V
- Сестра Топольская!
Окрик вывел Светлану их полусонного состояния. Она сама не заметила как задремала - сказалось напряжение последних часов. После того, как добровольная сестра принесла девочкам чай прямо сюда, в лазаретную палубу, они устроились возле одного круглых железных столбов, подпиравших потолок - бог знает, как они там зазываются на морском языке?*
Горячий чай с булочками, ещё сегодня выпеченными в корабельной пекарне плавучего госпиталя, сделал своё дело - девочек охватила истома, в глазах поплыло, и они задремали, не обращая внимания на снующих туда-сюда санитаров да обстоятельные - от госпитальной скуки - беседы раненых.
- Топольская! Что вы там, уснули? Это вы доставили с берега своего кавалера с контузией?
- Я, господин врач! - Светкина подруга вскочила, отчаянно протирая глаза кулачками. - Только он никакой не мой кавалер, а...
- Ну, это вы уж сами разбирайтесь, чей он кавалер - пробурчал доктор Ковалевский, вытирая руки полотенцем, свисавшим с плеча стоявшей тут же добровольной сестры. Та держала перед собой обеими руками эмалированный таз с водой; серые, усталые глаза её неодобрительно глядели на девочек.

#* Пиллерс - одиночная, как правило, вертикальная стойка, поддерживающая палубное перекрытие судна.

- Примите у Марьи Степановны его барахлишко, да не забудьте потом зайти в конторку, заполнить лист этого вашего... как бишь его звать?
- Сёмка,то есть Вознесенский Семён. Отчества, простите, не знаю - откликнулась Светлана. - Это я с ним была, а Галина, в городе с нами встретилась, когда начался обстрел. Мы пошли в порт и вот...
- Вознесенский? - переспросил доктор, словно и не слыша объяснений. - Он, случаем, не родственник Николаю Фёдоровичу Вознесенскому? Тот преподаёт в сумском кадетском корпусе закон божий; у меня там младший брат офицером-воспитателем. Перед войной я гостил у него - там и познакомился с этим господином. Большого ума, доложу вам, человек!
- Я не... наверное, нет - пролепетала Светка, огорошенная таким напором. - Не знаю, господин доктор. А дядя Сёмки служит во Владивостоке - он был здесь с отцом, но тот погиб во время июльской бомбардировки...
Всё это продумывалось заранее, и, по большей части, самими ребятами. Для этого в их распоряжении была огромная гора информации, не считая Интернета - только успевай изучать! Для Светки придумали дядю, мелкого владивостокского чиновника почтового ведомства, отправленного перед войной по служебной надобности в Дальний, - но и не успевшего выбраться из города, когда в мае его заняли японцы. Тётка же, его супруга вместе с которой девочка якобы уехала в Артур несколькими днями раньше, была объявлена погибшей во время обстрела.
Некоторые сложности возникли с именем - обыкновенное для нас имя «Светлана» здесь, оказывется, не годится. Фокус в том, что его нет в святцах*, по которым выбирают имя при крещении. Имя это придумал малоизвестный поэт в самом начале девятнадцатого века, а популярным его сделала баллада «Светлана» другого поэта - Василия Жуковского. Церковные же власти упорно не разрешали крестить этим именем; единственное исключение было сделано для Светланы Эллис, племянницы командира крейсера «Светлана».
Моя спутница категорически отказывалась брать другое имя - а потому легенда вышла несколько замысловатой. «По документам» Светку теперь звали Фотинья, и гимназистка, стыдясь столь «простонародного» имени, выбрала более благозвучный и романтический псевдоним.
Серьёзной - скажем, жандармской - проверки такие легенды, разумеется, не выдержат, но для случайных собеседников годились. Да и кто бы стал всерьёз проверять двух русских подростков, явно из приличных семей? Георгий Петрович предупреждал, что злоупотреблять ими не стоит - Порт-Артур город небольшой, легко нарваться на неудобные вопросы.

#* свя́тцы — церковный календарь с указанием дней памяти святых, Имя давали по тому святому, в день которого крестили младенца (не в день рождения, как думают многие.)

- Давайте, я расскажу! Я знаю, откуда он... - Галина, уловив растерянность подруги, взялась за доктора Короленко сама. - А ты, Свет, забери пока Сёмкины вещички. Целее будут - в госпиталях такая неразбериха, что угодно может пропасть...
Бумаги заполнили быстро - молоденький фельдшер с цыплячьей шеей и круглыми очками на прыщеватой физиономии черкал пером в амбарной книге, занося сведения о пациенте Вознесенском Семёне, отчество неизвестно, тысяча восемьсот девяностого года рождения, место рождения неизвестно, православного, неизвестно, неизвестно... Промокнул запись здоровенным прессом-качалкой подбитым фиолетовой бархоткой - и Галина, с облегчением выдохнув, отправилась назад, в лазаретную палубу. Светлана оказалась там же, где подруга оставила её - возле табурета со сваленными в беспорядке Сёмкиными шмотками. Она старательно обшаривала накладные карманы тенниски, потом карманы брюк, снова тенниску, и опять брюки - и на лице её проступало недоумение, явственно сменяемое тревогой.
- В чём дело, Свет, потеряла что-то?
Та опустилась на табурет. Скомканные брюки с неопрятно вывернутыми тряпочками карманов повисли в безвольных руках. Нет, это не тревога - в глазах гостьи из будущего Галина видела теперь самое настоящее отчаяние.
-Галка... - придушенным шёпотом сказала Светлана. - Ключа нет. Ну, синхрониза... бронзовый такой, мы ещё им в первый раз дверь в гимназии открыли, ты же видела? Без него нам не вернуться назад!
Галина кивнула. Она хорошо помнила тот далёкий мартовский день, когда гости из будущего ушли в дверь, возникшую в стене гимназической библиотеки. Тогда в руках Сёмки был массивный бронзовый ключ...
- Он был, наверное, в его куртке - шептала Светка, и глаза её набухали слезами. - Помнишь, фельдшер там, на улице, у неё рукав разрезал?
- Конечно, помню - ты её потом пристроила Сёмке под голову. И где она теперь?
- Там осталась - горестно произнесла девочка. - Ключ меня ещё по коленке стукнул, только я не поняла, что это такое. Когда Сёмку стали положили на двуколку, я сунула куртку туда же - а потом в порту, когда перебрались на катер, забыла! И китайчонка, который нас вёз, совсем-совсем не запомнила! Что теперь делать, Галь?
Галина сразу поняла, какое страяслось несчастье. Можно, конечно, отыскать владельца двуколки и работника, управлявшего экипажем. Но вот как получить назад своё имущество, даже если его не спёрли с двуколки по дороге? Галине не раз приходилось объясняться с артурскими китайцами, всякий раз начисто забывавшими русские слова, когда разговор заходил о чём-то для них неудобном. И кого расспрашивать? Хозяин лавки предъявит полдюжины мальцов - поди, опознай того самого! Для непривычной Светланы все китайцы на одно лицо; да и сама Галина, прожившая в Артуре больше полугода, не взялась бы описать внешность возчика-китайчонка. И потом - ну получат они драную куртку, и что дальше? Если она хоть чуть-чуть понимает китайцев, ключа в кармане давно уже нет, да и в лавке тоже - уж что-то, а прятать китайцы умеют. Заявят - "русики, русики, нету, сапсем нету..." - и что делать?
- Не знаю... - медленно произнесла она. - Но мы обязательно что-нибудь придумаем. Лавку, где нанимали двуколку, найдём - куда она денется? А там посмотрим.

