Перезалил крайний фрагмент с дополнениями

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«Время собирать камни»

I

«Фиат», визгнув тормозами,  затормозил на площадке перед парадным входом. Дневальный – тринадцатилетний пацан из младшего, четвёртого отряда, ростом едва достававший до кончика ствола своей трёхлинейки, сделал попытку вытянуться по стойке смирно. Винтовку в положение «к ноге»  он держал левой рукой, правую же вскинул в пионерском салюте – обычный в коммуне знак приветствия для любой, хотя бы и полуофициальной ситуации. И надо было видеть, как вытянулась его веснушчатая физиономия, когда из распахнувшейся задней дверки наружу вылезли мы с Марком – изрядно помятые после многочасового сначала воздушного, а потом и автомобильного путешествия.
Из затруднительной ситуации дневального выручил Тёмка – как обычно, босой и с сигнальной трубой под мышкой. Услыхав кваканье автомобильного клаксона, он выскочил из дверей - и, увидав гостей, сориентировался почти мгновенно.
- Так нет здесь сейчас никого! – крикнул он. И дежурный командир, и Антоныч – все в лагере, а здесь только я да дневальный. Поехали туда, я покажу…
Действительно, а я и позабыл – вот и на скамейках и дорожках вокруг главного корпуса не было заметно обычной ребячьей суеты. С начала лета весь личный состав коммуны, включая часть педагогов, обитали в армейских шатрах, расставленных длинными рядами на поляне за кленовой рощей. Для начальства там был выделен отдельный шатёр – часть его, отгороженная брезентовой перегородкой, служила Антонычу квартирой, а остальное пространство, снабжённое вкопанными вдоль стен  скамейками, служило для ежедневных собраний Совета Командиров. Земляной пол в командирском шатре был тщательно очищен от травы и присыпан свежим песком.
Туда-то и собирался проводить нас босоногий трубач.  При этом он с вожделением поглядывал на автомобиль, рассчитывая, вероятно, прокатиться, стоя на подножке.
Но не повезло.  Гоппиус, сидевший рядом с шофёром, торопливо распрощался  с нами и скомандовал ехать. Легковушка  плюнула облачком голубой газойлевой гари, развернулась и, разгоняя клаксоном голубей, покатилась по засыпанной песком дорожке. Мы уже были в курсе, что Евгений Евгеньевич намерен был задержаться в коммуне  - в первую очередь, для того, чтобы отладить пресловутый второй комплект нейроэнергетического оборудования, установленного в лаборатории особого корпуса. И нам с Марком, как ни крути, не избежать в самое ближайшее время знакомства с этим загадочным заведением.
- Ну что, пошли? – спросил Тёмка, провожая машину огорчённым взглядом. – Если поторопитесь – успеете к обеду. Отряды, правда, уже поели, но у поваров наверняка что-нибудь да осталось…
- Мы на аэродроме перекусили, в буфете. – солидно ответил Марк. – Но от чаю, пожалуй, не откажемся.
- А дорогу сами найдём, небось не забыли. – добавил я.
Тёмка строго свёл брови.
- Не положено! Раз вы отсутствовали в коммуне без уважительной причины – я должен проводить вас к дежурному командиру, пусть решает, как быть.
- А если с уважительной? – осведомился я с лёгкой ехидцей в голосе. – С причиной, в смысле, уважительной? Тогда как быть?
Тёмка на миг задумался, но быстро нашёл выход.
- а почём мне знать, уважительная она у вас или нет? Это пусть Дежком решает, а то и сам Антоныч. И вообще, пошли уже, хватит болтать!
Я вздохнул и пошёл по дорожке вслед за трубачом. Мне вдруг остро захотелось снять башмаки и пройтись по нагретому на солнце песку босиком, как он.
…а почему бы, собственно, и нет? Имею полное право…
Я сел на корточки и, не обращая внимания на нетерпеливые жесты нашего провожатого, стащил ботинки. За ними последовали носки; я затолкал их внутрь, связал шнурки и повесил получившуюся ношу на шею так, чтобы башмаки свешивались мне на грудь. Спутники смотрели на меня с удивлением, затем Марк понимающе улыбнулся, подмигнул – и последовал моему примеру.
Как же приятно было чувствовать усталыми ступнями тёплый, нагретый за день солнцем, крупный песок! Я с удовольствием переступил с ноги на ногу, наслаждаясь этим ощущением.
- Ну что, всё? – недовольно спросил Тёмка. – Можно уже идти? И поскорее, а то без чая останетесь!
И, не оборачиваясь, поскакал к роще. Мы с Марком поторопились за ним следом, и я на ходу мурлыкал под нос прилипшие ко мне ещё в харьковском аэропорту куплеты:
…В-общем, так мы докатались,
Что пешком сюда добрались...
Здравствуйте, здравствуйте,
Здравствуйте вам!..

