Ника
Спасибо.

Бурлаков понимал, что надо бы позвонить Синичке и успокоить, но телефон в кабинете, а он как-то закрутился и вспомнил об этом, когда Эркин уже лёг. Ну, и ладно, пусть спит спокойно, а с Синичкой уладим, она – умница, всё поймёт. И надо, конечно, поставить в спальню спарку, но это когда с деньгами полегче станет. Свадьба, конечно, все его сусеки подмела, но зато отношения наладились.
Как и тогда, с Серёжей, он лежал в постели без сна и, казалось, слышал ровное дыхание за стеной. И снова блаженная пустота. Сын, да, там спит его сын. И говоря с ним, он ни в чём, ни в слове, ни в мысли не покривил душой. И не всё ли равно, что и как было когда-то, не та мать, что родила… а если так, что и не родил, и не воспитал, а… принял, да, так. И, конечно, будет разное и всякое, и характер у Эркина не самый лёгкий, но поладить с ним можно. Так что, чудо продолжается?
Мысли ровно цеплялись друг за друга, не изнуряя, а даже помогая отдыху. Он сам потом не мог толком понять, спал или нет, но вдруг увидел просвечивающую штору на окне и ощутил себя свежим и полным сил.
Бурлаков откинул одеяло и встал. Прислушался. В квартире предутренняя тёплая тишина. Эркин спит. Ну и пусть спит. День у парня был вчера нелёгким. Смотри-ка, прямо стихами заговорил на старости лет. Стараясь не шуметь, он привёл спальню и себя в порядок, поставил на огонь чайник и занялся ревизией холодильника, пытаясь придумать на завтрак что-нибудь, кроме яичницы.
Эркин разбудил не так шум в квартире, как чувство времени. Утро, но ещё можно полежать. Ночью что-то снилось, но снов он не помнил. А вчера… вчера всё закончилось хорошо. Он даже не ждал, что так обойдётся. И что, у него теперь есть отец? Получается, что так. Вот уж чего не ждал. Ну, раз так, то, значит, так. Дома надо будет с Женей поговорить, о её отце. Она говорила тогда, что его убили. И значит, то, что он признал своим отцом Бурлакова, а не её отца, Женю не обидит. Значит, так тому и быть. А Зибо… Зибо мёртв и не в обиде на него. Обиделся бы, так уж пришёл. Эркин прислушался и потянулся, выгнувшись на арку, так что одеяло само свалилось с него.
Возясь на кухне, Бурлаков слышал, как открывались и закрывались двери кабинета, уборной, ванной. И на кухню Эркин пришёл уже одетый в джинсы и такую же рубашку, только в шлёпанцах.
– Доброе утро, – улыбнулся он с порога.
– Доброе утро, – ответно улыбнулся Бурлаков. – Садись, завтракать будем.
– Да, спасибо.
Эркин сел на вчерашнее место, огляделся с живым интересом. Вчера он был слишком занят разговором, чтобы глазеть по сторонам. Вот этот белый шкаф… Андрей говорил ему… А называется он…
– Это… холодильник? – спросил он Бурлакова.
– Да, – кивнул тот.
– Я… посмотрю. Можно?
– Конечно, – даже удивился вопросу Бурлаков. – А что, не сталкивался раньше?
– Нет, –мотнул головой Эркин. – Читал только. В газете у нас писали, а в продаже не видел, ни в одном магазине.
Он встал из-за стола, подошёл к холодильнику, оглядел его со всех сторон, осторожно взялся за ручку. Бурлаков с улыбкой наблюдал за ним.
Закончив осмотр, Эркин обернулся к Бурлакову.
– Спасибо. А… они продаются?
– Конечно.
Эркин кивнул и сел к столу.
–Удобная штука.
Бурлаков разложил по тарелкам яичницу, налил чаю. Принялись за еду, и опять он невольно залюбовался ловкими красивыми движениями сына.
Эркин совсем успокоился, вчерашние страхи ушли, не исчезли, правда, но он уже о них не думал и не вспоминал, расспрашивая Бурлакова о магазинах. Надо же домой гостинцев столичных привезти. И подарков.
– А на шауни книги где-нибудь есть? А то ни в Загорье, ни в Сосняках нет, – Эркин смущённо улыбнулся. – Кроме букваря, и читать нечего.