Гунь Вей неловко переминался с ноги на ногу под пристальным взглядом дяди. Сынь Чи был недоволен - нет, ОЧЕНЬ недоволен, - хотя посторонний, пожалуй, и не заметил бы. Душевное состояние хозяина лавочки выражалось разве что в чуть более резких, чем обычно, движениях пальцев - Сынь Чи был хорошо воспитан и умел скрывать чувства. Не хватало ещё, чтобы малолетние родственники, работающие в лавке, распознали в нём столь сильные чувства.
- Почему ты не отдал русским девочкам их собственность? - осведомился дядя. - А если они приведут полицию? Мою лавочку могут закрыть, а меня самого посадить в тюрьму - сейчас война, кто будет разбираться, виноват я или нет?
- Но, дядя Сынь, у меня нет того, что они разыскивают - попытался оправдаться подросток. Я...
- Люди хотят для себя богатства; если его другое нельзя обрести честно, следует этого избегать. - произнёс дядя. - Почему ты решил, что сможешь умножить своё достояние нечестным путём? Или ты надеешься найти дом, дверь которого открывается этим ключом, и ограбить владельцев?
Гунь Вей мысленно скривился. Ну всё, если зануда-дядюшка принимается сыпать цитатами из своего любимого Конфуция - это надолго. Но виду не подал, конечно. Нельзя проявлять неуважение к старшим, даже и в мелочах.
- Как я теперь могу держать в своей лавке того, кто на моих глазах солгал посетителям? Как можно иметь дело с человеком, которому нельзя доверять? Если в повозке нет оси, как можно в ней ездить?
- Но, дядюшка... - заикнулся было мальчик. - Ведь и сами не раз обманывали русских, а потом радовались! Вот, вчера, когда зашла та кухарка...
- Перед человеком к разуму три пути: путь размышления — это самый благородный; путь подражания — это самый легкий; путь личного опыта — самый тяжелый путь. - наставительно произнёс Сынь Чи. Произнося изречения великого учителя, он выделял их голосом, чтобы племянники (а их в лавке работало пятеро) не упустили ни капли божественной мудрости.
- Почему ты решил, что сможешь поступать так же как и я, не уделив прежде должного внимания размышлениям? И не прожив долгой жизни, которая позволила бы тебе обрести мудрость? Или ты считаешь, что умнее того, кто прожил на свете вчетверо больше чем ты, и можешь решать, так же правильно, как он?
Гунь Вей считал цитаты. Пока их набралось три - во время подобных назидательных бесед дядюшка обычно ограничивался восемью порциями конфуцианской мудрости, не больше и не меньше. Оставалось ещё пять. А потом он велит племяннику Тао поколотить Гунь Вея палкой. Или не велит. Хорошо бы не велел - Тао как раз затаил на мальчика злобу, и как раз из-за того проклятого ключа. Когда он увидел, как Гунь Вей вытаскивает находку из куртки, забытой русскими в двуколке, то предложил вместе продать ключ и поделить деньги. Гунь Вей отказался.
- Из всех преступлений самое тяжкое — это бессердечие. - продолжал Сынь Чи. - Я был бы бессердечен, если бы не дал тебе высказаться в своё оправдание. Хуже того, я поступил бы неразумно и несправедливо. У тебя есть, что сказать?
- Конечно есть, дядя Сынь! - заторопился Гунь Вей. - Помните, ещё весной к нам в лавку приходили двое от глубокоуважаемого Ляо?
Сынь Чи, разумеется, помнил - визит посланцев самого уважаемого в китайских кварталах Люйшуня* человека мудрено было забыть.
- Они тогда расспрашивали меня и моего брата, где мы взяли монетки, которыми мы расплатились с рыбником Ван Люем.
- Да. - кивнул Сынь Чи. - Ты тогда ещё ответил, что эти монетки тебе дали двое русских детей - мальчик и девочка. Неужели ты солгал таким большим людям?
- Нет, что вы! - замотал головой Гунь Вей. - Как бы я посмел? Я рассказал тогда чистую правду, ничего не утаил!
- Ты поступил разумно и дальновидно. - довольно покивал Сынь Чи. - Того, кто не задумывается о далеких трудностях, непременно поджидают близкие неприятности.
«Пятая» - подсчитал Гунь Вей. - «Ещё четыре, и может тогда отвяжется?»

#* Китайское название Порт-Артура

- Одна из русских девочек, что расспрашивали о ключе - не сестра милосердия, а другая, в клетчатом плаще - как раз и бросала тогда, на улице монетки. Те самые, которыми интересовались посланцы глубокоуважаемого Ляо. Вот я и решил, что ему будет приятно получить и ключ тоже. Могласитесь, дядя Сынь, не всякий носит в кармане такой необычный предмет?
Сынь Чи снова кивнул, пальцы забегали ещё быстрее. Лавочник видел малолетнего прохвоста насквозь: тот наверняка рассчитывал получить от уважаемого Ляо несколько монет в награду за ключ - а то и удостоиться благодарности старика. В Люйшуне слово дядюшки Ляо дорогого стоило, и немало мальчишек мечтали оказать старику хотя бы мелкую услугу - просто чтобы быть замеченными. В жизни всё пригодится.
А племянник-то хорош - не мог поделиться догадкой с родственником, который его кормит, поит и даёт кров над головой! Тогда бы он, Сынь Чи мог... впрочем, что теперь мечтать попусту? Но и демонстрировать негодование нельзя - а вдруг пострел, и вправду, сумел угодить могущественному Ляо?
- Молчание — великий друг, который никогда не изменит. - медленно произнёс лавочник. - ты всё сделал правильно, но осталось ещё одно - промолчать о своём поступке. Ты рассказал мне - это правильно, но постарайся, чтобы никто больше не услышал от тебя об этом ни единого слова. Если у тебя не будет дурных мыслей, не будет и дурных поступков; мало ли кто узнает об этом ключе, и что из этого потом получится?
Ступай, трудись усердно, Гунь Вей, и помни - человек, который совершил ошибку и не исправил ее, совершил еще одну ошибку. Так что в другой раз хорошенько подумай, прежде чем что-либо делать, и приди за советом к своему умудрённому годами родственнику. Не забывай - три вещи никогда не возвращаются обратно – время, слово, возможность. Поэтому: не теряй времени, выбирай слова, не упускай возможность.
«Восемь! - подумал довольный Гунь Вей, выскакивая из конторки, за тесным прилавком. - Ну вот, обошлось без побоев. Интересно, какую дверь всё-таки открывает этот ключ, вокруг которого столько шума? Впрочем... как говорил дядюшка: «Благородный муж в душе безмятежен. Низкий человек всегда озабочен». Так стоит ли нагружать себя лишними заботами?
Дядя Сынь, как всегда, подобрал высказывания древнего мудреца удивительно к месту. Пусть, решил Гунь Вей, старый зануда избежит низких забот, порождённых излишним знанием - он, конечно, в курсе истории с ключом, но вот об остальном ему знать незачем. Ведь и русские гостьи не упомянули о странном предмете, который нашёлся в забытой одежде. Чёрная пластина размером с ладонь - матовый металл с одной стороны, украшенный изображением чего-то, смутно похожего на надкушенное яблоко, и блестящее, непроницаемо-чёрное стекло - с другой. Гунь Вей долго вертел непонятную штуковину в руках, и вдруг она негромко пискнула и чёрное стекло засветилась. Яркий прямоугольник немедленно покрылся крошечными значками, не похожими на иероглифы.
Испуганный Гунь Вей хотел, было выбросить подозрительную находку, но передумал и спрятал за пазуху, старательно завернув в плотную тряпицу. Уважаемому господину Ляо это, несомненно будет интересно - подумал он, и не ошибся. Если бы скаредный Тао знал, сколько старик заплатил за непонятный предмет - он, наверное, повесился бы от зависти! Это вам не какой-то бронзовый ключ, пусть тяжёлый и очень красивый Это настоящая тайна, и, как всякие тайны она дорого стоит!
Остаётся ещё одно дело - есть человек, которому любопытно знать обо всём, что связано с дядюшкой Ляо. И это значит, что ещё до вечера но, Гунь Вей, заработает ещё горсть медяков. Уважаемый Сынь Чи, может, и прав насчёт «великого друга молчания» - но горсть монет в кармане порой ценнее любой дружбы. Так что конфуцианская мудрость и здесь оказалась кстати - не стоит упускать возможности. Тем более, те, что сулят такие выгоды...

- Так мы ничего и не добились. - закончила рассказ Светлана. - Как и думали.
- Да, вздохнула Галка. - Когда фельдфебель прикрикнул на владельца лавки и пригрозил кулачищем - а он у него здоровенный, с дыню! - тот засуетился и пригнал пяток китайчат. Что тут началось! Вопят, кланяются, за руки хватают, один в слёзы ударился!
- А я стою и чувствую, что сейчас тоже разревусь. - подхватила Светлана. - Просто так, от растерянности. Сёмка в госпитале, Георгий Петрович вообще неизвестно где, может убит - а эти галдят по своему, так что я только и могу разобрать: «русики, русики, нету, нету...»
- В общем, нашли мы того, что нас подвозил. И Сёмкина куртка нашлась. Но китайцы уверяют, что ключа в её карманах не было. Фельдфебель пригрозил оттащить лавочника в полицию, но это ведь невзаправду - поди докажи, что это они припрятали ключ!
- Может, и стоило бы... задумчиво произнёс Анатолий Александрович. - Одно дело - в лавке с ними спорить, там они на своей территории. А вот в участке с ними церемониться не станут - враз заговорят, как миленькие, если зубов лишиться не захотят.
- Как тебе не стыдно, папа! - возмутилась Галина. - Не ты ли твердил, что стыдно, когда наши власти обижают местных жителей?
- Ну так я о тех, кого обижают напрасно. - рассудительно заметил штабс-капитан Топольский. - А этот пройдоха-лавочник виноват. Если верить вашим словам, конечно.
- Ну... мы так думаем, что он знает, где ключ. Но, может, племянники говорят правду, и он действительно выпал из кармана по дороге? Мостовые в Артуре тряские...
- Скорее уж, продали уже кому-то. Но ты права, теперь спрашивай - не спрашивай, ничего не дознаешься. Так что, полагаю, с ключом вам, барышни, придётся распрощаться. Что с возу упало - то пропало, а уж если в деле китайцы замешаны... ушлый народ, куда до них цыганам!
- Я как-то, ещё в августе, забыла в рикше кулёк с пирожками, что Мийфен напекла на дежурство. Это наша кухарка. - пояснила Галина подруге.
- А когда спохватилась и побежала за рикшей - тот от меня припустил со своей тележкой! И на бегу ухитрялся ещё и оглядываться, прохвост эдакий! Так и убежал, вместе с пирожками...
- Наверное, решил, что ты хочешь отнять у него деньги за поездку. - усмехнулся штабс-капитан. - Китайцы в Артуре привыкли, что их шпыняет, обижает и грабит всякий, кому не лень - доверия от них нам, русским, ещё долго не видать.
- Ну вот, а ты говоришь - в участок! - торжествующе заявила Галина. - Чем мы тогда будем лучше этих... обидчиков?
- Да ни чем, наверное. - пожал плечами Анатолий Александрович. Но ведь ключ-то вам всё равно нужен? Без него вы, Светлана, и ваши друзья останетесь у нас навсегда?
Светка кивнула. К штабс-капитану Топольскому девочки обратились после фиаско в китайской лавчонке - больше просить помощи было не у кого. Георгий Петрович, пропавший после взрыва, не объявлялся, и Светлана была близка к самой настоящей панике.
Галкин отец знал, что за друзей отыскала себе дочь - знал, но предпочитал без нужды не затрагивать эту деликатную тему. История путешественников во времени стала у Топольских чем-то вроде семейной тайны; кудивлению ребят, она до сих пор не вышла за пределы узкого домашнего круга, опровергая известную поговорку о секретах и свинье*.

