Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
Современная Москва – город не хуже прочих. Слегка чище Рима, немного помпезнее Берлина, подороже Токио, побогаче Бухареста, потеплее Стокгольма… Короче – такая насквозь нормальная столица, что и сказать-то о ней особо нечего. Об эндемичной фауне – о людях, москвичах, недомосквичах и совсем уже менеджерах – это сколько угодно. Много можно сказать, и говорят. А вот сам Город, как субъект, куда-то делся...
Да, да, я уже слышу убойный аргумент: “Город никуда не девался, просто ваша молодость прошла” – что же, и от такой точки зрения тоже нет никакого вреда.
ТРОЛЛЕЙБУС ВРЕМЕНИ
Времена не выбирают,
В них живут и умирают,
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять,
Будто можно те на эти,
Как перчатки, поменять.
Ал. Кушнер
Троллейбус катился, поминутно дергаясь то вперед, то как-то даже назад, среди пышущих жаром домов, машин, дорог, между редких грустных деревьев, по серому асфальту. Солнце обильно обливало его теплом, это тепло свободно проходило сквозь сероватые стекла и накапливалось внутри, там, где было потно, душно и пахло химической гарью.
А. висел у задней кассы, старательно изображая, что не знает о ее существовании и вообще находится где-то далеко. Его, как и всех, раскачивало, причем так: падая вперед, он опирался мокрой подмышкой о чью-то лысеющую голову, падая назад, он упирался локтем в грудь некой молодой дамы. Голова бурчала, дама застенчиво поглядывала из-под полуопущенных ресниц, но А. наблюдал капельки пота на ее шее и не испытывал желания делать стойку, да и вообще пошлыми казались любые мысли, кроме: ванна, пиво, кондиционер.
Троллейбус, еще раз шатнув А. на лысеющую голову, остановился. Некто, распихивая окружающих локтями, чем вынудил голову плотнее прижаться к А.-евой подмышке, кинулся к двери. Постояв, но не открывшись, троллейбус снова поехал. Дама кинула очередной застенчивый взгляд. Две бабушки сказали некоему, что они о нем думают, и завязался вялый диалог о Москве и москвичах.
Между тем двери распахнулись, и под напором молчавшей дотоле, но грозно копившейся в узости прохода человеческой массы, и некто, и обе старушки, и лысеющая голова вылетели на раскаленный тротуар, под голубое небо и звон проводов, к мерцающему мареву стеклянных дверей и окон большой-пребольшой аптеки.
А. слегка отодвинулся от дамы, дама безразлично отвернула от него свои лицо и бюст, тем обнаружив, что могла это сделать давным-давно. В троллейбус вошли: прохлада, пыль и маленькая старушка с большими сумками, засим двери закрылись, и локоть А. пропутешествовал туда-сюда в пустоте свободного колебания.
Отодвинувшийся А. потерял преимущества отстраненности от кассы, и ему пришлось передать старушкин пятачок. Пятачок был 77-го года, изрядно потертый. “На паперти стояла”, — машинально подумал А. и завершил мысль так: “В Можайске”.
– Милай, — старушка явно решила, что с передачей пятачка между ними возникли доверительные отношения, — где мне на метро-то сходить?
– “Новослободская”, — буркнул А. — Я покажу.
Старушка мелко-мелко закивала.
– Эта я знаю, — сообщила она. — Эта я всегда езжу. Мне теперь новую бы, “Савеловскую”. А?
– Бабка, — решительно сказал А. — Нету такой. Есть вокзал. Вам вокзал?
– Не, милай, — обиделась бабка. — Что ж я глупая? Метро. Мужик мой прошлый год ездил, говорил. И на картинке... не знаешь, так и скажи, чего путать-то...
– Бабуся! — Уже раздраженно сказал А. — Напутал твой дед. И сама ты все путаешь, старая уже потому что, сидела бы дома.
– Вот же картинка! — Тоже раздраженная, старушка полезла куда-то в сумку, вытащила неопределенного цвета сумочку, из сумочки штопаный кошелек...
Троллейбус между тем медленно, раскачиваясь морским трамвайчиком, полз по мосту над железнодорожным пейзажем. В раскрытые окна украдкой вползал мазутный дух. Желтые здания, обрамлявшие пейзаж, слабо колыхались, ибо сильно нагретый воздух активно турбулировал.
Бабка наконец достала схему метрополитена, затертую на сгибах и с какими-то телефонами на обороте. А. раздраженно развернул бумажку. Да, на ней имела место излишняя лиловая ветка, извилистый полурадиус, притулившийся между желтым и зеленым щупальцами.
– Видишь же, старая, написано: откроется в 1989 году! — …Было снова жарко, так как внутренний воздух троллейбуса не турбулировал, и А. испытывал серьезное раздражение. — Ты что, неграмотная?
Остальные пассажиры в этой половине троллейбуса с интересом прислушивались к беседе. Дама, забыв обиду, косила глазом, чтобы якобы невзначай заглянуть в схему.