– Понятно, – кивнул Бурлаков. – Это надо в «Дом Книги» или в магазин при постпредстве.
– А это что? – сразу спросил Эркин и пояснил: – Меня и в Комитете вчера туда послали.
– Постпредство – это постоянное представительство Союза Племён, – ответил Бурлаков.
Он ожидал новых вопросов, но Эркин только кивнул. Про Союз Племён он слышал от кутойса и достаточно ясно представлял, о чём речь.
– Сейчас я в «Дом Книги» позвоню, узнаю, – встал из-за стола Бурлаков.
– А я посуду помою, – сразу решил Эркин.
В центральном и главном магазине книг на шауни не оказалось, там даже удивились вопросу, но сказали, что книги об индейцах есть на русском.
–А он далеко? – сразу спросил Эркин. – Успеем до поезда?
– Конечно, – бодро ответил Бурлаков. – Заодно и по центру походим.
– А в… постпредство, – с небольшой натугой выговорил Эркин, – в другой раз.
– Хорошо, – согласился Бурлаков.
Эркин оглядел убранную кухню, вытер руки кухонным полотенцем и повесил его, аккуратно расправив. Ну вот, всё в порядке и всё отлично. Он вышел из кухни и отправился собираться. Потому что сюда уже не вернутся, незачем, да и времени не так уж много и осталось.
День походил на вчерашний: сухой, холодный, но пасмурный. Они шли рядом, и Бурлаков, искоса поглядывая на Эркина, замечал, к своему удивлению, что они – Эркин и Серёжа – и впрямь похожи. Такой же жадный и в то же время доброжелательный интерес к окружающему. Эркин, правда, несколько сдержаннее, но это, видно, в силу возраста.
Эркина так же поразило многолюдье Царьграда. Андрей рассказывал ему, конечно, но одно дело услышать, а другое – увидеть самому, телом ощутить эту толкотню и удивиться, как с привычной ловкостью лавирует в этой толчее Бурлаков.
Магазины, трактир, где они пообедали, улицы, торговые ряды… Серьёзное и, можно сказать, вдумчивое отношение Эркина к покупкам даже умилило Бурлакова. Никакой бесшабашности, да, копейку поставить ребром может, но сделает это тогда и так, когда и как посчитает наилучшим вариантом. Интересно, это национальная или индивидуальная черта? Приедет Миклуха, надо будет поговорить с ним, тот как раз сейчас индейцами всерьёз занялся, вылезает с Равнины только на ежегодную конференцию, когда она там в секторе этнографии и этнологии, надо будет уточнить, ну, и самому, конечно, почитать, порыться в библиотеке.
Эркин всё время чувствовал на себе внимательный взгляд Бурлакова, но он почему-то не беспокоил и не обижал. Будто… будто и впрямь они свои: он Бурлакову и Бурлаков ему. И на вокзал он пришёл не только успокоившись, но и убедившись в правильности своего поступка.
Как и рассказывал ему Андрей, он купил в кассе билет до Ижорска, взяв боковое нижнее место.
Зашли в вагон. Эркин деловито разложил вещи, повесил полушубок и ушанку. И снова Бурлакова поразила красота его движений. Не вымученная, не напоказ, а естественная, чувствовалось, что Эркин не думает об этом, тем более не старается произвести впечатление.
– Я приеду на Рождество, – сказал Бурлаков, когда они сели за маленький вагонный столик.
– Да, – кивнул Эркин и вдруг спросил: – С ней?
Бурлаков даже не сразу понял о ком, а поняв, невольно вздохнул. Если бы Серёжа относился к этому так же, с такой же естественной простотой, но… но Серёжа помнит мать, для него Римма жива.
– Нет, – ответил Бурлаков и, видя внимательные, ждущие объяснений глаза Эркина, добавил: – Сер… Андрею будет тяжело, он… он помнит… маму.
Эркин задумчиво кивнул и неожиданно предложил:
– Поговорить с ним? Ну, чтоб он не обижался.
– Нет, – сразу решил Бурлаков. – Здесь должно время пройти. Понимаешь, раз он недавно всё вспомнил, то это всё для него живо. Вот ты… – он не договорил, испугавшись, что обидел Эркина намёком на то, что тот забыл свою мать.
