I

Лето закончилось как-то незаметно. В один августовский день Антоныч объявил на общем построении, что коммуна переходит на «обычный порядок проживания». А значит – сворачиваем лагерь, сдаём на склад палатки и койки, занимаем привычные спальни, от которых успели немного отвыкнуть. А ещё начинаются занятия в школе, для которых нам, «спецкурсантам», придётся как-то выкраивать время в своём и без того безумно плотном учебном графике.
Проверка знаний, обещанная мне заведующим школой ещё в самый первый день моего пребывания в коммуне, подтвердила принятое тогда же решение: меня записали в седьмую группу. Это означало пусть кратковременное, но всё же расставание с Марком и Татьяной, которых ожидала старшая, десятая группа, и я пожалел, что не рискнул продемонстрировать «избыточные» знания, чтобы оставаться вместе с друзьями. Особой беды в этом, впрочем не было: в нашей программе хорошо, если сохранилась едва «общих» предметов – остальное наши наставники из «особого корпуса» сочли излишним. Литература и русский язык, география, зоология, алгебра с геометрией – вот, пожалуй, и всё. Предполагалось, что недостающие знания мы с лихвой восполним в «особом корпусе».
Тем не менее, сесть за парты вместе с обычными коммунарами, имея возможность хоть ненадолго отвлечься от возложенной на нас «особой миссии» - это был любопытный опыт. Я, пожалуй, был бы даже рад этому, если бы не хроническая нехватка времени, из-за которого по утрам мы с трудом отрывали головы от подушек и продирали слипшиеся глаза. Выспаться хотя бы часиков семь подряд – эта мысль маниакально владела тогда каждым из «спецкурсантов»…
В последних числах сентября предметов у нас прибавилось. Начальство решило  выполнить обещание, данное ещё в начале обучения. Во время очередного общего собрания зам Гоппиуса (тот всё ещё торчал в Москве) объявил, что начинаются занятия по вождению автомобиля, и проходить они будут прямо здесь, в коммуне, а так же на окрестных просёлках. Для этой цели из Харькова пригнали потрёпанный грузовичок АМО – от нашего ветерана он отличался открытой, с откидным брезентовым верхом. На бортах кузова красовалась выполненная большими белыми буквами надпись «Осоавиахим». Все «спецкурсанты» получили осоавиахимовские удостоверения и красивые эмалевые значки (вписанная в шестерёнку пятиконечной звезда, на фоне которой перекрещивались винтовка, пропеллер и газовый баллон), каковые немедленно и нацепили на свои гимнастёрки. Первое занятие назначили на ближайший понедельник, а пока мы развешивали по стенам специально выделенного в «особом корпусе» класса осоавахимовские агитплакаты и стенды со схемами двигателей, коробок передач, аэропланов в разрезе и противогазов. Руководил процессом инструктор, присланный вместе со всем этим богатством - от него мы и узнали, что кроме занятий по автоделу и химзащите (предполагалось и такое), все «спецкурсанты» должны пройти и парашютную подготовку на базе харьковского аэроклуба. Надо ли говорить, какой восторг вызвало это известие у моих однокашников? По рукам заходили брошюрки с картинками, посвящённые «парашютизму» (ещё одно забытое словечко!), появились знатоки «Ирвингов» и РК-1, свободно рассуждающих о недостатках и преимуществах тех или иных систем.
Меня эти ожидания возбуждали не так сильно, как других «спецкурсантов». В прошлой жизни мне довелось совершить несколько прыжков, а так же приобщиться к банджи-джа́мпингу (прыжки с большой высоты с прицепленным  к ногам эластичным тяжем), и я не с таким трепетом, как остальные, ожидал поездки в Харьков, где в городском парке отдыха уже два года, как действовала парашютная вышка.

Собака издала горловое рычание. Верхняя губа при этом вздёрнулась, обнажая здоровенные жёлтые клыки, уши прижались к голове, зрачки, превратились в чёрные точки-колодцы на жёлтом фоне радужки. Тёмно-рыжая шерсть на холке поднялась дыбом, предупреждая: «ещё шаг – и брошусь, вцеплюсь, запущу зубы в тёплое, живое, пульсирующее…»
Человек предупреждениям не внял – как словно и не заметил взгляда зверя, немигающе, прямо  уставленного ему в глаза. Он словно и не видел ничего – смотрел и сквозь собаку, и сквозь стену позади неё. Шаг, ещё шаг, ещё полшага – правая рука вытянута вперёд, пальцы чуть согнуты и дрожат – но не от страха, а от внутреннего напряжения.
