Глава Пятая, исправленная и дополненная.
Российская империя, Окрестности Самарканда, 1889 Год. Весна.

- Гляди, Степан, офицеришка-то как от нашего выскочил! Красный как свекла, - негромко сказал, глядя на выбежавшего офицера солдат, с трудом пряча улыбку.
- Ага, наш он такой, спуску никому не даст, – усмехнулся второй, - а этот… из гвардии, видишь ли, он, - солдат презрительно сплюнул.
- Ты это... не балуй! Наш-то тоже из гвардии! - отдёрнул Степана другой.
- Брешешь. Не похож наш на столичного.
- Да, нет же! Верно, тебе говорю. Из самого Петербурга. Я давеча краем уха от подпоручика слыхал, что…
На этом месте разговор караульных был бесцеремонно прерван. Ещё бы! Разговаривать, пусть даже и шепотом, под дверью своего командира - верх неблагоразумия с полным отсутствием инстинктов самосохранения. Неудивительно, что дверь за их спиной резко распахнулась и, нарисовавшаяся в дверном проеме фигура, громко поинтересовалась у мгновенно прикусивших языки солдат:
- Это что за сплетницы у меня в карауле? Хотите всем взводом отрабатывать штурм вооон того холма до обеда, а потом читать устав караульной службы?
- Никак нет, ваше… – начал, было оправдываться второй солдат, поежившийся под взглядом подполковника, но Олег Самойлов, а это был именно он, уже закрыл дверь.
Олег прошелся по кабинету, поправил висевшую на стене карту, уселся за стол и снова погрузился в воспоминания, прерванные свалившимся на его голову офицером, настойчиво набивающимся в друзья.
Вот уже почти год как он приехал в Туркестан, преодолев все тяготы десятидневного путешествия поездом. Как там пел Макаревич?
Вагонные споры – последнее дело,
Когда больше нечего пить,
Но поезд идет, бутыль опустела
И тянет поговорить…
А что делать, если уже и поговорить не о чем? Если даже полный самых радужных надежд, едущий в Ферганскую долину промышленник устал рассказывать тебе свои наполеоновские планы по производству хлопка? Хорошо ещё, пока путь лежал через Европейскую часть России, постоянно меняющийся вид за окном мог развеять скуку долгого пути. Хотя, глядя на который час проносящиеся за окном деревья, только русский человек может повернуться к соседу со словами навроде ”Какая красота!”, не вкладывая в них ни малейшей доли сарказма. Но вот Урал оказался позади, и в обе стороны от железнодорожного полотна раскинулась бескрайняя степь, плавно переходящая на горизонте в синее небо. Степь, где наверно даже привыкшему к такому пейзажу глазу кочевника не было за что зацепиться. Когда даже молодой и здоровый организм гвардейца уже категорически не приемлил никаких спиртосодержащих напитков, а казавшийся неутомимым собеседник получил множественные мозоли языка…Вот тут, в конце этой долгой дороги, до отнюдь не самых удаленных границ России, Самойлов поневоле проникся её размахом. Одно дело видеть на карте и совсем другое отмерять самому, пусть даже сидя на пятой точке в вагоне поезда.
До самого солнечного Самарканда поездом Олегу добраться не удалось , дорогу до туда еще не довели. Распрощавшись с попутчиком, лицо которого за десять суток пути в тесном купе поезда успело ему до порядочно надоесть, Олег отправился в путь на перекладных.  По прибытии в Самарканд он сразу попал под светлые очи генерала Комарова, командующего русскими войсками в Туркестане. Конечно. А куда ещё он, спрашивается, мог попасть? В предписании чёрным по белому, крупными буквами было написано явиться к генералу Комарову. Вообще задача элементарная, если не учитывать десять дней пути, страшную жару в поезде и прочие прелести дальней дороги.
Сейчас, с улыбкой вспоминая своё знакомство с генералом, Олег отлично понимал, почему был встречен им очень не ласково. Столичный франт, прямиком из лейб-гвардии, знатен, связи при дворе, репутация кутилы,  то есть очередная головная боль. Нет ну, правда, какой начальник, в трезвом уме и здравой памяти, обрадуется такому подчиненному? Так что когда Олег выразил желание заняться боевой подготовкой вверенного ему линейного батальона, Комаров заметно и весьма невежливо обрадовался. Он тут же разрешил Олегу готовиться на все четыре стороны, лишь бы не забывал, время от времени, сообщать о местоположении батальона. На этом общение с Комаровым  закончилось почти на полгода…

Некоторые записи из утраченного личного дневника Князя Самойлова.
5 августа
Встретили меня в батальоне… Никак меня не встретили. Этот старый ****к,  Комаров не потрудился кого-нибудь послать предупредить, что новый командир батальона в городе. В итоге, прибыв в расположение батальона, я застал там лишь компанию подвыпивших офицеров, да нескольких солдат.