– Мне нечего помнить, – ответил Эркин по-английски. – Я питомничный, нас сразу после рождения забирают. Ни мы их, ни они нас не видели. А выкармливают совсем другие, до года, а потом забирают и тоже… Я себя таким маленьким совсем не помню.
Он говорил об этом очень просто и спокойно, не жалуясь и не негодуя, а объясняя незнающему. И то, что Бурлаков ничего не знает о питомниках, не обижало Эркина. Откуда тому знать, если даже там, в Алабаме, кто в питомниках не работал, тот ни хрена о них не знал. Того же Фредди взять, к примеру.
– Отправление через три минуты. Провожающие, выйдите на перрон, – крикнул из тамбура проводник.
Бурлаков и Эркин одновременно встали и пошли к выходу. В тамбуре и на перроне перед вагоном толпились и что-то кричали люди, разделённые фигурой проводника. Эркин и Бурлакова сразу оттеснили друг от друга, и им пришлось не так перекрикиваться, как… просто помахать друг другу, потому что поезд дрогнул и медленно тронулся. Пройдя несколько шагов вровень, Бурлаков отстал.
Эркин, уже не видя его и подражая увиденному у других, помахал рукой, на всякий случай ещё раз и вернулся в вагон.
Ну вот, что хотел, то и сделал. Съездил, поговорил, как это, да, правильно, объяснился. Что ж, раз профессору не обидно, что сын – грузчик, индеец, раб, был спальником, и раз это сохраняет ему Андрея братом, то, опять же как говорят, за ради бога. Ему и не к такому приходилось приспосабливаться. И ничего сверхсложного и особого от него не требуется. Просто… жить, как все, как само собой получается. А теперь… теперь до Ижорска, а там на такси или автобусе домой. Нет, как же всё-таки здорово, что у него есть дом, и он едет домой к... к родным. Жена, дочь, брат, а ездил в Царьград к отцу. Эркин с новым, неиспытанным ещё удовольствием проговаривал про себя эти слова. Он как-то заново ощутил их, хотя знал уже давно и считал, что привык называть Женю женой, Алису дочкой, а Андрея братом. А теперь ещё и отец… новое слово, но он привыкнет.
Верхним соседом оказался молодой, но с сильной проседью мужчина в военной форме без погон и со споротыми петлицами и нашивками. Молча, не глядя на Эркина, опустил свою полку, забросил туда потёртый чемодан и армейскую куртку и ушёл.
Есть Эркин не хотел, пить тем более. Он сидел и смотрел в окно, спокойно отдыхая от пережитого за эти сутки, а, чтобы не выделяться, сходил к проводнику за чаем. Всё хорошо, всё спокойно, всё правильно.

Написанные тетради закончились.
Остались какие-то обрывки и намётки для возможного эпилога. Но я решила попробовать вернуться немного назад по совету А.С.Пушкина.
"Довольно. С плеч долой обуза!
Я классицизму отдал честь:
Хоть поздно, а вступленье есть."
Итак, вступление с некоторыми историческими и географическими сведениями об Аналогичном мире.

ВСТУПЛЕНИЕ
Аналогия – не тождество!

В великом множестве миров и Вселенных попадаются удивительные совпадения, когда миры, находящиеся в разных Вселенных, настолько схожи, что на первый взгляд воспринимаются как идентичные.
Этот мир не лучше и не хуже любого другого «земного» мира. Может, он параллелен нашей Земле, а может перпендикулярен… А может, это просто один из вариантов.

Шёл сто двадцать первый год новейшей эры. Ничего такого особого сто двадцать лет назад не произошло. Просто люди устали от сосуществовавших различных летоисчислений и необходимости каждый раз пересчитывать где какой год от какого события. И решили начать с нуля, а эру назвать новейшей.
С того нулевого года прошло много лет и совершилось множество событий. Важных и даже важнейших для участников и малозначащих и даже ничтожных для свидетелей. Одним из таких событий была эта война.