Рычание переходит в горловой рокот и вдруг сразу, без перерыва -  в жалобный скулёж. Собака припала к земле на полусогнутых лапах, выгнув спину, повернувшись к подступающему человеку боком – хвост её, только что вытянутый назад, как палка, и подрагивающий в свирепом ожидании схватки, исчез, скрылся, прижатый на всю длину к брюху. Ещё миг – и она забьётся в истерике, пытаясь проскрести когтями дощатую стену, лишь бы исчезнуть убежать, скрыться от ужаса, противостоять которому не хватает никаких собачьих сил. Из стоящего в стороне проволочного вольера, в котором маются другие представители хвостатого племени, несётся протяжный многоголосый вой. Псы не могут видеть угодившего в беду собрата, барьер отгорожен от площадки низким заборчиком, но отлично чуют его страх – и, как могут, выражают сочувствие. А может, незримые эманации, распространяемые «актором» (так с некоторых пор называют спецкурсантов, упражняющихся в «паранормальных способностях») дотягиваются и до них?
- Достаточно! – командует инструктор, и Марк с облегчением делает шаг назад. Рука опущена, пальцы то сжимаются, то разжимаются в кулак, пелена на глазах, сквозь которую он пытался смотреть неведомо куда, спала, словно и не было её вовсе.
- Уведите пса, пока он не взбесился! – распоряжается инструктор. Марк отходит к скамейке, садится рядом со мной.  Лоб у него весь покрыт крупными каплями пота.
- Будешь?
Он благодарно кивнул, вытер яблоко о рукав и вгрызся в румяный бок. Пальцы у него снова дрожат – но уже не от напряжения, а от обычной усталости.
- Отлично, Марк, делаешь успехи! – инструктор, тридцатилетний мужчина с красными глазами и бледной кожей природного альбиноса подошёл и встал перед нами.  0 ты как, в силах попробовать ещё раз? Сразу с двумя – потянешь?
Марк кивнул. Он вообще редко отказывается, подумал я, даже когда вымотан до последней крайности.  А инструктор-альбинос и рад стараться, ему дай волю, он и собак доведёт до бешенства, и Марка загоняет, как цуцика.
Может, лучше завтра, Вениамин Палыч? – говорю. – Я знаю Марка, он весь выложился, сегодня уже проку не будет.
К моим словам здесь прислушиваются, поэтому инструктор задумывается, потом кивает.
- Ладно, ступайте, отдыхайте. Только завтра чтоб как штык, сразу после обеда. Договорились?
- Не выйдет. – говорю. Завтра у меня весь график расписан, поминутно, и Марка в нём нет. Поупражняйтесь пока в мягком режиме, а в среду продолжим.
Я наглею, и вполне это осознаю. Потому как могу, хочу,  и даже  право имею: как же, я ведь тут единственный и неповторимый, в отличие и от собак, и от инструкторов, и даже от самих акторов. И верно, и правильно – их-то много, (ну ладно, не очень, всего-то четверо), а я – весь из себя уникальный, единственный и неповторимый, бы не говорил там товарищ Сталин насчёт «незаменимых у нас нет». Или он это только потом скажет? Не помню, да и неважно это…
Марк  доел яблоко, подошёл к вольеру, кинул огрызок собакам. Они весело завиляли хвостами и заскулили: «да, да, давай ещё!» Меня всегда удивляло: почему эти чуткие, способные многое запоминать зверюги совершенно не помнят того ужаса, который наводит на них Марк во время занятий? Вот сейчас – открой дверцу из проволочной сетки, и кинутся руки ему вылизывать.
Загадка? Всего лишь одна из многих, и первая среди них – это мои собственные внезапно прорезавшиеся паранормальные таланты…

До сигнала на ужин, на котором заканчивались наши занятия, оставалось ещё часа полтора, но главный  корпус мы с Марком не пошли. Поскольку на кроватях в отрядных спальнях, до отбоя валяться не дозволялось (неважно себя почувствовал – вали в медчасть и не морочь людям головы!), а «акторы» после своих упражнений нередко оказывались выжаты, как тряпки – специально для них прямо здесь, в «особом корпусе», обустроили две комнаты отдыха. До одной из них я и дотащил своего напарника – примерно на полпути Марк буквально повис у меня на плече, не в силах сделать больше ни шагу. Едва прикоснувшись головой к подушке, он вырубился, и я стал прикидывать, как буду выпрашивать на кухне в столовой судки.  Судя по всему, и ужинать и ночевать нам обоим придётся здесь.