Пораскинув мозгой и, поставив себя на место бывших навеселе офицеров, я просто приказал им привести себя к утру в надлежащий вид и отправил проспаться. Конфликт с пьяными офицерами, только что впервые увидавшими новое начальство, начни я их распекать, был вполне вероятен, и в мои планы никоим образом не входил.
Я понимаю, что это не безопасно, вести дневник, но не могу себе в этом отказать. Привычка выработалась ещё со школы. Появилось немного свободного времени и… вот я снова сижу перед тетрадью. Очень помогает упорядочивать мысли. Вот и сейчас мне стало совершенно очевидно, что лучше продолжить начатую ещё в столице работу по редактированию воинского устава, а дневник может несколько дней подождать. Да что я, в самом деле, перед собой оправдываюсь! Захотел вести дневник и хрен с ним! Буду вести.
А устав из будущего я, хоть и не назубок, но знаю. Несмотря на посредственные отметки в школе и институте, на память я никогда не жаловался. Думаю, адаптация устава российской армии к современным условиям окажется самой передовой в мире, как-никак каждая строчка была вписана в устав чьим-то потом и кровью. Хорошо проскочить печальный опыт сразу. Нет, я не дурак. Я понимаю - ничего идеального не бывает, но когда есть выбор, выбирать надо лучшее.
Пригодились мне все же полтора года в несуществующей ныне мотопехоте. Ну и слава богу! Значит, я не совсем бесполезен. За работу!
…
Чёрт, уже светает! Продолжу дневник и работу с уставом завтра.

12 августа.

Служба у меня началась просто отвратительно - такой лени и  раздолбайства среди унтеров и офицеров, я просто не ожидал. Неожиданно выяснился неприятный факт, что в линейный батальон отправляют только проштрафившихся солдат и  самых бездарных офицеров, отчисленных после первого года обучения за неуспеваемость, или же отправленных сюда в наказание за какую-нибудь нехилую провинность. Ещё, как оказалось, часть  большую часть времени занимается хозяйственными работами, а не воинской подготовкой. Короче обычный стройбат моего времени, по какому-то недоразумению гордо именующийся линейным батальоном. Ну и, напоследок, подобные части стояли только в Туркестане и Восточной Сибири, самой что ни на есть глуши Российской Империи, что тоже не способствовало их престижу. И откуда, скажите на милость, это было знать мне, физику-атомщику по образованию? Да и за полтора месяца в этом мире я как-то ничего про такие батальоны не узнал, а должен был.   
Вообщем, после недели в батальоне я стал гораздо лучше понимать, почему провожающие меня  сослуживцы просили не падать духом, держаться и надеяться, что впоследствии мне будет разрешено вернуться в лейб-гвардию или хотя бы перевестись на Кавказ.
Мне решительно не хватает времени. Ну почему в сутках только двадцать четыре часа!

15 августа.
В данный момент у меня нет слов, точнее слов очень даже много, но не на бумаге же материться! Всё как-то глупо получилось, вообщем не знаю как там насчёт суда чести, а дуэль мне уже завтра с утра идти. Я, похоже, зарвался и серьёзно недооценил уровень гордости подчиненных мне офицеров. Да и откуда было знать, что меня могут взять и вызвать на дуэль, обставив это таким образом, что отказаться не оставалось никакой возможности? Прямо восемнадцатый век какой-то! Ещё суд чести наклевывается… что это вообще такое?! Даже спросить ни у кого нельзя, не прослыв идиотом.
Что же со мной завтра будет? Я сейчас постоянно вспоминаю Лермонтова с его Героем нашего времени. Помнится там, перед дуэлью, Печорин тоже ночь не спал – вел дневник. Но там хоть повод для дуэли был достойным, а не действия начальника полудурка, как у меня.
Сейчас сижу за столом у открытого окна в какой-то глиняной халупе крытой соломой. На столе, слева от меня, горит свеча, справа стоит чернильница, в руке гусиное перо, а передо мной бумага. Я чувствую себя как в сказке, все кругом кажется чем-то нереальным, а из головы никак не идут Пушкин и Лермонтов. Что чувствовали перед своей последней дуэлью эти двое, так рано нас покинувшие? А за распахнутым настежь окном горят звезды, такие большие, что кажется, их можно достать рукой. Никогда не знал, что звезды могут быть настолько велики и сиять так ярко. Незабываемое зрелище. А какой воздух! Я вдыхаю его полной грудью, но мне только ещё сильнее хочется вдохнуть этот пьянящий аромат снова. Правду говорят – перед смертью не надышишься. У меня за печкой сверчки устроили настоящий концерт. Надо же! Откуда они взялись здесь, в этом далеком краю? Почему я раньше не обращал на них внимания? Как же  раньше я не замечал всего этого? Хотя впрочем, понятно. Завтра я могу найти свою смерть возле этой туркменской деревеньки, название которой я не знаю, и, быть может, уже никогда не узнаю. Деревеньки, которой, нет ни на одной из карт… 
Чёрт! Совсем в уме повредился! Попадет ещё дневник к кому-нибудь любопытному в руки… в топку его! Чуть что заведу новый.