Европу так часто сотрясали войны, что их давно перестали воспринимать, как что-то необычное и страшное. Тем более, что мировых, то есть охватывающих большинство стран материка, было мало и случались они редко, а локальные… на две, максимум три страны… так почти каждый год кто-то с кем-то воевал. Для участников – война, для остальных – пограничный конфликт, вооружённое противостояние, даже «недоразумение». А уж что там происходит на Восточном и Южном материках – это вообще мало кого в Европе волновало. За исключением опять же непосредственных участников. А в общем внутриевропейские границы давно утрясены, связи экономические, политические и культурные давно отлажены, и воевать вроде не из-за чего. Конечно, время от времени распадались старые империи и создавались новые, бунтовали провинции и анклавы, «наглые сепаратисты» или «благородные борцы за независимость» – это смотря с чьей стороны – пробовали на крепость государственные армии, побеждали или терпели поражение, но всё это опять же… если не за окном твоего дома, то не так уж и важно. А уж когда метрополии делили территории своих колоний на Южном материке, или две крупнейшие старые империи Восточного материка – Индия и Китай – опять выясняли кому же принадлежит вон та плодородная долина и серебряные рудники, и кому – магарадже или богдыхану – должны платить налоги горные племена, ну, так опять же никого в Европе особо не волновало. Колониальные войны – всегда чужие.
Но война России с Америкой, не так давно – по общеевропейским историческим меркам – провозгласившей себя Империей, вызвала определённый интерес. По многим причинам. Ну, во-первых, это продолжение давнего конфликта России с Англией. Когда-то именно Россия поддержала бунт колонистов на дальнем юго-востоке Европы и даже признала самопровозглашённую Республику – ну, не монархию же, отделяться, так отделяться, пусть будет как угодно, но, чтобы не так, как в метрополии – полноправным государством. Англия сделала свои выводы, и уже в её колонии на Южном материке ехали чиновники, военные, торговцы, но только колонизаторы и ни в коем случае не колонисты. Ошибаться может каждый, но повторяет свои ошибки только дурак. А во-вторых, конфликт оказался не столько территориальным, хотя спорная область с откровенным названием – Пограничье и со смешанным населением, разумеется, была и фигурировала в официальных документах, а политическим и даже идейным: Империя за рабство, а Россия – против. И если территориальные споры возможно закончить каким-то компромиссом, поделив предмет спора на взаимоприемлемых и взаимовыгодных условиях, то идейные, как и религиозные, ведутся до полной победы или взаимного уничтожения.
Новое государство жило, хотя многие весьма опытные политики годами, десятилетиями, а потом и веками предрекали ему неминуемые развал, гибель и крах, и, кстати, были правы, потому что ничего вечного не существует, только вот в сроках постоянно ошибались. Назвав себя Америкой – по несколько искажённому имени одного из древних мореплавателей, прошедшего вдоль всей Европы с юга – Республика была, в общем и целом, не хуже и не лучше многих других, жила и развивалась, постепенно расширяясь до естественных – географических и политических – рубежей, заняв в конце концов весь полуостров от морского побережья на юге с несколькими сохранившимися анклавами колонистов других стран до границы на севере с Россией, столь же неспешно двигавшейся во встречном направлении. И развивалась Республика в общем-то тоже, как все, в общем европейском направлении, правда, с определёнными нюансами и зигзагами. Вот, например, рабство. В западной Европе оно практически закончилось в классической древности конфедерации Эллады и Римской Империи. Отдельные элементы ещё промелькивали кое-где, но уже существенного значения не имели. Крепостное право, даже весьма схожее в некоторых странах некоторыми своими особенностями с рабством, всё-таки им не было, аналогия – не тождество! В будущую Республику чернокожих рабов с Южного материка успели завезти ещё английские администраторы и наместники новых территорий. После провозглашения независимости рабство осталось, хотя подвоз прекратился вследствие наложенного обиженной метрополией экономического эмбарго.
Да и в общем в Европе тогда начали усиленно распространяться идеи равенства и братства, крепостное право всюду стремительно отменялось, сопровождаясь… ну, теми явлениями и эксцессами, которыми всегда сопровождаются радикальные изменения экономических и социальных отношений. Ну, и рабство пришлось отменять, принимать новые законы, ну, всё как у всех. Потом опять потрясения, смена режима, и уже не Республика, а Империя. Но тоже как положено, с императором, армией, стремлением к расширению. И новым введением рабства. Уже на новом, более высоком технологическом уровне с использованием новейших научных разработок и завидной – в некоторых смыслах – упорядоченностью и систематичностью.