#* «Что знают двое - знает и свинья». Если верить Юлиану Семёнову и его Мюллеру из «Семнадцати мгновений весны - баварская народная мудрость.

Сёмка не раз удивлялся деликатности штабс-капитана. Уж его интерес к ближайшему будущему вполне извинителен - гости наверняка располагали важными бесценными для защитников крепости сведениями. Но - воспитание не позволяло; а может, офицер просто до конца не поверил в историю, достойную пера сочинителя Герберта Уэллса, чьи романы на английском языке ему случалось пролистать до войны.
- Ну-ну, барышня, не впадайте в отчаяние -  это смертный грех. - Топольский деликатно потрепал совсем поникшую девочку по плечу. - Есть у меня один знакомый, он может помочь вашему горю. Правда, должен предупредить - он ничего просто так не делает.
- Надо заплатить? - встрепенулась Светлана. Такие вещи были ей понятны. - Он что, частный детектив? У нас с Сёмкой деньги есть - , не слишком много, правда...   сколько он запросит? Я сейчас посмотрю...
И принялась судорожно копаться в своём ридикюле.
-Частный сыщик? - усмехнулся Галкин отец. Улыбка вышла какой-то кривоватой, невесёлой. - Вы, похоже, начитались рассказов господина Конан-Дойля. Нет, мой знакомый - специалист иного рода, хотя к сыску имеет прямое отношение. И платы он потребует отнюдь не деньгами. Этот господин, видите ли, чрезвычайно любопытен.
- А он точно сможет нам помочь? - неуверенно спросила Светка. Меньше всего ей хотелось посвящать в свои обстоятельства постороннего.
- Ротмистр Познанский - человек в Артуре влиятельный. Он теперь состоит при штабе генерала Стесселя, заведует санитарно-велосипедной командой. Знаете, наверное - они возят раненых прямо с позиций.
Галина кивнула. Светка тоже вспомнила неуклюжие вело-тандемы, которые они видели на площади перед госпиталем.
- Но это не главная забота Михаила Игнатьевича. - снова усмехнулся Топольский. И снова невесело.
- Он, видите ли, ещё с девятьсот первого года состоит в Отдельном корпусе жандармов Департамента полиции Министерства внутренних дел. Есть, понимаете ли, такая организация... Так что, если кто и сможет вам помочь - так это он. И учтите - у ротмистра наверняка будут к вам вопросы. Так что связываться с ним, или нет - это вам решать. Должен предупредить, он человек, хоть и вполне порядочный - но, все же, жандарм. И привык, чтобы ему отвечали.
Жандарм!? Светка, испуганно закусив губу, глянула на Галину. Та ответила подруге тревожным взглядом и пожала плечами.
- И вот ещё что... - штабс-капитан промедлил, будто прикидывал, стоит ли продолжать. - Дело в том, что Михаил Игнатьевич уже интересовался у меня насчёт вас. Так, вроде бы между делом - « С кем это, Анатолий Александрович, видели давеча вашу очаровательную дочурку?» - Я не хотел говорить, - уж прости, Галочка, - чтобы не тревожить понапрасну. Вы ведь собирались покинуть Артур сегодня, если я не ошибаюсь?
Светка кивнула. Пальцы у неё похолодели. Жандармы! Тайная полиция! НКВД, гестапо, пыточные подвалы, клещи, резиновым шлангом по рёбрам... Девочка зажмурилась от ужаса.
- А теперь, боюсь, вам не миновать внимания этого господина. Так не лучше ли обратиться к нему первыми - пока вас не пригласили, так сказать, для беседы?

VI
- Да, вам, юноша, досталось. Но с другой стороны, все могло бы обернуться куда хуже - так что, можете считать, что в рубашке родились. В дюжине шагов от вас лопнула эдакая дурында, четверых к апостолам в рай - а вы вот живы, отделались парой царапин и контузией! Не каждому так цыганка ворожит. Хотя, говорят, что из этих одиннадцатидюймовых бомб  разрывается только каждая пятая. Парочка таких, порченых, хлопнулись возле дворца наместника. Одна недалеко от Пушкинского училища, на горе, а вторая -  прямо во дворе, возле ограды, там теперь большая куча мусора. Я перед службой не поленился - благо, утро выдалось солнечное, тёплое, - пошёл посмотреть. Самого снаряда нет, только дыра в земле; полиция вокруг неё рогатки поставила и никого не подпускает - а ну как всё же рванёт?
В Новом городе, недалеко от места, где вы вчера пострадали, ещё один «паровоз» разбил будку торговца-китайца, но тоже, по счастью, не разорвался - так там и лежит до сих пор. Вокруг собирается народ и спорит, «из какой орудии его стрельнули».
- А вы говорите - повезло. - Сёмка заворочался, поудобнее устраиваясь на узкой госпитальной койке. - Вот если бы и наша не рванула... А так - столько людей побило, какое же это везение? Самая что ни на есть невезуха - дин несчастливый шанс из пяти, и как раз наш!
- Скорее - одна исправная дистанционная трубка на пять штук - усмехнулся лейтенант. - Мой знакомец, штабс-капитан Меллер  осматривал такие несработавшие гостинцы - так уверяет, что виноваты дефекты в установке ударных трубок. Потому бомбы и не взрываются - и дай бог, чтобы японцы подольше пребывали на сей счёт в неведении.
Сёмка припомнил утренюю встерчу перед госпиталем. Галина и её матушка тоже рассказывали о неразорвавшейся бомбе, едва не погубившей  двух младших девочек Топольских.

Лейтенант Унковский около часа пополудни он прибыл на «Монголию», навестить товарища раненого мичмана с «Пересвета», с которым был знаком ещё по  Петербургу - того самого, что вчера в полубреду  рассказывал о страшных попаданиях в броненосец. На первой лазаретной палубе Унковский заметил Сёмку - и изрядо удивился.
Тогда, на «Петропавловске» лейтенанту повезло - взрывом его выбросило за борт, и он остался жив, подобранный шлюпками с русских кораблей. После гибели броненосца, Унковский служил на берегу, в техническом управлении - как минёр и знаток гальванического оборудования, он занимался прокладкой телефонных линий и монтировал на фортах прожекторные станции. Но история с двумя подростками, невесть откуда взявшимися на борту обречённого «Петропавловска» не давала лейтенанту покоя. Среди спасённых их не оказалось; среди выловленных из воды трупов детских тоже не было. Можно конечно, предположить что неизвестные подростки утонули вместе с кораблём - но что это меняло? Даже на фоне грандиозной трагедии, гибели сотен людей, адмирала, история с оставленными на броненосце детьми громко отозвалась на эскадре. О ней даже порывались писать в «Новом крае» -   известный в Артуре Ножин, тот самый, кому личным распоряжением Стесселя было категорически запрещено посещать форты и батареи. Попавший в немилость у всесильного генерал-адьютанта, Ножин был, как бы сказали в Сёмкины времена,  был «лишён аккредитации» - не помогло и то, что до того он состоял при особе коменданта крепости генерала Смирнова.
материал о пропавших на «Петропавловске» детях Ножину запретили; со временем неприятная история позабылась - но продолжала занозой сидеть в памяти Унковского. И вот - такая встреча!
- А где твоя спутница? - поинтересовался Унковский. - Та милая барышня, что произвела такое впечатление на наших мичманцов? Лёвочка Шмидт, царствие ему небесное, соловьём разливался...
Сёмка ещё на «Петропавловске», обратил внимание, что лейтенант весьма словоохотлив - и старался теперь отмалчиваться. Но от прямого вопроса как увильнёшь? К тому же, на «Монголии» знают, что Светка ушла с Галиной Топольской - найти их  не составит никакого труда. И принесла же нелёгкая этого лейтенанта!
- Мы... - он заперхал, чтобы выгадать несколько секунд, сочинить подходящий ответ, - Она в Сводном, кажется, госпитале, с подругой - там у неё матушка служит. Хотят узнать, можно ли переправить меня на берег. А то здесь места мало, всё везут и везут раненых...
Ошибка - это ведь не ложь? Подумаешь, госпиталь перепутал - контузия, можно понят. А лейтенант пускай ищет, если охота!
- Да, брат, ты теперь тоже раненый - добродушно заметил лейтенант. - Как и все, кому от японских снарядов ущерб вышел - что в городе, что в фортах, что на эскадре. Кстати, насчёт везения - второй раз, считай, заново родился!
Прозрачный намёк на историю с «Петропавловском»? Унковский выжидающе замолчал. Ну уж нет, не на того напали!
- Нут так ведь японцы вон как по гавани бьют! Того и гляди в «Монголию», попадут! Я слышал, когда она с эскадрой на прорыв выходила - так её японский крейсер вовсе чуть не утопил, верно?
- Неверно. Японцы, друг мой, хотя бы и для виду, а соблюдают положения Гаагской конвенции о войне на море. Крейсер только осмотрел пароход и отпустил. Потому как плавучий госпиталь, некомбатанты* - а значит, неприкосновенны по всем правилам цивилизованной войны.

