А девочкам вообще нравится. Почему-то... 

Миша влюбился. Влюбился, как это часто бывает, незаметно и неожиданно. То есть он ложился спать еще нормальным, а утром проснулся уже влюбленным.
      Он услышал черезразовый ритм сердца, почувствовал инфернальный холодок в животе и понял шестым чувством - влюбился, да.
      Миша пожаловался на пульсирующие горячим уши и щеки коту Шашлыку. Но тот презирал высокие материи - предпочитая мартовскую страсть и рыбу путассу.
      Миша понял, что его ждут бессонные ночи, сочинение стихоподобных виршей, мечтательное выражение лица и непременные вляпывания в лошадиные какашки, коими были щедро усыпаны парки и прочие отдохновительные места.
      Впрочем, он и так вляпался. По те самые горящие уши.
      Самое обидное, то что он не знал в кого.
      То есть, конечно, догадывался...
      Похоже это была его соседка с лестничной площадке. По крайней мере, именно она снилась Мише сегодня ночью в самом что ни на есть обворожительном виде.
      Завернутая в полупрозрачную тунику, она летела над облаками и завлекающе смеялась Мишке. А он просто смотрел раскрыв рот, понимая, что летать не умеет.
      Она была так прекрасна, что подушка оказалась мокрой от слез. По крайней мере, Мишка надеялся, что не от слюней Шашлыка.
      Три дня он прогуливал больничным работу и не мог спать.
      Когда же наконец пошел знакомится, то оказалось, что Прекрасная Соседка - именно так он назвал свой венок сонетов - уехала брать ежевесенним штурмом Мордор.
      Оказалось это не шутка мамы. Аллодрюель, в миру Светланка, была толкиновским светлым эльфом. По мере сил, она боролась с эльфами темными, а также с прочей перумовской нечистью деревянным мечом и самотворными заклинаниями.
      Весь Миша провел в Интернете, пытаясь понять игры толкиенистов и перумовцев. Еще полночи он делал волшебный посох из старой лыжной палки и шил из ветхой портьеры магический балахон. Из-за чего едва не проспал на первую электричку.
      Но лучше бы проспал, потому как за полустанком его по доброму побили какие-то гоблины.
      Он верещал им о том, что пожалуется в оргкомитет, но гоблинам было все равно. Они были не толкинисты. Они были поселковые.
      Игры были их любимым занятием после поглощения самогона и накручивания девкам хвостов.
      Там они отлавливали по одному и эльфов, и гномов, и даже драконов, а затем учили уму разуму земли-матушки, заодно собирая спонсорскую помощь для вышеперечисленных социально-культурных мероприятий.
      Поэтому толкинисты по одному не ходили. Только по трое. Как тот патруль, что его подобрал.
      В лагере его помазали вполне человеческой зеленкой, умыли вполне минеральной водой и дали вполне бумажных денег на обратный билет.
      Аллодрюель, как выяснилось, уехала обратно. По причине того, что проиграла рыцарский турнир в первом же поединке. Естественно, проиграла из-за подлости соперницы - та очень не вовремя поставила подножку.
      Миша вздохнул и поплелся обратно. Поселковые гоблины ему более не встретились, очевидно спускали деньги в местной таверне, сиречь у ларька.
      Сунуться в гости с разрисованной физиономией он не решился, продлив больничный и еще пять дней мучительно вертясь на диване.
      Когда синева щеки перешла в легкую желтизну, он снова встал с букетом наперевес перед вратами в царство наслаждений.
      Вокруг него витал синеватый дым, то курильщики снизу создавали атмосферу тайны.
      Однако Аллодрюэли дома опять не было. Она отправилась на фестиваль бардовской песни. И звали девушку на этот раз Любослава Светлая.
      На этот раз Мишка не стал натягивать натягивать проволоку на гардину, припаянную к кастрюле, но взявши диктофон помчался на автовокзал.
      Фестиваль его встретил десятками комаров и сотнями бардов. Места на сцене и у костров бардам не хватало. Одни неприкаянно бродили, вперив одухотворенный взгляд в небо, беременеющее дождем, другие в знак протеста выглатывали стаканы белого и падали подкошенными дубами на молодую травку. При этом не забывали хватать ноги проходящих бардесс.
      Наиболее удачливые пели до потери сознания слушателей.
      Мишка понимал, что в разлагающихся сумерках он вряд ли найдет Любославу. Но сердце мешало сидеть у сцены и он пошел от костра к костру, ровно мотылек, влекомый жаждой совокупления с настольной лампой.
      Перебивая друг друга со всех сторон в Мишкины уши лезли песни:
       
