III
Со спутником Смолянинову повезло. Ироничный, склонный более слушать, чем говорить, поручик Бехметьев оказался идеальным спутником. Он не досаждал Леониду Ивановичу расспросами, хотя было ясно, что молодой топограф не имеет представления об истинной цели путешествия. Перед отправлением Бехметьев имел разговор с бароном Фигнером - об «особой важности» миссии и необходимости точно выполнять указания начальника. Честный, верный присяге, энтузиаст своего дела, поручик ничего не знал о гостях из будущего. Сколь не изучай бумаги, а полуторачасовой беседы недостаточно, чтобы составить впечатление о человеке. Морское же путешествие позволяет присмотреться к будущему спутнику, прояснить всю его подноготную и, в конце концов, принять решение - открывать ему подробности намеченного предприятия, или оставить в роли слепого исполнителя.
Поручик Смолянинову понравился - кроме талантов собеседника, он демонстрировал острый ум и к тому же, имел экспедиционный опыт. Бехметьев два года провёл в Туркестане, ведя топографическую съёмку для железнодорожного ведомства, а до этого, занимался весьма опасным делом - выслеживал на границах с Афганистаном разведчиков-пандитов из британского Королевского Управления Большой тригонометрической съемки Индии. На счету Бехметьева числилось несколько изловленных туземных разведчиков-картографов; отзывы жандармского отделения о молодом военном топографе были самые восторженные, что, видимо, и сыграло решающую роль при отборе.
Забайкальцы, приставленные к экспедиции, тоже были не лыком шиты - все имели опыт схваток с контрабандистами и беглыми каторжниками, прекрасно владели оружием и умели ориентироваться в диких краях. Конечно, забайкальская тайга мало похожа на Чёрную Африку, но Смолянинов не сомневался, что урядник и его подчинённые покажут себя наилучшим образом.
В бумагах экспедиции ясно значилось, что она отправлена картографическим ведомством русского Генерального штаба. Так что и поручик и забайкальцы носили военную форму. От штатного оружия отказались: - по настоянию Леонида Ивановича были закуплены бельгийские револьверы системы Наган и карабины Генри-Винчестера с трубчатыми магазинами на восемь патронов; сам Леонид Иванович взял новенький французский «Лебель». Казачки поначалу ворчали, но за время плавания вполне освоились с незнакомым оружием. Леонид Иванович испросил разрешения капитана - и теперь ежедневно полуют превращался в стрелковый тир: забайкальцы, Бехметьев и сам Смолянинов увлечённо палили по чайкам и выброшенным за борт ящикам.
Снаряжение  экспедиции, отправленное в Александрию заблаговременно, из Санкт-Петербурга на борту военного корабля, было привычно и Бехметьеву и казачкам: кошмы, парусиновые армейские палатки, керосиновые лампы, котелки, а так же конская упряжь, казачьи и вьючные сёдла. Лошадей собирались приобрести на месте, о чём без устали рассуждали забайкальцы и Прокоп. Бывший лейб-улан без устали нахваливал арабских лошадок; но на вопрос, можно ли раздобыть таких в заморской стране Занзибаре, и в какую сумму в серебряных рублях это встанет, ответить затруднялся.
Прокоп, получивший статус личного помощника начальника экспедиции легко нашёл общий язык с забайкальцами. Те поначалу смотрели на него свысока, но узнав, что Прокоп свой брат - служивый, кавалерист, хоть и не казак, - уже к вечеру второго дня глушили с ним водку. Бехметьев с Смоляниновым не препятствовали - чем еще заниматься личному составу во время вынужденного безделья? Забайкальцы казались мужиками серьёзными, бывалыми, безобразия на пароходе не учиняли, ограничиваясь стенами каюты. Правда, наутро Антип и двое казачков, Фрол и Пархомий, щеголяли свежими синяками на физиономиях - но это уж в порядке вещей.
Для своего «Планше»  Смолянинов припас наган и винчестер; кроме того, отставной улан щеголял кривой турецкой саблей, добытой, как он не уставал хвастать, в балканской кампании 77-го года. Так что маленькая экспедиция была вполне оснащена, вооружена и готова к любым перипетиям предстоящего путешествия.

Отредактировано Ромей (17-09-2017 12:16:10)