#* Некомбата́нты (фр. — «не воюющие») — входящие в состав вооружённых сил лица, функции которых сводятся к обслуживанию и обеспечению боевой деятельности. К некомбатантам относятся медицинский,интендантский персонал, военные юристы, корреспонденты, духовные лица.

- А почему наши корабли тогда вернулась? - Сёмка старательно изобразил на лице наивность вперемешку с горячим интересом. Он давно уже изучил сражение в Жёлтом море, когда 28 восьмого июля (по здешнему календарю, разумеется) Порт-Артурская эскадра в последний раз рискнула выйти в море, чтобы прорвываться во Владивосток.
- Адмирал Витгефт, Вильгельм Карлович, командующий эскадрой, погиб... - мрачно ответил Унковский. Видно было, что тема причиняет ему боль.
- .. и прямо на мостике «Цесаревича» - отказался, вишь ты, пройти в броневую рубку. А следующим снарядом поубивало а командира броненосца, и весь адмиральский штаб. На «Цесаревиче» перебило штуртросы, он покатился в циркуляцию. И  пока остальные командиры броненосцев поняли в чём дело, ордер эскадры развалился, и пришлось, несолоно хлебавши, отползать к Артуру.
А ведь как ладно всё шло! - с горечью добавил офицер. - Японцы не выдерживали нашего огня и вот-вот должны были откатиться назад. Тогда - был бы эскадре прямой путь до Владивостока, навстречу крейсерам Иессена...
-А «Цесаревич» - он тоже утонул, как и «Петропавловск»? - продолжил валять дурака Стёпка. И прикусил язык - надо же соображать! Он же сам всячески отвлекал Унковского от разговора о гибели фоагмана...
Лейтенант, впрочем, никак не среагировал на неосторожную фразу.
- Да нет, хвала господу, цел. Но в Артур, правда, не вернулся - дополз до Циндао, к германцам, и там разоружился. Другие корабли тоже сумели уйти; «Аскольд» и миноносец «Грозовой» - в Шанхай; ещё три миноносца добрались до Циндао, где интернировались вместе с «Цесаревичем». Кстати, с ними, на «Бесстрашном», был Коля Иениш - вы могли его видеть на «Петропавловске». Тоже повезло, уцелел...
Сёмка кивнул. Он запомнил молчаливого мичмана, возившегося в кают-компании с фотоаппаратом.
- Ну вот. Из всей эскадры кораблей Владивосток попытался прорваться только «Новик». Но - по дороге сжёг уголь и зашёл на пост Корсакова, на Сахалине, чтобы пополнить бункера. Там его и подловила новейшая японская «Цусима» - бронепалубный крейсер, только-только с верфи. «Новик»  так покалечило в бою, что пришлось его взорвать.
Помолчали. Сёмка с тревогой ждал, что лейтенант снова начнёт задавать неудобные вопросы, но того, похоже, вконец расстроили горькие воспоминания:
- С тех пор, друг ты мой Семён, эскадры, как боевая силы, можно сказать, нет. Матросов списывают в пехоту, корабли передают на форты да батареи пушки и прожектора. Минные аппараты с катеров - и те приспособили для стрельбы на сухом пути.
Сёмка кивнул. Он знал о миномётах - артурском изобретении, ставшем позднее столь популярным. Спасибо капитану Гобято, приспособившему морские шестовые и метательные мины для навесной стрельбы по японским окопам.
- Ну ладно, рад был тебя повидать - сказал, Унковский, поднимаясь с табурета. - Прости, дел невпроворот - я и сюда-то, на «Монголию», вырвался с трудом. Война, брат, тут не до визитов... Но - если случится какая надобность, спрашивай меня в Главном управлении Квантунской крепостной артиллерии. Я там при штабе генерала Белого, состою офицером по связи с флотом. После "Петропавловска" меня хотели откомандировать в распоряжение коменданта Владивостока, даже приказ подписали - да я упросил оставить в Артуре. Негоже боевому офицеру бегать от войны, стыдно!

Вот уж не ожидал, что беседа с лейтенантом вымотает меня до такой степени. Хотя, чему удивляться - после контузии-то! Снова разболелась голова; после ухода Унковского я провалялся пластом ещё часа два и пришёл в себя лишь к вечеру. Соседи по палате - вообще-то по лазаретной палубе, Галка со Светланой не придумали ничего лучше, как затащить меня в плавучий госпиталь - рассказали, что я провалялся без сознания часа три после того, как меня сюда привезли. Девчонки свалили в город; осматривавший меня чуть позже доктор Ковалевский полон  оптимизма; как я понял, он ожидал куда более серьёзных последствий. Голова, тем не менее, кружилась и раскалывалась, и к тому же мутило меня не по-детски. Первая же попытка встать закончилась позорнным провалом: я растянулся в полный рост желудок вывернуло наизнанку - и к тому же, был безжалостно обруган медсестрой.
Я вернулся на койку - увы, не без посторонней помощи - и попытался хоть как-то устроиться. Матрац изводил меня плотными комьями ваты, грубое, верблюжьей шерсти одеяло безжалостно кололось, во рту стоял противный кисло-металлический привкус рвоты.
Зольдатики с ближайших коек отнеслись к происшествию добродушно; от них я узнал, что Галка со Светланой сначала сидели рядом с моим скорбным ложем, как подобает  верным подругам раненого героя;  потом посмурнели, зашептались, и бочком-бочком удалились. Прихватив с собой моё шмотьё - от штанов до контрабандного айфона. Ключик черепахи Тортилы, хочется верить,  тоже  у них.
Кстати, об айфонах - техника работает прекрасно. Странная поломка МакЭйра, так не вовремя приключившаяся во время второго путешествия, относится, похоже, к категории явлений необъяснимых - если не была подстроена коллегами Георгия Петровича. Хочется верить, что историк всё же жив, а шляпа на месте взрыва - это так, для отвода глаз.
Унковский появился, когда я отчаялся уже дождаться хоть какого-то известия и вполне созрел для очередной глупости. Беседа с ним отвлекла меня, заставила взять себя в руки и думать рационально. Мысли в голову шли невесёлые - особенно после того, как лейтенант поведал, что наши похождения на «Петропавловске» отнюдь не забыты местной общественностью. Только этого сейчас и не хватало...
Посидев возле болящего полчаса и рассказав массу интересного, Унковский откланялся. Девчонок я прождал до вечера. И не дождался - прибежал только матрос с запиской, доставленной с берега вечерним катером. Я узнал Светкину руку; с ними всё хорошо, она переночует у Галины дома, а насчёт ключа пусть я не беспокоюсь - они всё уже продумали и завтра, вот честное слово, отыщут пропажу.
Если бы я не сидел на койке - точно хлопнулся бы на палубу по второму разу. Как в воду смотрел! Ключ - драгоценная палочка-выручалочка, пропуск в двадцать первый век - пропал! И теперь его ищут две взбалмошные девицы -  в крепости, на которую проливается дождик из тяжёлых фугасов! А вы бы на моём месте поверили в благополучный исход этих изысканий?
Но -  проклятый вестибулярный аппарат продолжал мелко пакостить за причинённое мозготрясение: вторая попытка встать с койки и дойти до конторки старшей медсестры (или как она тут называется?) закончилась ненамного успешнее первой. На полдороге я понял, что ещё два шага, и мне не избежать близкого знакомства с палубой. Пришлось  присесть на чью-то коечку. Мутило по прежнему сильно - я с трудом сдерживал рвотные позывы. Сдержал; отдохнув минут с пяток, поковылял назад к койке, ругаясь про себя последними словами. А мог бы и вслух - нравы здесь самые незатейливые...
Итак, что мы имеем? Устройство-синхронизатор, именуемое в обиходе «ключ», утрачено. Обстоятельства утраты не ясны; наставник-наблюдатель группы (так в официальных документах именовался Георгий Петрович) пропал, и есть вероятность, что он погиб. Подробности неизвестны, поскольку второй член группы, Светлана Ларина, четырнадцати лет, не удосужилась мне их поведать. Как, впрочем, и подробности утраты синхронизатора.... Надо полагать, была занята - боюсь даже предположить, чем.
Старший группы (ваш покорный слуга) получил контузию средней степени (или лёгкой, кто её знает, полевую медицину мы ещё не начали изучать) и в настоящее время пребывает в военно-медицинском учреждении, а именно - на борту госпитального судна «Монголия». Что характерно - не имея ни устойчивой связи с берегом, ни даже пригодных для прогулки по оному берегу штанов.
Упомянутая уже Светлана Ларина, - убью дуру, когда вернётся! - отправилась в город, на поиски синхронизатора, причём привлекла для этого контактное лицо из числа местного населения. Лицо это, Галина Топольская (см. папку номер...) осведомлена об истинной природе членов группы - и, следовательно, можно предположить что она...
Интересно, контузия у всех вызывает приступ бюрократических словоизлияний, или это мой персональный баг?