      ...О, сколько же во всем нюансов, оттенков, открытий -
      Как много размышлений, вздохов, охов, взглядов, слез! -
      Вкруг солнышка, вертясь, несется круглая Земля планета,
      Беспечны лошади с баранами, вкушая сенокос...
       
      ...Вот опять я гляжу
      В мрак неистовых глаз
      Сегодня ты далеко
      Любовь оставила нас
      Ее хранил и берег
      Как в стужу пламя костра
      Но удержать я не смог
      Ее тугие узда ...
       
      ...В ночном небу я рисую твое имя, очертания лица и вспоминаю как со мною ты была близкааааааааа.
      Может так оно должноооо!
      Значит я страдал зазря! А сейчас я вижу не хочешь вспоминать меняаааааааааааааа.
      Может так оно и надоооо!
      Но теперь я изменился, и не дам другой сделать так как тыыыыыыыыыыыыыыыыыы саааааааааааааааааа мнооооооооооооооооооооооооой!
       
      Последний певец выхаркнул остатки гласных и вознамерился упасть в костер. Но благодарные слушатели не дали совершить ему сей акт творческого самопожертвования в честь русского языка и унесли в палатку.
      Жизнь кого-то била гитарным ключом, но Миша этого не замечал, страдая по Любославе и брошенным дома Портисхеду с Кошином.
      Ходил он долго и нудно, не переставая вглядываться в одинаково красно-синие лица. увы, поиск был безнадежен и безответен.
      Лишь под утро он смог выбраться из вертепа муз, переплатив тройную цену подвернувшемуся таксисту.
      Вернувшись домой, он, воровато оглядываясь, выбросил свой венок в мусоропровод.
      Выспавшись за последний выходной, он поперся таки в понедельник на работу, где его в авральном порядке отправили в командировку.
      На третий день чужеземной тоски он выплакал пьяными слезами купейному попутчику свою нелепую историю. Тот посоветовал сходить к психологу.
      В день возвращения Миша туда и пошел.
      Однако беседы с психологом не получилось. Тот задал один вопрос "А зачем вы влюбились?" Михаил кряхтел все сорок пять минут, но ничего путевого не выкряхтел. Результатом сего посещения было то, что посещений больше не было.
      А кот Шашлык окончательно запрезирал хозяина за регулярные нарушения режима питания.
      На третий пятничный вечер Мишка обреченно, но уже привычно, поволокся к заветной двери.
      Естественно, Любославы опять не было. Она, вернее на этот раз Лакшмидамазита, ушла на ночной семинар по тыр-мыр-дыр-медитации.
      Так как семинар проходил в переобоудованном под спортзал подвале дома, то Мишка помчался почти сразу же вниз, предварительно переодев носки и, на всякий случай, трусы.
      Его долго не хотели пускать. Но Мишка убедил, что тыр-мыр-дыр-медитацей интересовался давно, но никак не мог найти учителя, то есть, тьфу, гуру.
      Ему велели не расплевывать по углам кундалини, но в зал все же пустили.
      Кто-то сидел завернув ноги в хитрый индусский цветок, кто-то усердно подпрыгивал, овладевая на секунды левитацией, кто-то просто лежал, сложив свастикообразно руки на груди.
      Лакшмидамазита тоже лежала, мыча разнообразные звуки. Мишка было пополз к ней, но его тоже уложили на спортивный мат. Его заставили воображать прекрасный объект, повторяя в уме странное слово "Ширинг" - очень тайное и Самое Великое заклинание, которое дано только ему одному, и которое нельзя произносить вслух.
      Ширингал он двадцать минут, разглядывая прекрасный объект сквозь неплотно закрытые веки. Ничего не происходило.
      Тогда он поинтересовался, а может ли сие заклинание выполнять желания. На что мудрая гуруиня, закатив глаза, стала пространна вещать о том, как страшно желать желанное, получать просимое и отдавать взятое. Из всей ее многозвучной филлипики он понял только то, что любить тут нельзя. Но он и не собирался любить прямо тут.
      Поэтому снова замедитировал глазами и заширингил губами. Вернее только сделал вид, дабы гуруиня более не приставала с проповедью безбрачия и безчувствия.
      Под утро в углу кто-то начал бесстыдно храпеть. Оставшиеся в силе продолжали мычать, вертеть головами и видеть осознанные сновидения.
      Мишка, пользуясь тем, что гуруиня распинывала храпящего, попутно отбиваясь от левитирующих, подполз к Лакшмидамазите.
      - Эй! - осторожно потряс он ее за плечо. - Лакшмида... тьфу ты! Это, как же... Любослава! Алло! Дрю! Ель!
      Он продолжала тихо посапывать, то ли гоняя силу ци по меридианам, то ли разглядывая обычные сны.
      - Светланка! - набравшись смелости, он погладил ее по прохладному лбу.
      Девчонка не отзывалась.
      Тогда, глубоко вздохнув и мысленно перекрестившись, он тихонечко поцеловал ее тихие губы...
       