Когда Республика провозгласили себя Империей, очень немногие, но наиболее предусмотрительные обратили на это внимание. Потому что имя обязывает. Империя должна воевать и завоевывать. Или погибать. Новая Империя рьяно восстановила рабство в невиданных до этого формах. Но опять же всё это было далеко. Да, интересно, да, кое в чём даже перспективно, но это оставалось сугубо внутренними делами. И опять же, самые проницательные просчитав грядущие последствия, сделали выводы и закономерности будущего краха строящейся системы. Но раз соперник – любое государство всегда соперник для других, ибо земля и прочие ресурсы ограничены, и чтобы у тебя стало больше, надо, чтобы у кого-то стало этого меньше – сам готовит себе будущие неприятности, то зачем ему мешать?
В России гремели свои революции, клокотали и бурлили гражданские войны, а ранее дворцовые перевороты и бунты, и в общем было не до южного соседа. Пограничье заселялось стихийно с обеих сторон, и там даже одно время поговаривали о собственной независимости, но разговоры быстро затихли, резко прекращённые соответствующими службами и органами опять же с обеих сторон, граница раздела встала достаточно прочно и никем долгое время не оспаривалась. Пока опять же не появилась Империя.
Да, вначале и Империя усиленно занималась внутренними чистками и обустройством, породив среди прочих последствий волну эмиграции, чем-то схожую с той, которая когда-то сформировала саму тогда ещё Республику из европейцев, бежавших от религиозных, политических и национальных преследований. Был такой период массовой миграции, что позволило историкам потом называть эти десятилетия «Переселением народов».
За новоявленной Империей наблюдали с интересом и некоторой настороженностью. Уж слишком… гм, интересными оказывались некоторые внутренние преобразования. Но дипломатические связи не прерывают из-за таких пустяков, а торговые несколько видоизменились, но также не затронули сути уже сложившейся системы.
Но Империя должна расти. Несколько мелких почти локальных стычек, громкие победы, кое-что присоединили, кое-что объявили своим протекторатом, но это все понимали, что это так, несерьёзно, нужна большая война. Нужно идти дальше. Но дальше было море, а на севере Россия. Война была неизбежна. И она началась. Как любая война, особенно при явной неизбежности и усиленной подготовке, неожиданно и страшно.
И затянулась.
Затянулась настолько, что выросло и отвоевало несколько поколений. Принято считать, что за сто лет сменяется три поколения, но это в мирное время, а военные поколения сменяются ускоренно, и выжившие новобранцы быстро становятся опытными и даже старыми ветеранами. И вот на войну уходят уже родившиеся после её начала. И теперь война многим казалась привычной и даже не особо опасной или тяжёлой. Человек ведь привыкает ко всему, на то он и человек. Выживет там, где любая скотина сдохнет или взбунтуется.
Затяжные и скоротечные бои, наступления и отступления, долгие дни и месяцы практической неподвижности фронта, зарывшегося в землю и закрывающего небо крыльями бомбардировщиков, наземные, воздушные и морские бои, внезапные прорывы, стремительный отход и мучительное отвоёвывание сданного, бои за город, за холмик, переправу, мудрые тактика и бездарная стратегия, и наоборот…
И вдруг война кончилась. Как кончается всё, и хорошее, и плохое.
Закончилась война, как и полагается: блистательной победой одних и безоговорочной капитуляцией других.
Разумеется, одним из первых указов оккупационной власти был указ о полной отмене отношений зависимости, то есть рабства. А также всех привилегий и ограничений по расовым признакам.
Для множества людей началась новая жизнь. Оказалась она сразу и хуже, и лучше прежней, потому что была другой. Но люди оставались теми же, и многие упрямо пытались жить по-прежнему, не считаясь с переменами, но были и те, кто считал выгоднее приспособиться, а не спорить.
Конечно, жизнь изменилась. Но для них не настолько, чтобы они растерялись и не знали, что делать. Как что? Приспосабливаться, вот что. К войне приспособились, значит, и к миру приспособимся. Каждый по-своему, конечно.

Первая весна свободы была холодной и дождливой. Толпы бывших рабов и бывших рабовладельцев брели по разбитым дорогам, грелись у костров, дрались, а то и убивали друг друга в коротких ожесточенных схватках, и снова разбредались в поисках еды и тепла.
Каждый опасался всех. Ватагой или семьёй, конечно, сподручнее отбиваться, но одному легче прокормиться, ни с кем не делясь.

Декабрь 1992 – 8.12.2015