VII
- Ни к какому жандарму мы обращаться не будем! - категорически заявила Галина. - Не хватало ещё якшаться с этими сатрапами и душителями свободы! И вообще, мне стыдно, что у моего папеньки такие знакомства...
Светка осторожно смолчала. Она не застала весёлых девяностых с их фальшивыми и не очень разоблачениями, с мутным наследием кухонных споров и откровений. Сериалы о благородных царских жандармах и лихих разведчиках советских времён сделали своё дело. Царский жандарм? Это же верные долгу профессионалы, не жалеющие сил и жизни ради защиты империи... а что, разве может быть иначе? И к кому, как не к ним обращаться в трудной ситуации?
Но при этом она всей кожей ощущала - затевать подобный спор с Галиной не стоит. Не поймёт. Разный жизненный опыт... хотя - какой может быть опыт у гимназистки из сонного, провинциального Екатеринослава? Был бы её папаша из интеллигентов, скажем - университетский профессор или адвокат - среди этой публики каждый второй революционер.  Дочь офицера, а туда же... хотя - и  отец её кривился, упоминая о лазоревом мундире своего знакомца. Воздержимся,  пожалуй, не время...
- Ну, нет, так нет - покладисто отозвалась девочка. - Но, что же тогда делать?  Сама слышала, ротмистр нами уже интересуется. Что теперь, бегать от него?  Тем более - заподозрят в умыслах и арестуют!
- Не посмеют! - расхрабрилась Топольская. -  Папа - штабс-капитан, юоевой офицер;  он самому генералу Кондратенко пожалуется, если что! А вам лучше скорее уйти к себе, в будущее.  Вот найдём ключ, заберём Семёна с «Монголии» - и отправитесь. Ничего этот Познанский нам не сделает, руки коротки. Это ему не студентов хватать!
Светка припомнила: Галкин отец говорил, что Познанский перед войной был кем-то вроде начальника пограничной охраны. Где бы он взял студентов на китайской границе?
- Пока ещё мы найдём ключ, тем более - одни, без помощи? Вон, китайцы нам только голову морочили - даже фельдфебеля не испугались!
- Я, кажется, знаю, что делать. - тряхнула головой Галина. -  Наша кухарка  рассказывала как-то про одного старика - не то Лю, не то Ли. Он, бдто бы, он очень справедливый и знает обо всем, что творится у здешних китайцев. Они его очень уважают, и если что - идут за советом.  Этот самый старик приходится нашей Киу Мийфен дальним родственником - так, седьмая вода на киселе, но китайцы очень считаются родством. Может, попросим свести нас с ним - вдруг поможет? 
Ну, спасибо! Вместо артурского «гэбэшника» - местный  крёстный отец! С косицей, жёлтым, непроницаемым лицом и тихим, вежливым голосом. Светка не увлекалась гонконгскими боевиками, но о вездесущей киатйской мафии, разумеется слышала. Как её там - якудза? Или нет, это в Японии...
Галина хоть понимает, в какое змеиное гнездо собирается залезть? Или это всё выдумки беллетристов и кинорежиссеров, а старик - всего лишь местный долгожитель, что помнит голопузыми ребятишками чуть ли не всех китайцев Артура - и в силу этого пользуется у них некоторым авторитетом? Мало ли таких персонажей... особенно в приключенческих книжках?
То-то и оно, что в книжках...
- Ладно. - вздохнула Светлана. - Пошли, разыщем твоего аксакала.
Ох, и влипнут они в историю...

«Странно всё-таки… - думал лейтенант Унковский, трясясь на хрупкой китайской коляске в сторону Управления Квантунской крепостной артиллерией. - Двое подростков, загадочно пропавших с тонущего «Петропавловска», оказались живы и сравнительно здоровы - если не считать лёгкой контузии у мальчишки, что валяется теперь на госпитальном судне. Само по себе это вопросов не вызывает  - по Артуру уже которую неделю бьют пушки, госпитали переполнены ранеными и покалеченными мирными обывателями. Но вот история с броненосцем... Унковский навёл подробные справки о необычных гостях адмирала. Оказалось, что Макаров и правда, дал некоему нахальному пареньку приглашение на эскадру. Да, ещё  флагманский артиллерист обмолвился о необычном сувенире, который преподнёс адмиралу наглый сорванец – удивительная ручка, не требущая чернил, которая пишет удивительно тонко и никогда на оставляет клякс.  Адмирал не расставался с ней - и много раз хвалил подарок своим флаг-офицерам. Которые хором уверяют,  что нигде больше не видели подобных ручек.
Как необычные гости попали в то утро на броненосец, тоже никто не знал. Унковский хорошо помнил беседу с артиллерийским мичманом Шишко. Бедняга, к сожалению разделил судьбу многих, погибших вместе с кораблём, и расспросить его было теперь невозможно; но Унковский не сомневался - мичман, дежуривший тогда у трапа, понятия не имел ни о каких подростках. Да и не пропустил бы он их, невзирая ни на какие записки, хотя бы и адмиральские.
Выходила ерунда - эти двое возникли на борту ниоткуда. Вдобавок к этим странностям,  мичман Иениш, тоже занимающийся теперь гальваническим хозяйством крепости, припомнил, о чём мальчик говорил в кают-компании броненосца, незадолго до взрыва.  Оказывается, он твердил о бедах, ожидающих русскую эскадру и конкретно «Петропавловск»  - и даже собирался подкрепить рассказ некими доказательствами. Иениш уверяет, что мальчик вытащил из сумки нечто вроде альбома в металлическом, будто бы даже аллюминиевом переплёте. Вместо открыток или  фотографий, на развороте альбома оказалась  россыпь тёмных квадратиков с буквами латиницей и кириллицей. Это чрезвычайно напоминило мичману клавиши печатной машинки «Ремингтон»; на другой стороне разворота имелась  стеклянная, тёмная пластина.
Мальчик принялся тыкать пальцем в квадратики, но заметил заинтересованный взгляд мичмана - густо покраснел и, захлопнув странный альбом, запихал его в сумку. Что за доказательства он собирался предъявить - так и осталось неясным. Офицеры, из деликатности, сделали вид, что ничего не случилось, а  очень скоро броненосец налетел на мины, и  всем сделалось не до того.
Необычно? Ещё бы, особенно если учесть, что Иениш так и не смог припомнить, куда потом делись подростки. Не знали этого и другие  опрошенные Унковским офицеры. 
И ещё -  лейтенанта не оставляло чувство, что он видел этих двоих раньше.  Лишь подъезжая к штабу, он вспомнил, где - конечно,  в книжной лавке, в тот день, когда погиб его однокашник по Морскому корпусу, лейтенант Сергеев.
Вспомнил – и похолодел: в первый раз гибель «Стерегущего», во второй – «Петропавловск»… совпадение? А если нет? Тогда - какую беду предвещает Артуру появление этих ребят сегодня? Бомбардировка одиннадцатидюймовыми мортирами? Или это только прелюдия, и случится что-то пострашнее обстрела?
Экие глупости мерещатся... Только хроническим недосыпом и усталостью можно оправдать то, что он, флотский офицер, углядел в этих подростках чуть ли не предвестников Апокалипсиса?
Лейтенант испытал лёгкий укол совести -  будто он за глаза и, к тому же напрасно, обвинил тех двоих в чём-то скверном. Унковский знал за собой некоторую склонность к мистике - наследие кадетских лет, тогда в столице подобная чертовщина была весьма популярна.  Четырнадцатилетний Костя не раз, несмотря на запреты, притаскивал в Корпус оккультный журнал «Ребус». Его, помнится,  редактировал бывший морской офицер, чью фамилию Унковский, разумеется, давно забыл?
Зато хорошо помнил, как по ночам листал журнал - таясь, при свете восковой свечки, украдкой позаимствованной в церкви Корпуса. Что, само по себе было в глазах кадетов проступком куда более серьёзным, чем чтение сомнительного, но всё же одобренного цензурой журнальчика. А хоть бы и вовсе запрещённого - кто тогда в Петербурге не грешил подобной малостью?