– Ну? — не поняла бабка. — Вот уже с тех пор и работает... Э, все вы тут трехнутые... Милай, — она обратилась уже к пожилому, расплывшемуся по сиденью гражданину в плохо сидящем костюме, — ты солидный, вот скажи...
– Не знаю ничего! — немедленно отреагировал гражданин, демонстрируя превосходные рефлексы сорокалетней давности. — Я в Чертанове живу, я здесь случайно.
– Стойте, люди! — А. возмутился, его уже заело. — Какой нынче год?
Дама стыдливо отвернулась. Трое в центре троллейбуса зареготали. Интеллигент без очков и шляпы возмущенно фыркнул, от передней кассы со знанием дела подвели итог: “Стакан с утра и рукавом занюхал” А. злобно уткнулся в окно, его трясло от всеобщей тупости.
Внезапно он почувствовал, что его кто-то робко трогает за плечо.
...За окном изнывающие от жары людские потоки текли мимо колоннадного здания метростанции, мимо каких-то вечных, но свежевыкрашенных заборов, мимо чахлых сквериков, удобренных окурками, мимо больших портретов каких-то смутно знакомых, но несомненно очень важных персон…
Трогавший был — интеллигент.
— Простите, — сказал он, смущаясь. — Я вот тут вдруг задумался над вашим вопросом... словом, а какой же сейчас год? Мне дико, но я никак не могу вспомнить...
От него ничем особенным не пахло. “Наркоман, — с ужасом подумал А. — Наширялся”. Думать дальше ему помешало внезапное осознание того, что он тоже не помнит. Самое привычное на свете число тихо растаяло в груде исторических дат, цен на водку, сравнительных зарплат и физических констант; удалось только вычленить из неразборчивости небытия последнюю цифру, растворяющуюся семерку.
— Седьмой... седьмой, — пробормотал А., мучительно морщась. — Что же делается, а? Бабка, — взмолился он, — какой, ты говорила, год?
– Я-то?.. — задумалась бабка. — Да и не упомню, милок... как-то все живем... вот, — оживилась она, — три года, как внучка замуж вышла.
– Не то, — отмахнулся А. — Седьмой... что-то такое… вроде помню… Может, тридцать седьмой?
– Нет, — вдруг сказал интеллигент. — Только не этот.
– Почему? — удивился А.
– В самом деле, почему? — Над плечом интеллигента возникла малоглазая физиономия костюмированного гражданина. Казалось, он помолодел. — Что вы имеете против данной конкретной даты?
– Я? Я — ничего, — как-то очень привычно, почти с готовностью испугался интеллигент.
…Троллейбус трясся мимо двухэтажных домиков, выкрашенных в желтые и бежевые тона. За ржавыми трубами какого-то бездействующего фонтана промелькнул чей-то бронзовый затылок. По тротуару шли три человека, несмотря на жару одетые в длиннополые, блестящие кожаные плащи. Троллейбус остановился напротив них, длиннополые переглянулись. Через улицу от них на транспаранте были изображены солдаты и танки, его пересекала красочная надпись:
НОВАЯ ЭПОПЕЯ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ
— О войне, — ткнул пальцем в окно встрепенувшийся интеллигент. — Война началась в сорок первом!
Троллейбус дернулся и поехал, длиннополые смотрели ему вслед.
– Ты почем знаешь? — подозрительно спросил костюмированный гражданин, но тут лицо его перекосилось, он прижал громоздкую ладонь к правому боку, пробормотал, ни на кого не глядя: — Осколок... сволочь, — и опустился на свое место.
Длиннополые скрылись в туманном мареве.
– Товарищи! — вскричал А. и осекся, заметив, как округлились глаза нескольких пассажиров в передней части троллейбуса. Слева проплывал желтый дом с бородатой статуей в скверике. — Ну, граждане... господа… мужики! какой нынче год?!
Все молча обдумывали. Молчание затянулось неимоверно. “Космос, — роились в голове у А. сумбурные мысли. – Кто первый? Крякутный... тьфу, черт. Война...”
Слова были пустыми скорлупками, они ничего не значили. Война — продолжение политики другими средствами. Наполеон Тарле. Столетняя война Алой и Белой розы за испанское наследство. Война тарифов. Война миров. Военно-патриотическое воспитание. Военщина. Между землёй и небом.
— Скажите, — шепотом спросил он у интеллигента, — что это... Великая Отечественная?
Интеллигент пожал плечами.
– Я, знаете ли, литературовед, — пояснил он виновато. — Помню из одного стихотворения: “Роковой сорок первый”...
– Говорят, тысячелетие крещения Руси, — несмело подал голос маленький мужичонка с всклокоченной бородой. — Будет… или было? В общем, вот где-то вот. Туда-сюда. Тысячелетие, значит...
– Может, тысячный год? — встрепенулась дама.
– Тогда уж 997-й, — А. настаивал на своей семерке.
Из кривоватого переулка выехал на худощавой лошади дородный мужчина в каких-то рваных, но дорогих одеяниях и с длинными деревянными ножнами, шлепавшими лошадь по ребрам. Он проводил троллейбус внимательным взором, а затем рысью скрылся в другом переулке. Впереди что-то ослепительно засверкало. Над тем местом, где А. привык видеть громадную впадину, чашу бассейна, окруженного редкими деревцами, — золотым облаком громоздился неправдоподобный купол, под куполом белесо струились колонны и порталы.
