаи…
- Нет уж, давай без такого экстирма… - проорал я в микрофон.
- Значит, не хочешь, передумал?
…Ах да, это я уговаривал его ещё перед вылетом – мол, дай хоть немного, хоть в горизонтальном полёте порулить аэропланом! А ведь, кроме шуток, вот оно, техно-прогрессорство в чистом виде – мы с Шуриком только что попали во все энциклопедии, как местные братья Райт, лишив американскую парочку мировой славы – впрочем, пока ещё не заслуженной…
- Ещё чего – передумал! Не дождётесь, товарищ лётчик-испытатель! Мичман Семёнов готов взять управление на себя!
- То-то же! – в трубке прокудахтал довольный смешок. – Готов? На счёт «три». Раз, два…»

«…Посадку мне не доверили. Да я и не претендовал, только удивлялся, как это легко всё получилось.  Оказаться в кабине новейшего (это для меня У-2 летучий антиквариат, а здесь он самый натуральный хайтек) аэроплана во время чуть ли не первого испытательного полёта – по меркам нашего, да и советского времени – дело немыслимое. А тут – пожалуйста, сколько влезет, даже и порулить дали.  Вот что значит романтический период зарождения авиации!
Шурик по случаю успеха испытаний полон энтузиазма Пока я отдыхал и перекусывал снедью, доставленной прямо к самолёту (на импровизированной ВПП собрались едва ли не все офицеры со строящейся батареи, и каждый жаждал опорожнить стопку-другую с отважными «воздухолетателями»), он покопался в моторе, вместе с техниками подтянул проволочные растяжки плоскостей, и предложил обратный путь проделать тоже по воздуху. Ну, чтобы два раза не вставать – испытание, так уж по полной программе! От неожиданности я слегка завис, а Шурик тем временем развил кипучую деятельность – прогнал прочь с полосы пароконную телегу, которой предполагалось буксировать аэроплан через половину острова к Воздухоплавательной станции, расставил солдат с батареи держать хвостовое оперение и крылья, залез в кабину и принялся оттуда махать мне перчаткой. Я занял своё место, моторист взялся за лопасть пропеллера и, дождавшись сакраментального «от винта» резко крутанул вниз. Движок кашлянул, плюнул сизым бензиновым, отдающим касторовым маслом, дымом, и затарахтел. Шурик подвигал ручку газа, то прибавляя, то сбрасывая обороты и ещё раз махнул рукой. Солдаты, державшие самолёт, дружно повалились на землю, и У-2, подпрыгивая на кочках, пробежал по полосе и оторвался от земли.»

«…Георгий, как выяснилось, возвращаться назад не стал. Пока мы перекусывали и отдыхали на земле, дирижабль под его управлением прошёлся на скорости в сорок узлов над Ирбенами, отсалютовал парой разноцветных ракет канонерке «Дождь» (знакомый кораблик, а как же – когда-то на пару с ним мы гоняли под финским берегом шхуну контрабандистов, на которой пытался уйти в Швецию английский шпион ), развернулся в виду рыбацкой деревушки на курляндском берегу, и так же неспешно поплыл обратно. О приближении Георгий сообщил по рации, так что когда наш аэроплан набрал высоту в полторы тысячи футов, воздушный корабль был уже рядом. Шурик пристроился справа, так, чтобы его было видно из гондолы, потом поднялся на полсотни метров и завис над дирижаблем. Я рассматривал крошечную, обнесённую леерами площадку и двух человек на ней, отчаянно размахивающих шлемами – это особо отчаянные воздухоплаватели поднялись на «хребет» своего воздушного корабля, чтобы поприветствовать нас. Шурик покачал смельчакам крыльями, сбросил обороты – и так и проделал весь путь до воздухоплавательной станции, держась футах в шестидесяти над дирижаблем.
Только на земле я узнал, что это была своего рода репетиция. Через два дня был запланирован полёт в Санкт-Петербург; аэроплан при этом будет подвешен под воздушным кораблём, и по задумке цесаревича должен будет на подлёте к столице отстыковаться. После чего оба летательных аппарата пройдут над Невой в парадном строю – к восторгам столичной публики, которая будет своевременно оповещена о предстоящем зрелище в вечерних выпусках газет…»