Рикша остановился перед приземистым, одноэтажным зданием штаба крепости. Здание расположилось на немощёной площади, украшенной телеграфным столбами и парой чахлых деревьев. Над крышей, на длинной мачте на растяжках, трещал на ветру флаг. Фасад начала войны пребывалв небрежении - штукатурка успела облупиться и теперь свисала неопрятными лохмотьями.
Перед крыльцом выстроилось десятка два нижних чинов крепостной пехотной роты. Фельдфебель расхаживал перед строем, виртуозно сквернословя и время от времени тыкая то одного, то другого кулаком в живот. Тычки  раздавались больше для убедительности -   солдаты сносили их стоически, ни один не согнулся и даже не поморщился. Дерётся - ну что делать,  на то оно и начальство...
- Добрый вечер, Константин Александрович!
Лейтенант обернулся.
- Напугали вы меня, Михаил Игнатьевич! Что за манера - подкрадываться без единого звука? Так ведь и удар может случиться...
- Служба такая - усмехнулся Познанский. - От забайкальских пластунов, знаете ли, перенял привычку.
Ротмистр Познанский, состоявший до войны начальником пешей жандармской команды жандармского полицейского управления Манчжурской железной дороги, нередко  бравировал приобретёнными на этой должности навыками, что сделалось привычным предметом шуток в офицерской среде.
- Чем могу, господин ротмистр? Простите, сегодня дел невпроворот, генерал к себе требует...
- По моим сведениям, Василий Фёдорович уже полчаса, как отбыл на батарею Литера «Б», причём - верхом. - с усмешкой сообщил жандарм. - Так что, придётся вам, голуба мой, срочно искать себе Буцефала и догонять его высокопревосходительство.
Унковский поморщился. Генерал Белый - из кубанских казаков, и не ему, морскому лейтенанту, скакать с ним вперегонки. 
-Нет уж, я лучше подожду здесь, в управлении. Доклад мой требует массы бумаг - карты, знаете ли, схемы гальванических цепей... не стоит возить всё это по позициям. 
- Вот и отлично - одобрительно кивнул Познанский. - А пока будете ждать - не откажете удовлетворить моё любопытство касательно одного пустякового дела? Вы ведь посещали «Монголию»? У меня, видите ли, имеется там некий интерес, вот я и подумал - может, вы сможете мне помочь?

- Здесь? - в который раз уже спросила Светка. Она трусила - оказаться здесь одной, без твёрдого мужского плеча… пусть это и плечо одноклассника! В прошлый раз, когда им случалось бродить по этим узким, крутым улочкам, рядом, кроме Сёмки был ещё Георгий Петрович. Тогда девочка ощущала себя туристкой, знакомящейся с достопримечательностями экзотического городка; они заходили в лавочки, и китайские торговцы в тёмно-синих кафтанах, отделанных витым шнуром - все как один, с коротенькими косичками, спадающими на воротник из-под круглых шапочек - угодливо кланялись посетителям.
Они и сейчас кланяются - но во взглядах, невзначай брошенных из-под высоко бритых лбов, Светка ловила... не угрозу, конечно, но какой-то нехороший интерес.
- Ещё два дома. - ответила Галина. - Мийфен говорила: будет ограда с драконами, за ней садик. Туда-то нам и надо.
Галке Топольской всё нипочём. Для неё китайцы - просто местные жители;  забитые, покорные, привыкшие во всём угождать чужестранцам. «Имперское мышление в действии. - мелькнула язвительная мысль. - Никто из Русских обитателей Артура и мысли не допускает, что китайцы могут проявить, не то что агрессию - хотя бы неповиновение. Правда, китайские бандиты всё же имеются. Их называют смешно - «хунхузы», - и разбойничают они  в сельской местности, не рискуя соваться в город. И грабят хунхузы в основном, китайцев...
Галка, правда, говорила что японцы вооружают бандитские шайки для нападения на русские обозы - но это далеко, в Манчжурии, в тылах армии Куропаткина*, что пятится прочь от осаждённой крепости, будто не замечая отчаянных призывов о помощи.
А здесь, в самом Артуре - неужели все китайцы, и правда, такие смирные? Ох, не верится...

#* Генерал-адъютант Куропаткин, Алексей Николаевич. Командовал в 1904-05 годах Маньчжурской армией. Его нерешительные действия считаются одной из причин поражения России на суше.

- Пришли! - Топольская остановилась перед изящными, словно игрушечными воротцами, украшенными драконами из красного лакированного дерева. Пошарила рукой возле одной из фигур - там нашёлся витой шёлковый шнур в два пальца толщиной. Галина дёрнула - в глубине сада  забрякал колокольчик.
Светлана оглянулась -  прохожие-китайцы  косились на чужаков, и все, как один, ускоряли шаг, стараясь поскорее миновать воротца с драконами. Боятся? Чего можно бояться в самом сердце русской крепости, полной солдат, пушек, полиции?
Поди, сыщи сейчас этих солдат...
За воротцами зашаркали шаги. Скрипнуло.
- Мы пришли к достопочтенному господину Ли. - торопливо сказала Галина. - Дорогу сюда нам указала дорогу его уважаемая родственница, госпожа Киу Мийфен. Вот, прошу вас...
И подала открывшей двери пожилой китаянке полоску рисовой бумаги с иероглифами. Их написала кухарка Топольских,  выслушав сбивчивый рассказ девочек о неудачной попытке вернуть драгоценный ключ.
Кстати - иероглифы пишут или рисуют? Изящные чёрные значки столбиком выстроились на полупрозрачной полоске; Киу Мийфен наносила их лёгкими движениями кисточки, бархатно-чёрная тушь невесомо ложилась на бумагу... Кто его знает, что там написано? Может: «немедленно убейте подателей сего...».
Тьфу, что за пакость лезет в голову...
Светка тряхнула головой, отгоняя не вовремя проснувшуюся подозрительность:
- Киу Мийфен сказала, что достопочтенный господин Ли согласится выслушать нашу историю и, может быть, не откажется помочь.  - решительно заявила девочка. - У нас очень мало времени, так что - проводите нас к нему.
«Отведите нас к вашему вождю...»
После короткой паузы добавила:
- Пожалуйста...
Кухарка долго объясняла,  как вести себя со старым китайцем и его домашними - если гостьи, конечно, не хотят, чтобы им вежливо улыбнулись и захлопнули перед носом дверь. И, разумеется, наставления напрочь вылетели у обеих из головы.

Привратница - или кем ещё тут состоит эта бабка? - невозмутимо поклонилась и отошла, давая дорогу гостьям.
Идти? Или заорать во весь голос, кинуться вниз, по горбатой немощёной улочке, ведущей к порту?
Светка глубоко вдохнула и, вслед за подругой, пошла по вымощенной терракотовыми плитками дорожке - вглубь садика, где под сливовыми деревьями, в крошечном, кукольно-изящном домике обитает господин Ляо.