— Это что же выходит — средневековье? — нерешительно пробормотал паренек в клетчатой кепке у передней двери.
Мужичонка с бородой выпростал из-за ворота рубашки серебряный крестик на грязной веревочке и победно оглядел окружающих. Худощавый, спортивного вида человек в полутемных очках, все это время спокойно изучавший какую-то зарубежную книжку, оторвался от нее и глянул в окно. Отряд всадников с собачьими головами у сёдел, мохнатыми ушанками на головах и каменными топорами в руках на рысях догонял троллейбус. За двумя насмерть перепуганными девицами (одна в клюквенных брючках и золотой цепью в носу, другая лысая, в юбке с вырезом до середины бедра) — за ними, значит, гнался и беззвучно орал монах, вертя паникадилом на манер пращи.
— Нет, это не средневековье, — констатировал человек в полутемных очках. — Чудовищная эклетика!
Среди всадников началось смятение, они сбились в кучу на проезжей части, машины огибали их, негодующе гудя. Монах остановился и призадумался; золотой купол начал подёргиваться и подтаивать.
– В средние века не было женских брюк, – разоблачал специалист. – У опричников не было таких топоров. И никакого храма здесь тогда тоже не стояло!
Троллейбус миновал площадь. Всадники и монах скрылись в сизом выхлопном тумане. Купол остался, но повис в воздухе грудой лимонного желе, утратив всякое правдоподобие.
– Какой, какой, какой же год? – все кинулись к специалисту. Дама в волнении сжала ему руку. Мужчина осторожно выпростал руку и ответил равнодушно:
– Я историк средних веков, я их знаю. Какое время сейчас – никогда не интересовался.
…За жёлтыми и бежевыми грязными особняками, обрамлявшими улицу, возносились диковатые пирамиды и паралеллепипеды из зеркального, синего и чёрного стекла, тут же беззвучно рушились в облаках чёрного дыма и ореоле чадной копоти, уступая место замшелым избам и известняковым саклям. В небе бесшумно носились туда-сюда стайки летающих тарелок. Наблюдаемые прохожие разделились на три группы: одни, одетые в малиновый плюш и зелёный бархат, тыкали вверх пальцами и гоготали; вторые, во фраках и кафтанах, разбегались по подъездам; третьи, смуглые и в одинаковых оранжевых скафандрах, на небо не смотрели – они деловито ломали асфальт, выкапывали ржавые трубы, переносили их через дорогу и там снова ломали асфальт, чтобы трубы закопать.
Огромные фасетчатые экраны над крышами замерцали и начали изображать полуголых (в колготках и кружевных бюстгальтерах) бородатых мужиков под багровым небом с двумя крошечными лунами; стайка существ с перепончатыми крыльями и зубастыми клювами копошилась среди мятых зелёных помойных ящиков; усатые военные в гусарских мундирах препирались с дородным майором, имевшим красную повязку, блестящую бляху, коричневую кобуру и вытаращенные глаза. Мохнатый парень в медвежьей шкуре вокруг бёдер и с головой бабуина на плечах культуриста тащил в подворотню девицу в розовом платье с оборочками – девица возражала вяло, явно для порядка…
Всё это колыхалось, плыло, постоянно меняло формы, расцветки и одеяния… троллейбус ускорял и ускорял движение, заклубился странный серебристый дым…
– Остановите! – закричали тогда, забарабанили по стеклу водительской кабины. Водитель сидел сгорбившись, безучастный. – Остановите!!! Когда мы? Когда мы, когда?
Тут водитель засмеялся и обернулся. Черты его лица расплывались и смазывались, словно по стеклу кабины текла вода.
– Но вы сам этого всегда хотели! – загрохотал он сквозь смех.
За окнами вспучивался млечный, туманный дым… в его разрывах появлялись: запекшаяся, выжженная равнина с оплавленными руинами… сад красных шевелящихся деревьев… сеть разноцветных звёзд… амфитеатр, полный миллионов неподвижно сидящих людей.
— Вам интересно, “когда”? А когда вам это стало интересно?
Дым распался на алмазные капли. Троллейбус стоял у подножия трибуны, уходившей в бесконечность, рассекавшей багровое небо. Вся она была забита сидящими впритирку людьми в серых балахонах, и у всех были одинаковые, застывшие серые лица с темными провалами вместо глаз.
– Вылезай! — захохотал водитель. — Приехали.
– Приехали...
– Приехали!
А. вздрогнул, водитель стоял над ним и тряс его за плечо. За окном солнце, сползая с золоченых луковиц Новодевичьего, бросало блики в тень крепостной стены. В салоне было пусто, только на полу возле кассы валялась затоптанная схема метрополитена.
Автор приносит благодарность всем
троллейбусным маршрутам древней Москвы,
принимавшим участие в написании этого рассказа.
Отредактировано Ромей (20-07-2014 20:05:33)