Отредактировано Ромей (22-09-2022 16:50:46)

Тренировка состоялась, но прояснить взволновавший меня вопрос я не смог – не хотелось говорить при Ольге с Марусей, да и сама Татьяна пришла на занятие без «рамки».  Выполнив комплекс упражнений на растяжку и позанимавшись с шестами – от них даже руки не успели отвыкнуть, что такое три дня перерыва, тьфу! – мы разбились на пары и принялись отрабатывать связки ударов и уклонений. Я на правах «мастера и тренера» прохаживался от одной пары к другой и с удовольствием подправлял положение девичьих ножек, плеч, и талий. И как-то само собой получилось, что возле Татьяны я задерживался чаще, чем возле прочих своих «учеников». Кажется, под конец занятия она что-то такое заподозрила, но виду не подала – по-моему, ей это нравилось. Только играли в серых глазах озорные чёртики, заставляя меня принимать строгий вид и переходить на сугубо официальные выражения, типа: «товарищ Макарьева, примите правильную стойку «Гунбу!» вместо ласкового «Танюша, лапочка, когда становишься в «позу лучника» – переднюю ногу согни в колене, талию прямо, а грудь выпяти… вот так…»
И лёгким, более похожим на ласку,  нажимом между лопаток показать - как именно.
Гормоны мои, гормоны… хорошо, что над вами есть сейчас разум далеко уже не молодого мужчины ухитряющегося как-то держать вас в узде. А то ведь, и вправду, взрывное сочетание – с энергией и пылом молодости, на которые накладывается более чем солидный интимный опыт выходца из совсем других времён – та тут все девки будут наши! А это никуда не годится – порядки в коммуне строгие, а в плане «личных отношений» - так и особенно. Нам – мне и лёхе Давыдову – тут ещё жить, а потому наступаем на горло собственной песне и изо всех сил стараемся не обращать внимания на то, на что не смотреть просто невозможно.
Жаль, что поблизости от коммуны нет какого-нибудь городишки, большого села, на худой конец – по бабам бы сбегал. Маленькое сельцо или деревенька не подойдут. Во-первых, выбор не тот, а во-вторых, там всё, как на ладони – и будущую пассию скомпрометируешь в глазах сельских кумушек, и сам огребёшь большого геморроя, когда пылающая праведным гневом родня заявится прямиком к Погожаеву. А оно мне надо?
В-общем, с тренировкой мы кое-как покончили, договорились о следующей. Марк отправился провожать девушек в лагерь, (Татьяна, кажется, надулась) а я оговорившись неким важным делом отстал – и припустил бегом на озеро. Есть там местечко, где на дне метрах в пятнадцати от берега бьют ключи, и вода, особенно если нырнуть, мало что не ледяная – то, что надо, чтобы успокоить разгорячённую плоть. Что я и сделал, сперва закоченев до мурашек по всему телу – так, что пришлось дважды переплыть озерко туда-сюда, ч хоть как-то восстанавливая  кровообращение.
…Нет, с этим точно надо что-то предпринять – и срочно, покуда не дождался каких-нибудь неприятностей…
За попытками унять своё либидо я ожидаемо пропустил сигнал на подготовку ко сну. В итоге – влетел в палатку пятого отряда в последний момент метеором, вызывающе проигнорировал мрачный взгляд Олейника и его «Явился, не запылился…» и поплёлся к стоящему на улице лотку с рукомойниками – вода туда подавалась из укреплённого сверху чёрного железного бака и к вечеру немного нагревалась солнцем, становясь приятно-тёплой.  Когда я вернулся, Марк уже спал, свернувшись под одеялом калачиком; я тоже улёгся и собрался по привычке неспешно обдумать недавние события. Но, видимо, наше путешествие, полное треволнений, самолётной тряски, впечатлений, эмоций, и очень скупо отмерянных часов сна сделали своё дело – я провалился в чёрный, напрочь лишённый сновидений колодец, едва только голова моя прикоснулась к подушке…