VIII
Утро началось неожиданно бодро; его не смог испортить даже завтрак. Если вы думаете, будто бы рисовая размазня без соли - это изобретение советских больниц, то зря - и попробуйте-ка то же самое, но на воде вместо молока!
Голова почти не болела. Тошнота тоже куда-то делась - я выяснил это, после того, как героически отказавшись от утки, пошёл в гальюн. Ничего, дошёл - и не пришлось хвататься за спинки чужих коек. Вестибулярка после вчерашнего потрясения, опять пришла в норму.
Мило улыбнувшись добровольной сестре, бдившей у трапа, я выбрался на верхнюю палубу. Над рейдом висел тяжёлый артиллерийский грохот; я с удивлением осознал, что почти перестал его замечать - непрерывная стрельба сделалась частью звукового фона, и, прекратись она на минуту - это стало бы таким же раздражением, как и внезапный близкий взрыв.
Здесь, на верхней палубе, канонада звучала куда много сильнее. На фоне Золотой горы, примерно в километре от «Монголии» рисовались громоздкие силуэты «Севастополя» и «Победы»; чуть дальше виднелся пострадавший вчера «Пересвет». Стволы главного калибра обращены в сторону «Нового города; из орудий раз за разом вымётываются языки пламени. Эскадра перекидным огнём нащупывала позиции осадных мортир. Те отвечали - вокруг кораблей то и дело вставали высокие грязно-пенные столбы, расходясь по воде бурлящими кругами. На моих глазах угодило в госпитальный транспорт «Ангара», стоявший ближе к нам. Бомба попала в полубак; оттуда поднялся столб пыли, полетели обломки, но японский снаряд, по счастью не взорвался. Позже я узнал, что он даже не причинил особых повреждений - многопудовая чугунная дура пронизала палубу, снесла форпик с боцманским имуществом и зарылась в груду угля. Так и лежит там до сих пор, и «ангарские» гадают, как избавиться от опасного подарка.
На самой «Монголии» к обстрелу относятся философски - если ничего не можешь сделать, то и напрягаться не стоит. Добровольные сёстры, врачи, вздрагивают, когда очередная бомба ложится в опасной близости от парохода; матросы матерно комментируют очередной «гостинчик» генерала Ноги.
На верхней палубе полно выздоравливающих, ходячих раненых; курят, сплёвывают за борт. И, конечно - разговоры; главная тема - еда, провиант вообще.
«Запасов в крепости всё меньше - в лавочках уже принялись распродавать лежалые консервы.»
«На позиции три скоромных дня в неделю - дают по трети банки тушёнки на брата, а в остальное время - постный борщ, сдобренный постным же маслом.»
«Надоела китайская жратва, рис взамен гречневой каши. А русскому человеку без гречи скушно. Хорошо, если заправят маслом и луком, а так - лопай пустое, как китаец...»
«Господам офицерам тоже несладко - разве на позициях у Ляотешаня можно прикупить порой перепелов у местных китайцев, но это уже деликатес. А так - приходится питаться из солдатского котла; в городе столоваться получше." 
Перепела у них, понятно? Консервы у них лежалые, вот беда... рис вместо гречки! Чтоб я ещё хоть раз поверил историческим романистам...
Катер, не обращая внимания на обстрел, бодро проковылял через бухту, волоча на буксире одну из санитарных шаланд - начался приём раненых с берега. Из беседы санитара с матросом, караулившим сходни, я узнал, что «япошка совсем озверел - так и содит, так и содит по городу! Сегодни с утречка попало в здание Сводного госпиталя - убило и покалечило аж двадцать семь человек - и больничной прислуги, и раненых на излечении. И здесь достали проклятые самураи!»
Я мысленно ахнул - а Галина? В нашей реальности она пережила осаду, но ведь здесь всё могло поменяться? Потом  успокоился, вспомнив название её госпиталя - «седьмой солдатский».
На «Монголию» с баркаса подали раненого японца. Вокруг загомонили; санитары, решительно расталкивая зрителей, поволокли носилки в низы, по дороге объясняя (естественно, по японской матери), что раненый этот - волонтёр, доктор, подобранный нашими стрелками на гласисе одного из фортов после атаки японцев. Раненый этот будто бы, поведал, что микадо стал посылать в армию Ноги тех своих подданных, которые рискнули выражать неудовольствие войной. Это что же, значит - штрафбат по японски? Интересненько... а я-то думал, они все сплошь фанатики...
И, конечно - наши перебежчики. Дезертиры, то есть - те, что бежит к японцам. Нет, я знал, что антисемитизм в благословенном Отечестве цветёт и пахнет, но чтоб настолько! Все сплошь уверены, что бегут к неприятелю исключительно солдаты-евреи; вот и недавно дезертировал сапер Лазарев, из евреев-кантонистов. Мрак и туман, в-общем. Средневековье.
Что ещё? Куропаткин будто бы окружил японскую армию у Ляояна и намеревается дать сражение. Ага, как же, дождётесь вы! В Артур прибыли три шаланды со снарядами, а вот беглого мясоторговца Исаева японцы, наоборот, будто бы сцапали вместе с семьёй, продержали неделю в плену, но затем отпустили. По общему мнению - откупился, япошки тоже деньгу любят.
Китайцы поголовно бегут из города; на улицах зловонные груды отбросов, их никто не убирает, и по китайским кварталам скоро невозможно станет ходить.
Последнее известие не относилось к категории слухов - молодой веснушчатый стрелок, раненый в ногу, громко читал из газеты очередное распоряжение генерала Стесселя:

«Тифъ увеличился, причина извѣстная и постоянная — вода, а я прибавлю и свинство, грязь, загаживаніе мѣстности, отправленіе естественныхъ надобностей повсемѣстно; какая-то особая халатность ко всему; посмотрите, что дѣлается возлѣ колодцевъ, вѣдь стоитъ зеленая грязь. Особенную клоаку представляютъ: оврагъ, ведущій отъ завода Ноюкса, казармы 10-го полка, гдѣ теперь моряки, здесь у самых ворот все выбрасывают. Где наша славная санитарная комиссия, которая в мирное время исписала цѣлыя тома бумаги, а сама теперь ни за чѣмъ не смотритъ; гдѣ городской голова, первый отвѣтчикъ за санитарное состояніе города, гдѣ полиція? Не дѣлая ничего, кромѣ, разумѣется, маранія бумаги, содержаніе продолжаютъ получать полностью. Приказываю строго и въ послѣдній разъ городской администраціи немедля всѣ привести въ порядокъ, иначе предамъ военному суду за неисполненіе своихъ обязанностей. Городскому головѣ подполковнику Вершинину ежедневно подробно осматривать городъ, считая это главнымъ, а не писаніе бумагъ...»

Раненые слушали, обступив со всех сторон, но особого осуждения на их лицах что-то не заметно. Ну, грязь и грязь, дело привычное. Когда это в Расее-матушке начальство давало себе труд улицы вовремя убирать?
Что-то мне всё это напоминает...

Закончив читать, рыжий стрелок принялся за другую заметку. Я до сих пор слушал вполуха, но теперь подошёл поближе, стараясь не упустить ни единого слова. Уж не знаю, где в осаждённом Артуре газетчики отыскали письмо французского солдата, воевавшего полвека назад под Севастополем:

«Наш майор говорит, что по всем правилам военной науки русским давно пора капитулировать. На каждую их пушку — у нас пять пушек, на каждого солдата — десять. А ты бы видел их ружья! Наверное, у наших дедов, штурмовавших Бастилию, и то было лучшее оружие. У них нет снарядов. Каждое утро их женщины и дети выходят на открытое поле между укреплениями и собирают в мешки ядра. Мы начинаем стрелять. Да! Мы стреляем в женщин и детей. Не удивляйся. Но ведь ядра, которые они собирают, предназначаются для нас! А они не уходят. Женщины плюют в нашу сторону, а мальчишки показывают языки. Им нечего есть. Мы видим, как они маленькие кусочки хлеба делят на пятерых. И откуда только они берут силы сражаться? На каждую нашу атаку они отвечают контратакой и вынуждают нас отступать за укрепления. Не смейся, Морис, над нашими солдатами. Мы не из трусливых, но когда у русского в руке штык — дереву и тому я советовал бы уйти с дороги. Я, милый Морис, иногда перестаю верить майору. Мне начинает казаться, что война никогда не кончится. Вчера перед вечером мы четвертый раз за день ходили в атаку и четвертый раз отступали. Русские матросы (я ведь писал тебе, что они сошли с кораблей и теперь защищают бастионы) погнались за нами. Впереди бежал коренастый малый с черными усиками и серьгой в одном ухе. Он сшиб двух наших — одного штыком, другого прикладом — и уже нацелился на третьего, когда хорошенькая порция шрапнели угодила ему прямо в лицо. Рука у матроса так и отлетела, кровь брызнула фонтаном. Сгоряча он пробежал еще несколько шагов и свалился на землю у самого нашего вала. Мы перетащили его к себе, перевязали кое-как раны и положили в землянке. Он еще дышал: «Если до утра не умрет, отправим его в лазарет, — сказал капрал. — А сейчас поздно. Чего с ним возиться?» Ночью я внезапно проснулся, будто кто-то толкнул меня в бок. В землянке было совсем темно , хоть глаз выколи. Я долго лежал, не ворочаясь, и никак не мог уснуть. Вдруг в углу послышался шорох. Я зажег спичку. И что бы ты думал? Раненый русский матрос подполз к бочонку с порохом. В единственной своей руке он держал трут и огниво. Белый как полотно, со стиснутыми зубами, он напрягал остаток своих сил, пытаясь одной рукой высечь искру. Еще немного, и все мы, вместе с ним, со всей землянкой взлетели бы на воздух. Я спрыгнул на пол, вырвал у него из руки огниво и закричал не своим голосом. Почему я закричал? Опасность уж миновала. Поверь, Морис, впервые за время войны мне стало страшно. Если раненый, истекающий кровью матрос, которому оторвало руку, не сдается, а пытается взорвать на воздух себя и противника — тогда надо прекращать войну. С такими людьми воевать безнадежно»*.