16 августа.
Всё же я родился под счастливой звездой! Как я понял со слов секунданта, шансы у меня оставались, только если бы мне выпало право стрелять первым - Плеханов бил муху в глаз налету. Конечно, раз я сижу тут на стуле, уже понятно, что я выбрал правильную сторону монеты.
После жеребьевки, я, как во сне, стал на отведенную позицию. Каким-то чудом сумел совместить мушку прицела с размытой фигурой противника и нажал на курок. Когда дым немного рассеялся, я, всё ещё не в силах поверить в  реальность происходящего, увидел встающего на ноги противника. “Я попал! Попал!” Пойманной птицей билась в голове мысль. Сердце колотилось как бешенное, я не мог отвести глаза от встающего прапорщика. Поднимется или нет? Я стоял, оцепенев от страха, и смотрел. Смотрел, как, наверное, кролик смотрит на удава, перед его последним броском. Плеханов встал и, пошатнувшись, выпрямился - моё сердце рухнуло куда-то вниз. Я хотел броситься прочь, я был в панике: ”Меня сейчас убьют. Не хочу! Не хочу!” Но ноги как будто вросли в землю. Мучительно долго тянутся мгновенья. Выстрел. Мою левую руку обжигает как плетью, но я всё ещё стою, а он падает…
Как будто заново все пережил! Руки трясутся от волнения, не могу больше писать.
…
Всё, вроде успокоился. Продолжу.
Когда прапорщик Плеханов во второй раз упал, все кинулись к нему и, одновременно с этим, я обрел способность ходить. На негнущихся ногах я подошел к моему противнику, он лежал в луже крови, была задета бедренная артерия. Он умирал.
Что же будет теперь? Худшее уже позади, но дуэли точно находятся под запретом. Я в этом совершенно уверен. Надо писать Александру.
Странно я совсем не испытываю угрызений совести, совсем недавно я оборвал жизнь молодого офицера, моего ровесника, Плеханова. Наверное, нервы.

17 августа.
Пока я спал, всё разрешилось само. Хорошо, что письмо Александру я так и не отправил, умудрился заснуть прямо за столом. Было установлено, что смерть прапорщика Плеханова, уроженца Смоленской губернии, наступила от фатального воздействия пули выпущенной местным аборигеном. Его даже якобы по горячим следам нашли и, как я узнал, сразу же расстреляли. Не очень тут с аборигенами церемонятся, как я посмотрю.
Я весь день не выходил из дома, сославшись на болезнь (ранение для посвященных), но это не может продолжаться вечно, когда-нибудь мне придется выйти, и что тогда? Новая дуэль? Желающих много.
Нет, Александру написать все же надо, только по другому поводу. Нет,  плохая мысль писать именно ему, кто же передасть телеграмму от какого-то офицерика самому императору? Пошлю сообщение нашему финансисту, он поможет. Только вот что писать? Вдруг вестового перехватят и послание прочтут? Хотя если так:
Потерял документы зпт поручающие мне создать экспериментальный батальон зпт на базе линейного батальона номер М тчк попал в затруднительное положение тчк Шлите срочно документы тчк Иначе через пару недель обещали подарить песца тчк.
Главное чтоб не забыли отписаться при получении, а то в ожидании сгрызу себе ногти по локоть…
Поскорей бы пришли бумаги с полномочиями и печатями поувесистей. А я сделаю большие глаза, что и не знал, что моих офицеров не предупредили и они тут не добровольцы. 
Надеюсь, они там, в столице, не забудут про меня… Ничего нет хуже ожидания.

18 августа.

Ждем подробное письмо тчк Печати все что были тчк Сам с содержанием животного справишься вопр

Почему не отвечаешь вопр

Что случилось вопр

Что случилось, тв мать вопр

Справлюсь тчк Вестовой заболел тчк
Никакой самодеятельности тчк Мы и сами подарить песца сможем зпт если что тчк.

28 августа.
Слава Богу! Я уже весь извелся. Только что мне были принесены бумаги с кучей самых-самых авторитетных печатей. Не забыли меня!
Теперь дело в шляпе. Завтра делаю офицерское собрание, на нем буду грузить офицеров как будто, мы возобновляем работу с экспериментальным батальоном после моей внезапной болезни. Тут главное не переборщить и они сами про новшества спросят, и про  бумаги, думаю, не забудут. А я из разряда столичного ****ка перейду в разряд офицера, которого кто-то там подставил. Разбирательство по этому поводу, понятное дело, будет замято на самом верху, но всё же я стану своим парнем, пострадавшим из-за какого-то недоразумения.

29 августа.
Ну что же! Меня можно поздравить! Служба налаживается и всё совсем не так плохо и даже не ещё хуже. Собрание прошло вполне успешно, мне поверили и удивились. Даже стали извиняться. Я в свою очередь принес им свои глубочайшие извинения, добавив что, разумеется, все мои чудачества для не знающего офицера весьма оскорбительны и прочее, и прочее.
Ещё из хорошего - я наконец-то довел до ума уставы. Ещё бы! Десять дней взаперти сидел. Теперь надо их опробовать…

Отредактировано Фрерин (22-04-2009 14:09:54)