      Послесловие.
       
      Хотелось бы верить, что они жили долго и счастливо, поженившись через год, закормили до безобразия Шашлыка шашлыком, нарожали кучу детишек, делали только добро и умерли в один день.
      Увы.
      Хотя они и поженились через год, но жили обычно, найдя себя друг в друге. В меру счастливо и в меру нет. Как все мы. В очередном апреле Шашлык пропал, но горевать было некогда, потому что в мае родилась у них девочка. А больше почему-то не хотели рожать. Иногда Мишка думал - а точно ли это та женщина, которая снилась ему по ночам. А Светланка иногда думала - точно ли она нашла свое я. Но это было редко. Потому что было некогда.
      Вот так. Обычная история.

ПРОЛОГ.
       
      Проснулся.
      Проснулся и все как обычно.
      Каждое утро ждал он...
      Чуда? Может быть, может быть... Он ждал чуда в детстве. А потом была привычка ждать.
      Если бы чуда не случилось, он к старости умер бы.
      Но чудо случилось...
       
      ГЛАВА ПЕРВАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ.
       
      - Старик, - сказал ему однажды друг. - Тебе надо найти идеал, чтобы стать похожим на него, чтобы добиться цели в жизни, чтобы понять, в чем ее смысл. Если ты найдешь свой идеал, тебе будет легче жить, и ты много добьешься.
      Сначала он решил захотеть быть похожим на Николая Еременко. По утрам перед зеркалом он репетировал мужественное выражение лица и учился слегка подергивать щекой. Когда ему друг сказал, что он похож на страуса, мучающегося запором, и, что Еременко выходит из моды, он стерпел, и продолжал тренироваться. Через несколько лет у него получилось похоже на Яшку-Цыгана из "Неуловимых"
      Потом он прочитал о дуэлях немецких студентов, и долго, стиснув зубы от боли, выцарапывал булавкой на лбу треугольный шрамик.
      Царапина быстро прошла, но остался едва заметный белесый жгутик на лбу. Он считал, что это придает ему прусского аристократизма.
      Когда он поступил в институте, красивая девушка сказала, что ей всегда нравились "энтелегентные" люди.
      В день стипендии он купил себе очки с простыми стеклами и роговой оправой, и стал похож на Андрея Мягкова из "Иронии судьбы".
      Но в тот год вошел в моду Вова Пресняков. Тогда он снял очки и стал отращивать длинные волосы. Перед зеркалом он учился играть на гитаре и через несколько лет, на студенческой вечеринке, покорил сердца исполнением песни "Засыпает синий Зурбаган" из фильма "Выше радуги".
      Друг сказал ему:
      - Старик, в тебе умер потрясный пародист, может в этом твой смысл?
      Тогда он сбрил волосы, сделал себе плешь, художественно полил ее чернилами и выступил на "Студенческой Весне" с острой политической пародией.
      Пародия получилась несмешной, потому, что на дворе уже расстреляли Верховный Совет, и смешными считались пародии со словами "понимаешь", а не со словами "консенсус".
      Он долго отмывал голову импортным шампунем, а потом друг сбрил ему остатки волос.
      Смешно торчащие уши пришлось скрывать новым репертуаром. И он выучил две блатные песни "Гоп стоп" и "Скольких я зарезал, скольких перерезал".
      Из-за этого его бросила очередная подружка, и он с горя ударился в кришнаиты, потому, что они тоже были лысые и над ним не смеялись. Они дали ему желтое полотно, маленький барабанчик с трудным названием, четки и "Бхагават-Гиту как она есть".
      Полотно он долго примерял перед зеркалом, и почему-то решил, что похож на Брюса Уиллиса.
      С кришнаитами он плясал два года. В перерывах между плясками на площадях, чтением Хари-мантр и прочей Говинды он старательно учился, за что его не выгнали из института, и даже дали диплом.