IV
Из путевых записок О.И. Смолянинова.
«С утра посудина наша  встала на рейде Александрии. Антип носится как ошпаренный; казачки с матерками вытаскивают из трюмов багаж. Я пока бездельничаю: любуюсь с палубы на дворец хедива, слушаю свистки паровоза, который с упорством муравья, волокущего дохлую гусеницу, тянет за собой состав лёгких вагончиков из Каира в Александрию; озираю панораму гавани, украшенную сизо-белой глыбой британского броненосца. Королевский флот неусыпно держит руку на пульсе.
По правому борту нашего парохода, в полутора сотнях футов– рукой подать! - стоит яхта. Изящные, классические очертания: высокие, слегка откинутые назад мачты, желтая полоса вдоль чёрного борта, как у на фрегатов времён Нельсона и Роднея. Воистину, атрибуты Империи - корабли, скаковые лошади и золотые соверены; пари держу, пассажиры яхты знают толк и в том и в другом, и в третьем.
В Александрии, моя англофобия, пребывавшая до того в спячке, расцвела пышным цветом. И дело даже не в курящейся угольным дымком броненосце, всем видом демонстрирующем, кто в доме хозяин. Мало какой из городов мира столь откровенно заявляет о британском владычестве и о великолепном пренебрежении чужими интересами. Просвещённые мореплаватели всегда готовы посреди шахматной партии, с вежливейшей улыбкой смахнуть с доски фигуры и выложить вместо них толстое портмоне с ассигнациями, либо револьвер системы «Веблей». Ничего личного, господа - это Империя, а она, как известно, превыше всего. Ибо Британия правит морями, а море есть главный источник и мощи, и богатства, и всего, ради чего стоит проливать пот, кровь и слёзы.
Так вот, о яхте и её хозяевах. Точнее - о хозяйке. Поскольку владела этим чудесным судёнышком как раз дама. Пока казачки с Прокопом перегружали багаж в местную шаланду, я успел вволю понаблюдать за роскошным суденышком. Палуба парохода заметно выше борта яхты, а посему обзор мне открывался отличный. На корме, под лёгким полосатым тентом сидела дама редкой красоты; и, судя по тому, с каким почтением обращались к ней члены команды, именно ей-то и принадлежала двухмачтовая красавица. О чем шла речь, я не слышал, но красноречивые жесты и торопливые поклоны говорили сами за себя. Я, было, подумал, что такое угодничество не пристало морякам самой морской нации на свете - но потом разглядел свисающий тряпкой бельгийский флаг и успокоился.
Я написал, что дама обладала редкой красотой? Даже я, спокойно, в общем-то относящийся к данному предмету, не остался равнодушным. От сидящей на корме «Леопольдины» (такое имя носила яхта) дамы веяло такой прелестью и свежестью, что аура эта проникала через стёкла цейссовского бинокля - и разила наповал. Она была не англичанка - жительницам туманного Альбиона не свойственны ни смуглая кожа, ни жгуче-брюнетистая причёска, ни порывистость в движениях. Может, француженка, или итальянка? Или дочь Латинской Америки, где смешение испанской, индейской и африканской кровей порождает редкие по красоте образчики женской природы?
Увлёкшись столь занимательным предметом, я не заметил, как подошёл Бехметьев. И едва успел перевести бинокль на берег - не хватало ещё, чтобы подчинённый, застал меня за разглядыванием смазливой иностранки! Офицер подчёркнуто-официально козырнул отрапортовал, что вещи погружены, и можно съезжать на берег. Казённый стиль видимо, означал, что с этого момента поручик полагает свои полномочия по охране моей драгоценной особы вступившими в силу.
На фелуке, доверху заваленной нашим багажом, уже разместились забайкальцы - все, как один, с непроницаемо-серьёзными физиономиями. Урядник, вооружившийся по случаю прибытия в заграничный порт, наганом и шашкой, грозно нависал над лодочником. Несчастный араб тоскливо озирался и, кажется, не рад был, что подрядился везти таких страшных господ. Одно ухо у него распухло и казалось заметно больше другого - станичники успели наладить взаимопонимание привычными методами.
Бросив прощальный взгляд на «Леопольдину» и её прекрасную хозяйку, я спустился в фелуку. Длинное весло в единственной уключине на корме заскрипело, между лодкой и бортом возникла полоска грязной воды. Я невольно вздрогнул - покидая пароход, мы расставались с последним клочком русской территории, - и зачем-то потрогал рукоять револьвера, торчащую из кобуры. А это, дорогие друзья, никуда не годится - ежели меня так трясёт с первых же минут экспедиции - что-то будет дальше?
Рукавишников встретил нас на пристани. Он, конечно, ждал пароход - я сам отсылал телеграмму, извещая о сроке прибытия. А вот присутствие дипломатического чиновника и двух матросов с ленточками Гвардейского флотского экипажа на бескозырках оказалось сюрпризом. Впрочем, всё быстро прояснилось - оставив моряков и забайкальцев разбираться с багажом под присмотром верного Прокопа, мы в обществе чиновника и Рукавишникова отправились в резиденцию русского консула. Тот принял нас весьма любезно - и сразу вручил телеграмму Фигнера с предупреждением: в Александрии путешественников могут ожидать неприятные сюрпризы. Барон писал намёками - хотя депеша и была зашифрована, но хозяйничали на телеграфе отнюдь не турки, а истинные правители Египта, англичане.
Барон сообщал о возможных каверзах со стороны подданных королевы Виктории. Но как, скажите на милость, уберечься от британцев в самом сердце их владений? Предусмотрительный консул снял для экспедиции особняк в «посольском квартале» Александрии, в минуте ходьбы от своей резиденции. Дипломат поглядывал на меня с сомнением и засыпал его советами по части осмотрительного поведения. В этой заботе угадывалось нежелание вешать себе на шею обузу: официальная депеша обязывала чиновника содействовать гостям, но вот расхлёбывать неприятности Петербург ему ни чем не поможет, поссорься они с англичанами...
Я выдержал этот вежливый натиск и с любезной миной заверил, что член экспедиции будут соблюдать осторожность, и вообще, сверх необходимости в городе мы не задержимся. На том и распрощались; после лёгкого обеда (ланча, как называют его здесь на английский манер) мы отправились в свою новую резиденцию, где уже хозяйничал Прокоп. Матросики, прибывшие в Александрию год назад на борту клипера «Крейсер» и оставленные для охраны консульства, были откомандированы в наше распоряжение. Я хотел было отказаться, но, потом передумал - матросы, успевшие освоиться в городе, могли оказаться полезны. Один из них, сорокалетний кондуктор с георгиевской медалью на форменке, немедленно отправился с письмом для Эберхарта во дворец хедива, а мы с Рукавишниковым тем временем уединились в одной из комнат, чтобы за чаем (расторопный Прокоп первым делом извлёк из багажа самовар) обсудить последние новости - как петербуржские, так и местные, александрийские.»

Отредактировано Ромей (17-09-2017 13:44:39)