II

Из аэропорта Яков поехал к себе на квартиру. Не на ту, конспиративную, куда он чуть больше суток назад привёз двух подростков, а на свою, где он поселился после возвращения из Закавказья. Там он служил с двадцать четвёртого года, занимая одновременно должности члена коллегии Закавказского ГПУ, уполномоченного Наркомвнешторга по борьбе с контрабандой, и ещё несколько ответственных постов – в том числе, и состоял в советско-турецкой и советско-кавказских миссиях. Тогда же, в августе двадцать четвёртого, он поучаствовал в подавлении антисоветского мятежа, поднятого грузинскими меньшевиками. На рукаве его английского, горчичного цвета, френче, красовались тогда три ромба -  знак принадлежности к высшему комсоставу РККА.
Уже  к пятому сентября части Красной Армии и ОГПУ разгромили войска «Временного грузинского правительства, сумевшие ранее занять почти всю Западную Грузию. Далее последовали расстрелы – всего к стенке поставили до трёхсот человек, и в решении участи многих из них Яша Блюмкин принял живейшее участие – как и  заместитель председателя Грузинского ГПУ, двадцатипятилетний   подающий надежды чекист по имени Лаврентий Берия, получивший  за подавление восстания орден Красного Знамени.
Надо ли говорить, что ни Яшу, ни упомянутого товарища Берия, ни других участников подавления восстания, вроде Соломона Могилевского, совесть не терзала. С какой стати? Если бы они оказались в роли подсудимых, господа меньшевики и их соратники тоже не колебались бы ни секунды. Такое уж тогда было время – время молодых, нахальных, энергичных и беспощадных. А ещё -  не признающих слова «нельзя»,  как в отношении дела, которому они служили, так и в общении с начальством и своими соратниками. Подобный склад ума и пренебрежительное отношение к общепринятым нормам поведение (его привычка чуть что, хвататься за пистолет стала притчей во языцех, особенно, в московских окололитературных кругах) дорого стоили Якову Блюмкину. Сколько ушатов грязи было вылито на него -  начиная с убийства Мирбаха, которое он продолжал считать самым значительным своим деянием, и до работы в Персии и Тифлисе - теперь уж и не сосчитать. В редкие периоды оседлой жизни в Москве он селился в Первом Доме Советов (прежде гостиница «Националь») или жил на квартире у кого-нибудь из друзей. И только   в двадцать пятом году, вернувшись в столицу, он озаботился тем, чтобы обзавестись постоянным жильём.
Дом, где он занимал просторную четырёхкомнатную квартиру на пятом этаже, два стоял в Денежном переулке. В том же доме, в соседней первой квартире проживал  нарком просвещения Луначарский. Яшу подобное соседство ничуть не напрягало – как и само расположение дома,  окна которого выходили прямо на здание бывшего германского посольства. Кого другого подобное совпадение заставило бы искать другое жильё, или хотя бы подпортило настроение – но не таков был Яша Блюмкин. Никаких «кровавых Мирбахов» в его глазах не мелькало; он находил даже некоторое удовольствие в том, чтобы сидя на подоконнике, созерцать место своего триумфа…
Ключ – бронзовый, старой дореволюционной работы со сложной двусоставной бородкой – скрежетнул в замочной скважине. Квартира встретила своего хозяина не слишком приветливо – остатками весенней сырости, с которой так и не справились тёплые летние деньки, да затхлым, нежилым запахом, какой возникает в домах, надолго оставленных владельцами без присмотра. Неудивительно – он не был тут уже больше полугода, и даже вернувшись недавно в Москву после очередной константинопольской командировки, он так и не удосужился навестить своё жилище. Но Яшу это не смутило – его вообще мало что могло смутить. Для начала, он распахнул настежь окна, те самые, смотрящие на бывшее германское посольство. Вытащил из портфеля французскую булку, полфунта нарезанной ветчины -  перед тем, как поехать домой, он заглянул на Тверскую в Гастроном № 1, бывший Елисеевский, и закупился продуктами – в том числе, и жестянкой хорошего чёрного чая, к которому ещё со времён Персии испытывал слабость. Отыскал в шкафчике на кухне полупустую бутыль керосина, раскочегарил примус, закурил оставшиеся со Стамбула папиросы с турецким табаком, сел к столу и задумался.