      Однажды вечером его побили такие же бритоголовые, только толще, он угодил в больницу, провалялся там два месяца, расстался с полуметром кишок, и не пошел в армию. На призывной комиссии военком очень огорчился, что еще один "раздолбай" не сможет поучиться в школе жизни, но диплом этой школы, в виде военного билета ему все же выдал, как бы экстерном.
      Из больницы он вышел злым и решил стать таким же сильным, как его обидчики. Все свободное от работы и безделья время он посвящал культуризму, называя его модно - бодибилдингом.
      В спортзале он качался долго, года три. Сначала над ним в тихушку смеялись, потом зауважали. Перед зеркалом он выглядел как Арни Шварц, плакатами с которым был оклеен весь туалет.
      Закончил он качаться, когда его еще раз побили, на этот раз, правда, с меньшим физическим ущербом. Зато, с большим моральным. Пятеро подростков красиво роняли его, и приговаривали: "Большой шкаф шумно падает".
      После этого он бросил качаться и решил зарабатывать деньги.
      Он уволился из своей бюджетной, безденежной конторы, занимающейся, в основном, обсуждением политических, спортивных и бытовых проблем, на компенсацию за неиспользованный отпуск купил книгу о рекламе и выписал журнал "Коммерсант - Деньги".
      Из книги он узнал, кто такой Ли Якокка, что такое бренд-нейм и как должен работать мастер рекламного бизнеса. Из журнала он узнал, как живут банкиры в Люксембурге, сколько стоит вылечить зубы во Владивостоке, как сын Генри Форда профукал наследство папаши и еще много другой полезной информации.
      Три недели он репетировал мудрое выражение лица, какое увидел на рекламе каких-то сигарет. Так, ему казалось, должен выглядеть все понимающий деловой человек.
      Работу он нашел легко, его отобрали на собеседовании после того, как он упомянул пресловутого Ли Якокку. И еще долго хвалили выражение лица.
      Под денежный залог ему выдали супер-пупер-навороченый товар, сделанный по космическим технологиям и отправили работать.
      За день он продал все своим бывшим коллегам. Страшно гордый собой, он вечером взял в офисе товара на сумму, большую, чем три его бывших месячных зарплаты.
      Вечером бывшие коллеги прибежали к нему домой, и потребовали обменять товар, так как фены взрывались в тещиных прическах, магнитные пояса не магнитили даже другие магниты, чайники плавились и летали по кухням, а фильтры для воды удаляли с примесями и саму воду.
      Товар он с легкостью поменял, а утром оказалось, что фирма переехала по другому адресу. Бумажка на дверях извещала корявым почерком, что рекламных агентов "обязателно" известят в кратчайшие сроки о новом адресе. В записке проскальзывал намек, что новый офис будет расположен, если уж не в Кремле, так уж точно где-то рядом, кабы и не на Лубянке.
       "Обязателно-обязателно"...
      Вечером опять прибежали коллеги. Бывшие. Со вчерашними проблемами. Космополитические технологии неожиданно обрели национальность и стали китайскими. Он пообещал разобраться с проблемами в ближайшее время.
      Однако время шло, фирма не объявлялась, и, однажды, бывшие коллеги решили побить его (уже в третий раз за его жизнь), но убоялись все еще внушительной фигуры. Бывшие коллеги не знали истины, открытой ему когда-то пятью подростками.
      После этого он запил. Пить было особо не на что, поэтому он продавал холостяцкую свою мебель.
      Из горестного запоя он вышел лишь тогда, когда пытался сдать приемщику посуды пакетики из-под "Блеска".
      Он посмотрел на себя в зеркало, почему-то так и не пропитое им, и едва узнал в потном, жирном, обрюзгшем тулове себя. Хорошо, что зеркало не отражало запахи, а то бы он стал токсикоманом.