Сам я усталость не чувствовал. С чего? По сути, я не о, что не напрягался, а вообще ничего не делал – просто присутствовал. В последнее время это стало обычной практикой, её установил вернувшийся из Москвы Гоппиус. Я по очереди являлся на занятия других спецкурсантов и поначалу просто сидел в стороне на скамейке. Потом обязанности мои изменились: меня просили  то  подойти к «актору» поближе, то отойти, то встать справа, слева, за спиной, взять за руку -  и так далее, в том же духе. Иногда требовалось даже обнять напарника  со спины, и разок мне повезло, когда делать это пришлось с Татьяной. Она не возражала, когда  руки мои плотно обхватили её, а сам я, следуя указаниям лаборанта, прижался «как можно плотнее» - но потом украдкой показала мне кончик языка. По-моему, ей понравилось…
Смысла в происходящем я не видел – моими собственными способностями никто не занимался, и заниматься, похоже, не собирался. Вопросы Гоппиус игнорировал, раздражённо огрызаясь: «делайте, что вам велено, юноша!» так продолжалось около недели, пока я не сумел додавить вымотанного на очередных занятиях марка. До сих пор он отмалчивался, ссылаясь на прямой запрет Гоппиуса, а тут сдался и выложил всё, как есть. Выяснилась прелюбопытная штука: в моём присутствии способности спецкурсантов резко усиливались, проявляясь необыкновенно ярко и отчётливо – так, сам Марк уверенно контролировал насылаемые на подопытных собак волны страха, причём делал это без всякой угрозы с их стороны, по собственной инициативе. Что касается всех этих «встаньте поближе, подальше, повернитесь к актору спиной» и прочие обнимашки были, надо полагать, частью исследовательской программы – Гоппиус и его сотрудники силились уловить в моём влиянии какие-нибудь закономерности. Если верить Марку – в его случае ничего подобного не было; требовалось лишь, чтобы я находился не далее десятка шагов от него, и он сам знал о моём присутствии. Стоило отойти подальше – эффект быстро затухал, ну а если я подходил сзади, так, что Марк об этом не догадывался  - не проявлялся вовсе.
Я подумывал о том, чтобы расспросить и Татьяну, но по здравому размышлению, отказался от этой затеи. Марка – и того пришлось уламывать несколько дней, а её упрямство мне хорошо известно.
Поначалу Гоппиус пропустил меня через занятия со всеми спецкурсантами, но в итоге список сократился до трёх человек: Марка, Татьяны и семнадцатилетнего парня из «первого набора» - того самого, с кожаной перчаткой на левой руке. На первом же занятии, где мне пришлось выступить в роли его напарника, я убедился: Елена Андреевна нисколько не преувеличивала. Парень (его звали Семён) действительно создавал самые настоящие файерболы – брал левой «рабочей», как он сам пояснил, - рукой из воздуха комок какой-то невидимой субстанции и уже двумя руками принимался лепить его, обкатывать, как дети лепят снежок. Секунду спустя между мелькающими пальцами возникало оранжевое свечение, оно становилось сильнее, ярче, слышалось даже потрескивание – но не электрическое, а то, что распространяют, к примеру, тлеющие в очаге поленья. И вот на левой, вытянутой вперёд ладони лежит, распространяя явственный жар, огненный шарик, и осталось только отправить его в цель – как кидают снежок, со всего плеча, с размаху – шагов, максимум, на двадцать. Преодолев это расстояние (летели они ничуть не быстрее брошенного снежка), файерболы могли с одинаковым успехом либо погаснуть, либо наоборот, расцвести беззвучной огненной, немыслимой красоты вспышкой.
Я не решился расспрашивать самого «пирокинетика» - на первом же занятии он одарил на меня таким угрюмым, таким неприветливым взглядом, что охота к доверительным беседам отпала сама собой. Между прочим, Семён оказался единственным из «акторов», чья сила напрямую зависела не только от разделяющего нас расстояния, но и от взаиморасположения. Она достигала пика, когда я стоял в пяти шагах у него за спиной, и быстро падал, стоило сократить или разорвать дистанцию, или же сделать хотя бы шаг в любую сторону. Чтобы понять это, мне не пришлось прибегать к расспросам – всё и так было ясно по яркости и размерам образующихся огненных шаров и тому расстоянию, которое они пролетали.

