«Трудно забыть набережную Смирны...»

Всё, что осталось от древней Смирны, — это руины агоры, которую справедливей было бы назвать форумом — строили его римляне. Склоны древнего Пагуса — отличная точка обзора. Ещё угадываются камни цирка, где жадные до зрелищ толпы наблюдали мученичество святого Поликарпа, — с видом на море. А внизу, на берегу, растёт мегаполис, с его новыми драмами и комедиями. И даже здесь «большой брат следит за тобой» — у подножия Пагуса очередной монумент Мустафе Кемалю, неизбежный и естественный в Турции, как явление природы. Хищный взгляд этого человека преследует туриста едва ли не в каждой бакалейной лавке и маршрутке...

Священномученик Хризостом Смирнский«Мир в стране и во всём мире» — вот что, ни много ни мало, написано на памятнике. Надо заметить, пацифистская риторика звучит не очень правдоподобно для города, в один миг истории полностью переменившего этнический состав населения.

До 1920-х годов Смирна, находясь под властью турок, оставалась всё-таки городом греков. Турки так и называли её: «Гяур Смирна» — «Неверная Смирна». После Первой мировой войны Османская империя оказалась в числе побеждённых. В мае 1919 года Смирна была оккупирована греческими войсками и по Севрскому мирному договору должна была отойти Греции. Однако турецкие националисты, возглавляемые Кемалем, не признали договор, и в конце августа 1922 года прорвали греческие позиции...
Греки отступали. 7 сентября из Смирны оперативно эвакуировалась греческая армия, воспользовавшись всеми наличными кораблями.

Дальнейшие события развивались быстро. 9 сентября в город вошли турецкие войска, за этим последовала резня христианского населения — греков и армян. В Смирне, помимо местного населения, скопилось большое количество греческих беженцев из других районов, захваченных турками. Число убитых за эти дни, по некоторым источникам, составило до двухсот шестидесяти тысяч человек.

13 сентября вспыхнул невиданный пожар. Смирна полыхала несколько дней. От христианской части города практически ничего не осталось. Не пострадали только мусульманские и еврейский кварталы. Огонь поглотил двадцать четыре церкви, сотни домов, школы, больницы... Христианское население, спасаясь от пожара, устремлялось на набережную. Турки набережную оцепили, отрезав тысячам людей доступ к воде и пище. Христиане погибали от голода и жажды; турецкий военный оркестр на набережной непрестанно играл бравурные марши — чтобы заглушить крики умирающих. Трупы сбрасывали в море; иные в отчаянии кончали с собой, бросаясь в воду. Союзнический флот, расположившийся в порту, наблюдал, не вмешиваясь. Эти события описаны Хемингуэем в жутком рассказе «В порту Смирны»: «Мы были в гавани, а они все на молу, и в полночь они начинали кричать. Чтобы успокоить их, мы наводили на них прожектор. Это действовало без отказа. Мы раза два освещали мол из конца в конец, и они утихали». «Трудно забыть набережную Смирны. Чего только ни плавало в её водах».

Новая заря мученичества взошла и над Церковью Смирны. Митрополит Хризостом, отказавшийся покинуть паству, был выдан на растерзание толпе мусульманской черни. Его убивали долго и мучительно. Французские солдаты, которым командование запретило вмешиваться, наблюдали это зверство. Святой мученик Хризостом Смирнский канонизирован Элладской Православной Церковью в 1992 году.

Известный «миролюбец», Кемаль вовремя проинструктировал министерство иностранных дел, как именно следует комментировать события международной прессе. Версия была такова: город подожгли греки и армяне, подстрекаемые митрополитом Хризостомом; греческий митрополит утверждал, что сожжение города — религиозный долг христиан, а турки, в свою очередь, делали всё для его спасения. Это — и по сей день официальная позиция Турции.

Турки было перекрыли выход из гавани, чтобы воспрепятствовать эвакуации, но под нажимом западных держав отступили. Эвакуации не подлежали мужчины от семнадцати до сорока пяти лет, им предстояла депортация во внутренние области на принудительные работы. По словам исследователя, это было равно «пожизненному рабству у жестоких владельцев, заканчивающемуся таинственной смертью».

О миролюбивых акциях не столь уж давней турецкой истории можно говорить долго. Отдельно — о понтийских греках, об этнических чистках, депортациях; отдельно — о геноциде армян... Но страница перевёрнута, и Турция, упаковав свои версии событий в благостные формулировки, плывёт своим курсом в европейское содружество. Которое, кстати, давно требует от турок назвать вещи своими именами. Интересно, как внутри турецкого общества осмысляется эта страница истории. Те, кому вздумается поднимать шум по этому поводу, рискуют ответить по уголовному кодексу: закон классифицирует либеральные разговоры на тему геноцидов как «оскорбление турецкой идентичности».

Остатки коренного греческого населения вынуждены были покинуть Смирну в 1923 году в рамках навязанного кемалистами греко-турецкого обмена населением. Этот так называемый «обмен» не был равноценным: из Греции уехало полмиллиона мусульман, а на их место Турция выслала полтора миллиона греков. Для маленькой ослабленной Греции это стало настоящей социальной катастрофой: массовая безработица, голод, нищета, трущобы в крупных городах. Огромное число греков вынуждено было эмигрировать в Америку и Австралию.

Греческие мелодии, веками звучавшие здесь, теперь звучат только в моих наушниках. Греки родом из района Смирны увезли с собой свои напевы и записали прекрасную подборку...

Я еду вдоль моря, сквозь километры огней, и ночь скрывает от меня очертания Измира. Кажется, не будет конца этим холмам и огням на холмах. Здесь где-то поблизости — руины Эфеса, Милета, Дидима. Здесь — тот же воздух Древней Эллады, и, кажется, рукой подать до греческих островов — Хиос, Самос... Гости турецкого побережья за умеренную плату на белых экскурсионных катерах отправляются к берегам Греции.

Кажется, всё так близко. Но есть, видимо, пропасти непроходимые.