Позже, на балу у княгини Барятинской, я была представлена императору и двум молодым великим княжнам, Ольге и Татьяне. Последняя, на мой взгляд, была более симпатичной из них, но обе обладали той простотой манер, которая придает величайшее очарование любому человеку, особенно если он занимает столь высокое положение. Они были совсем неискушенными, и их лица светились от удовольствия и возбуждения.
На этом празднике я встретила и своего будущего мужа, Павла Воронова, который был тогда офицером на Штандарте, яхте его величества. С его фамилией связана легенда: в пятнадцатом веке это имя было дано трем братьям, татарским князьям, которые обосновались на Волге после великого татарского нашествия. Про этих братьев говорили, что они «слетались на добычу, как вороны»! Это прозвище стало их русским именем, а татарское больше никогда не употреблялось.
О четырехлетней службе при царской семье Павел сохранил священные воспоминания.
Маленький цесаревич Алексей очень его любил — императрица однажды сказала мне, что он всегда держал фотографию моего мужа возле своей постели — и, конечно, мой муж был всецело предан мальчику.
В Ялте было еще много приемов, где я снова встречала молодого офицера, Павла Воронова, за которого, не пройдет и нескольких лет, мне суждено было выйти замуж; но по-прежнему меня очаровывает воспоминание об одном вечере — праздновании шестнадцатого дня рождения великой княжны Ольги. Бал в ее честь был дан в Ливадии.
Он начался с обеда, накрытого на маленьких столах, за пятью из которых председательствовали император и четыре его дочери. Красота крымского пейзажа, с высокими скалистыми горами, чьи мощные силуэты вырисовывались на фоне глубокого южного неба, сверкающего мириадами звезд; сады, полные цветущих роз, отдаленный рокот волн где-то внизу и прелестная молодая принцесса. Ее глаза сияют от удовольствия, на ее щеках румянец волнения — все это было как сказка, которая чудесным образом стала явью, и, даже не верится — я тоже была в ней.
Императрица появилась только после обеда. Она часто страдала сердцем, приемы ее утомляли, и вечная тревога за сына заставила ее долго избегать появления на публике. На ее лице обычно было выражение усталости и грусти, которые «общество» приписывало холодности, высокомерию и надутости. Это делало ее непопулярной, ее природная застенчивость возрастала, и непонимание приводило к озлобленности с обеих сторон. Однако в то время, о котором я говорю, я не чувствовала ситуацию; не обращая на все это внимания, я позволяла себе жить и брать от жизни столько радости, сколько возможно.
Следующей зимой мама взяла меня и Тату в Санкт-Петербург, и я была официально представлена ко двору, что означало быть представленной вдовствующей и молодой императрицам и всем великим княжнам. Мы находились в столице несколько недель, в течение которых нас часто приглашали на чай в Царское Село или проводить вечера с молодыми великими княжнами.
Тогда я была поражена переменой, которую увидела в императрице Александре. Дома, в интимном семейном кругу, она была совершенно другим человеком. Она была беспечной и счастливой и даже принимала участие в более спокойных из наших игр. Она проявляла ко всему огромный интерес и часто смеялась до слез над шалостями своих детей.
Все четыре сестры были очень разными. Старшая, Ольга, была очень умной и веселой и имела золотое сердце; но при этом она была довольно робкой, так что поначалу было проще с ее сестрой Татьяной, намного более общительной. Мария была воплощением доброты и доброжелательности; но самой забавной была Анастасия; она всегда была полна проказ.
«Анастасия — наш семейный клоун!» — однажды со смехом сказал моей матери император.
Все четыре девочки были в высшей степени русскими, и их мучила сама мысль о том, чтобы выйти замуж за пределы страны. Каждый раз, когда поднимался вопрос о браке с членом зарубежного королевского дома, Ольга умоляла родителей всерьез не думать об этом, так как она хочет остаться в России. Все они обожали своих родителей, и каждый раз, когда я их видела, я снова чувствовала себя в счастливой, дружной, очень русской семье.