Отредактировано Ромей (05-10-2022 23:26:49)

На ужин я так и не пошёл, и даже не стал просить ребят принести ужин для нас с Марком. В «особом корпусе» имелся небольшой буфет, и  я вполне удовлетворился сладким крепким чаем с бутербродами. Марк же так и не оторвал голову от подушки, сколько я его ни тряс, собираясь заставить съесть хоть что-то. Такая трата энергии, которая выпала ему сегодня – это не шутка. В итоге, положил ему рядом с кроватью на табуретку плитку шоколада, словно ребёнку в долгожданный праздник – ничего, проснётся, утолит голод.
Шоколадом спецкурсантов снабжали щедро – при нашем режиме это действительно был продукт первой необходимости, иначе не получалось бы выдержать дикие темп занятий вкупе с совершенно чудовищными тратами энергии. Но на этот раз даже его не хватило – с утра Марк поднялся вялым, обессиленным, отказался идти на завтрак – и я, забеспокоившись всерьёз, отвёл его в медкабинет. Медицина у нас была своя, особая, и заведовала ею милая сорокалетняя женщина, приехавшая из Москвы. Осмотрев Марка, она сделал укол (по-моему, глюкозы) и заявила, что на ближайшие три дня он проведёт в изоляторе – а она сама пока устроит тотальный осмотр всех спецкурсантов на предмет таких же, как у моего напарника, признаков истощения.
Обещание своё она выполнила – после завтрака к её кабинету выстроилась небольшая унылая очередь, а отлаженный дневной график полетел кувырком. Я был одним из немногих, кого это не коснулось, а потому после занятий в школе (география, математика, урок естествознания, как здесь называли начала зоологии), а потом – свобода, выразившаяся в моём случае внеплановым занятием по стрелковой подготовке.
Стрелять я любил ещё с «той, прошлой» жизни – как и возиться со сборкой-разборкой и чисткой смертоносного железа. Попав в спецкурсанты, я смог дать этой страсти расцвести пышным цветом – и всякую свободную минуту, если она выпадала, старался проводить на стрельбище. Благо, патроны мы могли жечь без счёта, инструктор знал своё дело туго, а арсенал, что ни неделя, то пополнялся – нас старались познакомить с самыми распространёнными образцами огнестрела, что отечественными, что заграничными. Поначалу это были только револьверы и автоматические пистолеты (помню восторг, который я испытал, увидев длинноствольный «Люгер» так называемой «артиллерийской» модели и старый добрый «Маузер» С96. Потом к ним прибавились винтовки и карабины – как массовые «Энфилды», «Маузеры» и «Орисаки», так и более экзотические автоматы Фёдорова и BAR М1918 родом из САСШ, снабжённая, как ручной пулемёт, сошками. Сегодня же меня ожидал очередной сюрприз: инструктор выложил на обитый оцинкованным железом стол два пистолета-пулемёта: германский «Рейнметалл» с дырчатым кожухом ствола и боковым магазином-улиткой от «Люгера», а так же главную «вишенку на торте», «Томмми-ган», модель 1928-го года, излюбленную гангстерами Аь-Капоне и агентами ФБР – с передней рукояткой под рубчатым стволом и огромным дисковым магазином на сотню патронов.
После того, как рассосался первый приступ ликования (как же, оружейная легенда – и у меня в руках!) – я испробовал «Томми-ган» в деле и тут-то восторги мои несколько поутихли. Оружие было откровенно тяжёлым, громоздким, управляться с ним, имея в активе физические возможности пятнадцатилетнего подростка было всё же затруднительно. Я поинтересовался у инструктора, не найдётся ли в закромах диска на полсотни «маслят», а то и, чем чёрт не шутит, коробчатого магазина? Он посмотрел на меня с уважением и отправился за заказанным; пока он ходил туда-сюда, я, поводившись с отвёрткой, отсоединил деревянный приклад. В таком вот «урезанном» виде и с облегчённым магазином «Томпсон» стал куда удобнее, и я провёл на стрельбище два часа, расстреляв не меньше полутысячи бочонков-патронов калибра 45 АПС. Под конец занятия кисти рук у меня ныли (отдача у «чикагской швейной машинки» всё же была чувствительной) но я не унывал –тем более, что инструктор, впечатлённый моими успехами, пообещал принести на следующее занятие новейший чешский ручной пулемёт ZB vz. 26, прародитель знаменитого британского «Брена», а так же окопную метлу – американский армейский дробовик «Винчестер» М97.