Раненые слушали, раскрыв рты; кто-то яростно матерился. Здоровенный артиллерист, до самых глаз заросший курчавой чёрной бородой, даже всплакнул и принялся яростно вытирать глаза рукавом шинели. А я смотрел и думал - сколько среди этих людей найдётся таких же, как тот матрос, о котором писал неизвестный французский стрелок? Да уж, наверняка не один. Вот, хотя бы бородатый артиллерист. Или вон тот, с надписью "Баянъ" на бескозырке. Или этот, с перебинтованной головой, на костыле, обмотанном грязными тряпками.
Слава богу, в России неизменно не только санитарное состояние улиц...
Когда слушатели разошлись, я выпросил газету у рыжего солдатика, посулив взамен пятиалтынный - потом, когда ко мне приедут с берега. Тот поверил - нравы здесь простые.
Кстати, о береге - девчонок что-то не видать. На часах девять тридцать утра; мы уже восемь часов, как должны были покинуть Артур. Георгий Петрович так и не объявился, и это грустно - выходит, наш историк всё же погиб, или, как минимум, серьёзно ранен; при ином раскладе он наверняка дал бы о себе знать. Перспектива возвращения, таким образом, тонет в тумане, на помощь из будущего пока лучше не рассчитывать. Выкарабкиваться из этой канавы нам придётся собственными силами.
Или нет? Обычно я не запоминаю сны. Но с утра, только проснувшись, я осознал ясно отпечатавшуюся в мозгу картинку - полутёмная лазаретная палуба, дежурная сестра, клюющая носом под лампочкой в проволочной сетке, храп раненых, кто-то жалобно вскрикивает, стонет... И - неясная фигура, склонившаяся надо мной: холодное прикосновение металла к внутренней стороне локтя, лёгкий укус, шипение... и я проваливаюсь в темноту.
Сон? Может и так. Но почему на том самом месте, на сгибе руки нашёлся розовый кружок с красной точкой посредине, будто от инъекции? С утра я нарочно поинтересовался у Марии Степановны - так зовут старшую сестру - не делали мне ночью уколов? Та посмотрела на меня, как на тихо помешанного, и ласково так объяснила, что ночью было не до меня - принимали раненых с сухопутного фронта, после сильнейшей бомбардировки фортов. А шприцы на «Монголии» наперечёт, какие есть - все кипятят для инъекций морфина.
Интересные сны снятся на этом пароходе...
Так или иначе, а с утра я чувствую себя как заново родившимся. Ни тошноты, ни головной боли; даже распоротое острой щепкой плечо почти не ноет. Тело наполнено звенящей энергией - хочется вскочить и бежать. Вернее, плыть - иначе на берег не попадёшь. Сажёнками, через всю бухту, ага.
Нет, обо мне не забыли. Ближе к полудню на баркасе прибыла посылка «с воли» - Светлана с Галкой передали мне одежду. В кармане офицерского френча (гимназической куртки, видимо, купить не удалось) сыскались семь рублей ассигнациями, горсть мелочи ещё рубля на полтора, и записка. Из неё я узнал о вчерашних похождениях барышень - и об обломе с китайским торгашом, и о смелой идее обратиться за помощью к жандармам. И, главное, о состоявшемся под вечер визите к главе местной Триады.
Насчёт Триады - это, я кончено, перегнул. Хотя, в каждой шутке есть доля другой шутки, ещё более смешной; ни за что не стал бы биться об заклад, что за "уважаемым господином Ляо" не стоит могущественная организация, с которой связываться - себе дороже. Или наоборот, очень даже полезно - если сумеешь найти с ним общий язык.  Но, в любом случае, лучше старикан Ляо с его тёмным криминальным прошлым, чем крепостной жандарм ротмистр Познанский. Вот уж с кем иметь дело категорически не рекомендуется; может, мужик он и приличный, да уж больно работа собачья. Молодец Галка, отговорила нашу романтическую дурочку от опрометчивых решений.
Итак. Уважаемый господин Ляо, как и ожидалось, оказался куда как не прост. Он вежливо выслушал взволнованных барышень, угостил зелёным чаем, устроив настоящую чайную церемонию, а под занавес намекнул, что неплохо бы поделиться кой-какими сведениями. Его, оказывается, очень интересуют наши со Светланой персоны, и он готов оказать нам всяческое содействие - но лишь в том случае, если будет точно знать, кто мы такие и откуда взялись.
Выразился старик более цветисто: «Ваша дорога ведёт из-за края понятного мне мира; и, прежде чем подать руку путникам на этой дороге, мудрый человек должен знать, зачем они вступили на неё, и куда собираются по ней прийти?»
Понятно? Мне лично - нисколько. Кроме того, что старикан знает подозрительно много - и ещё больше прячет в рукаве, на манер козырного туза. А играть с ним всё равно придётся, хочешь - не хочешь...

Я готовился  удирать с «Монголии» тайком, прячась от сестёр и санитаров, и даже прикидывал, как бы половчее подкупить матросов катера,  чтобы контрабандой покинуть плавучий госпиталь. Но всё оказалось проще - стоило доктору Ковалевскому услышать, что я намерен вернуться на берег и более на здоровье не жалуюсь, как он немедленно распорядился о выписке. Вид у эскулапа замученный; тёмные круги под глазами, всклокоченная бородка, халат, весь в кровавых пятнах. Неудивительно -  раненые идут с берега потоком, и медперсоналу «Монголии» сейчас не до ведения отчётности. Говоришь, что здоров - иди себе, не занимай койку, которые все наперечёт.
Обошлось без обязательных в наши дни подписей - «претензий не имею, от госпитализации отказываюсь". Я оделся, всучил рыжему стрелку пару монет за газету, и был таков. Полагалось бы преподнести на прощанье букет и коробку чего-нибудь шоколадного медсестричкам. Но это, простите, никак - война на дворе, где сыскать подобающие знаки внимания? Хотя, подозреваю, офицеры, покидающие госпиталь, находят и не такое.
Через полчаса я бодро шагал вдоль пакгаузов в направлении Седьмого резервного солдатского госпиталя, где можно попытаться отыскать Светлану с Галкой Топольской.
Если у них, кончено, не стряслось чего-то непредвиденного.
Или у меня.
- Добрый день, юноша! Не ожидал вас встретить на улице. Суток ведь не прошло, как вы лежали бледным телом на госпитальной койке, а теперь - весёлый, довольный... куда путь держите?
Унковский! Катится на рикше. То есть не катится уже, а остановился и удивлённо рассматривает меня. Ну, сюрприз...
- Добрый день, Константин... э-э-э... Александрович, да? Да вот, видите, уже выздоровел. Врач сказал, вчера был нервный шок, а теперь вот отоспался, отдохнул - и полный порядок!
- Ну, и слава богу. Раз уж мы встретились - может перекусим? Время подходящее - я собирался в «Звёздочку», так что если вы не против...
Я помялся.
- Простите, господин лейтенант, но нашему брату, гимназисту, в ресторанах бывать настрого запрещено.
- Да бросьте! - рассмеялся Унковский. -  Артурская гимназия уехала из в Читу ещё в марте, а единственный чин по ведомству образования, которого я встречал за последние месяца два - это прапорщик Руденко, бывший учитель математики. Его вам опасаться не стоит: во первых, Руденко - добрейшей души человек, а во вторых сейчас он на форте номер два, и, поверьте, у него там заботы поважнее, чем гонять проштрафившихся гимназистов.
Мимо. Придётся соглашаться, а там придумаем что-нибудь. Время, вроде, есть,  а кишки, после госпитальной каши, подводит не по-детски.
- Присаживайтесь, юноша! - Унковский отодвинулся на край сиденья, отчего коляска скрипнула и опасно перекосилась.
- А этот... китаец ваш справится? - поинтересовался я, осторожно пристраиваясь рядом. - Двоих же тяжело тащить!
- Ничего, они привычные - безмятежно отозвался лейтенант. - Эй, ходя, давай скоро-скоро, тии кун ва!*
- Вы говорите по-китайски, господин лейтенант? - удивился я.
- Да нет, какое там! Десяток слов зазубрил, китайцы, как услышат - так и рады стараться.
И точно - услышав непонятную фразу, рикша припустил с удвоенной прытью.

#* ...дам больше (искаж. китайск)

Я трясся, держась за хлипкий поручень, и слушал Унковского, - тот говорил о телеграммах, доставленных миноносниками из Чифу, - и гадал, с чего это словоохотливый лейтенант проявил интерес к моей скромной персоне? А если после вчерашней встречи, он что-то выяснил, и теперь собирается учинить мне допрос? Может, не рисковать -  выскочить из коляски, и в ближайший переулок? Я даже напрягся, приготовившись к броску,  и тут из-за угла навстречу нам выкатились с десяток манчжурских казаков - все в разлапистых чёрных папахах, с карабинами за плечами. Шашки брякают о стремена, мохнатые кони храпят, раскидывая по мостовой хлопья пены, прохожие жмутся к домам.
Рикша тоже взял правее; казаки, разглядев в седоке офицера, разом приняли к другой стороне мостовой. Передний вскинул в приветствии руку с нагайкой; мой спутник помахал в ответ. Я же перевёл дух и выкинул из головы мысль о побеге: хорош бы я был, удирая от верховых по артурским переулкам - с моим-то знанием местной топографии...
В ресторане оказалось сравнительно малолюдно. Большая часть столиков пустовала; лишь недалеко от нас обедал в одиночестве пожилой артиллерийский полковник в толстых стёклышках пенсне, да у окна уединилась парочка - мичман с барышней в неприметном сереньком платье.
- А вы как в воду глядели! - заметил лейтенант, отодвигая стул. - Вот тебе и школьное начальство!
Ну-ну, не бойтесь, - улыбнулся он, увидав, как принялся озираться. - Вон та барышня, с мичманом с «Дианы» - учительница из Пушкинской школы. Её можете не опасаться - в церберских замашках сия особа не замечена, наоборот - известна своим вольнодумством.
«Ух ты - прототип учительниц из романа Степанова? А я-то думал - вымышленные персонажи...»
Унковский издали раскланялся с моряком и его пассией. Я уселся на краешек стула и принялся вертеть в пальцвх вилку, искоса поглядывая на лейтенанта. Тот молчал, будто израсходовал всё красноречие по дороге.

#* В романе «Порт-Артур» А. Н. Степанов вывел двух учительниц Пушкинской школы, весьма революционно настроенных особ.

Отредактировано Ромей (05-08-2015 15:55:05)