      Найдя в глубине души остатки Еременко, Шварценеггера и Якокки, он призвал свою волю и занялся оздоровлением организма.
      Однако оказалось, что вегетарианство, сыроядение и даже, как ни странно, голодание требуют немалых денег.
      Тогда он устроился сторожем и стал заниматься самолечением прямо на рабочем месте.
      Он купил Поля Брэгга, Юрия Андреева, Валентину Травинку и "Справочник нетрадиционной медицины".
      Из больницы его выпустили только через месяц, задумчивым, стройным как тополь и с нездоровой белизной лица, присущей людям, которое тщательно пекутся о своем здоровье.
      "Жениться никогда не поздно и всегда рано - сказал ему поседевший друг, с которым они неожиданно встретились в трамвае. - Может, в женщине обретешь ты счастье свое?"
      Он решил, что можно попробовать. Однако женщин кадрить он не умел, все как-то некогда было. Поэтому накупил методической литературы - мемуары Казановы, три тома Эммануэль Арсан, "Кама сутру" и "Ветку персика" под одним одея..., извините, под одной обложкой и "99 способов как раздеть девушку".
      Перед зеркалом он долго тренировал прищуренно-обволакивающий, нагло-раздевающий, пошло-оценивающий и многообещающий типы взглядов. Когда он решил, что это у него получается, то вышел на улицу поэкспериментировать.
      Первая девушка сказала ему, что он старый козел, вторая попросила сто баксов, а третья привела его к себе домой и (о, ужас!), оказалась дочкой одноклассницы.
      Одноклассница оказалась женщиной разведенной, и ночь он провел с ней, хотя дочка была симпатичнее, наверное, в отца.
      Счастливый, как стадо мамонтов, раскопавших бананы под вечной мерзлотой, он пришел утром домой и громко назвал себя перед зеркалом донжуаном. И пошло хихикал под душем, наслаждаясь памятью о прошедшей бессонной ночи.
      Потом он долго рылся в словаре, пытаясь вспомнить, как звали бесстыдных древнегреческих красавиц, то ли гетеры, то ли мегеры, но, так и не выяснив сути данного вопроса, плюнул белой слюной на черную обложку философского словаря, опять пошло захихикал, и завалился спать.
      Ровно через три дня, как велит мудрая книга "99 способов", тем более что сутки он отсыпался на работе, купив букет роз, бутылку дешевого, но с красивой этикеткой, вина и тортик, он заявился к ней домой.
      Там и познакомился с угрюмым парнишей неопределенного возраста. Этот парниша, как объяснила позже, на лестничной площадке, лишившемуся тортика, вина и букета, но взамен получившему в глаз, "донжуану", несостоявшаяся падчерица - был более-менее регулярным хахалем бывшей одноклассницы. Остальные появлялись строго в свой срок, как бы по графику.
      Гетера оказалась мегерой. Это он не вычитал, а догадался, посмотрев позже модный фильм про гладиаторов.
      Наконец его перестало бросать из стороны в сторону. И даже старый друг перестал его соблазнять поиском идеалов, смыслов, целей. И, однажды, он просто лег спать, безо всяких планов на утро, не надеясь даже проснуться.
       
      Эпилог
       
      Но надежда была ни к чему, он все же проснулся...
      Проснулся.
      Проснулся и все как обычно.
      Только почему-то не хотелось искать идеал.
      Не хотелось быть на кого-то похожим.
      Он вдруг почувствовал, что все чужое, наносное, ненужное свалило куда-то галдящей толпой зеленых призраков, оставив его, наконец, в покое.
      Чудо произошло.
      Он удивился тишине и догадался, что такая вот тишина, есть обязательнейшее и всенепременнейшее условие любого чуда.
      Тогда он подошел к зеркалу, что бы выбросить его на свалку.
      Но выбрасывать оказалось нечего.
      Потому, что зеркало испортилось.
      Оно больше не отражало его.
      Вот, собственно говоря, и все.