…На обед я явился чисто отмытым – иначе бы безжалостный дежурный попросту не пустил бы в столовую – но всё равно распространял вокруг острые запахи сгоревшего пороха и ружейной смазки. Коммунары, особенно парни, с завистью косились на меня, с трудом удерживаясь от расспросов -  приставать с ненужными разговорами к спецкурсантам не рекомендовалось. Я же торопливо хлебал вкуснейший борщ и прикидывал – кого же из нас всё-таки готовят, экспертов по парапсихологии или боевиков-экстрасенсов? По всему выходил второй вариант, и это наводило на самые разные мысли.

Отредактировано Ромей (06-10-2022 11:40:52)

Подвал к Яшиной радости оказался не заперт, и даже крышка, прикрывающая широкий проём в полу одной из комнат, оказалась откинута. Кое-как вскарабкавшись на ватных ногах наверх, он принялся бродить по дому. Обстановка была незнакомая. Например – зачем в спальне висит огромная, в половину стены, чёрная стеклянная пластина толщиной в пару сантиметров? Тоже экран? Похоже, что так, однако никаких кнопок и рычажков Яша на нём не нашёл – только хитрой формы углубления, усаженные металлическими штырьками. К некоторым из них были подключены провода, уходящие прямо в стену.  Дача, типичная дача – за высокими окнами сад с яблонями, цветочные клумбы разной степени запущенности, вдоль низкого заборчика – кусты, кажется, смородина. На площадке перед домом, вымощенной шестиугольными серыми плитами стоит большой угловатый, похожий на фургон,  автомобиль чёрного цвета – подобных Яше видеть не приходилось.
Ладно, на двор пока выходить рано, надо хорошенько  разобраться с домом – и найти чего-нибудь поесть. То ли от волнений последних нескольких часов, то это было в качестве эффектом «переноса», а только Яша осознал, что испытывает  лютый голод.  А значит, надо найти кухню – должна же она быть в этом доме?
Кухня нашлась - и сразу же вогнала Яшу в оторопь. В углу, возле двери, стоял большой белый, выше человеческого роста шкаф, оказавшийся на проверку электрическим ледником. На узкой столешнице, тянущейся вдоль одной из стен, расставлены непонятные устройства, часть из них вделаны прямо в ящики кухонного стола.  За стеклянными дверцами одного из них в проволочных гнёздах стояли тарелки и кружки - видимо, механическая посудомойка? В другом, за круглым окошком не было ничего, кроме внутренностей дырчатого металлического барабана.
Зато нашёлся чайник - из прозрачного материала, установленный на круглой подставке с электрическим проводом, воткнутым при посредстве штепселя в непривычной формы розетку. При попытке нажать клавишу на ручке чайника, вода подсветилась приятным зеленоватым светом, а через несколько секунд забулькала крупными бульбами пара. Чайник, издав звонкий, музыкальный щелчок отключился, зеленоватое свечение погасло.
Готово?  Яша опасливо налил в чашку воды – это оказался кипяток. Открыв одну за другой несколько полок, он отыскал жестяную коробку с вкусно пахнущим листовым чаем. Тут же, на полке нашёлся целлофановый пакет с мелким сухим печеньем, а в электрическом леднике он ещё раньше углядел блюдечко с нарезанными кружками колбасы. Яша заварил чая, прямо в чашке, сел за стол и принялся перекусывать – и только сейчас обнаружил на стене напротив большой, на белых тонких пружинках, календарь. Он был открыт на месяце июне, и поверх яркой, необыкновенного качества, картинки, изображавшей тигра на фоне джунглей, шли цифры: «2022».
Вот и ответы на главный вопрос: Давыдов говорил, что явился из 2022-го года, а теперь он, Яша, занял его место. Ну а несчастный подросток, уже во второй раз переброшенный против его воли в чужое тело, находится сейчас, в собственной Яшиной бренной оболочке, в 1929-м году – и занят, надо думать, увлекательной беседой с чекистами.
Лежащая на кухонном столе чёрная стеклянная пластина – Яша поначалу не обратил на неё внимания – вдруг издала звонкую музыкальную трель и заиграла мелодию, в которой Яша без труда узнал популярную песню «От тайги до британских морей». Сама пластина при этом осветилась, на ней появилась надпись «Ваня. мал.» и два кружочка – зелёный и красный. Яша склонился над хитрой штучкой и опасливо потянул к ней палец, но как раз в этот момент музыка стихла и экран – а в том, что это тоже экран, теперь не было никаких сомнений, - погас. Яша пожал плечами и вернулся к завтраку.
Всё это предстояло хорошенько переварить.