- Раньше тут за солью ходили?
- Отож, - отозвался пожилой грузный возница, не глядя на собеседницу, ехавшую верхом. – Такэ було. Силь, вона ж кошт мае. У Крым пойихав – колы повернувся, то й у гаманци щось звеныть.
- А что, бывало, не возвращались?
- И такэ було, пани царыця, - его полтавский говор был вполне понятен без всякого переводчика, несмотря на уверения некоторых особ.
- Выходит, дороговато соль обходилась.
- А шо, ясновельможна пани, дэшэво коштуе? Нема такого...
Места, где они шли сейчас, именовались в народе чумацким шляхом. Туда ехали с деньгами, обратно везли крымскую соль, да не одного сорта, а нескольких. А почему чумаками прозвали? Да потому, что вместе солью, случалось, чуму завозили. Известно ведь: где турки, там чума... Известно это было не только в Полтаве, и потому при обозе русской армии пребывали не только обслуга и семьи офицеров. Ехали альвийские дамы, в лекарском деле искусные, и с десяток молоденьких выпускников ещё более молодой Медицинской академии, выученных по двум методам – европейской и альвийской. Именно их задачей было остановить чуму, буде таковая явится. И защищать их следовало, согласно приказу Петра Алексеевича, едва ли не более решительно, чем припасы. Фуражом и пропитанием можно хоть и у врага разжиться, а лекарей более взять негде.
Ровная, как столешница, степь, где любой всадник виден за пять вёрст, навевала скуку, и Раннэиль, которой супруг велел беречь обоз, разговорилась с возницей, нанятым в Полтаве. Пожилой, вислоусый, стриженый в кружок дядька внушительной комплекции, полтавчанином не был. Он торговал там солью, и, когда предложили за неплохую плату подработать одним из проводников, немного подумал и согласился. Работа не тяжелее, чем за солью в Крым ездить, да ещё под такой внушительной охраной. Обоз-то сопровождали два драгунских полка и запорожцы, присоединившиеся к армии южнее порогов. Шефом одного из драгунских полков – Ингерманландского – была императрица, ибо именно в том полку служили её сородичи-альвы. Раннэиль сразу же отказалась от идеи сформировать из них отдельный батальон. Ещё не хватало – обособлять альвов, чтоб зазнались и носы задирать начали. Их распределили равномерно по всем трём батальонам этого полка, и за минувшие годы остроухие, хотели того, или нет, поделились с сослуживцами-людьми своим богатейшим военным опытом. Попутно сами обогатились опытом людских баталий. В итоге получился полк выдающихся боевых качеств, и даже Пётр Алексеевич подумывал, не присвоить ли ему именование лейб-гвардейского. И обоз отрядил охранять драгунам-ингерманландцам только потому, что желал сберечь семью.
Ведь не только Раннэиль ехала с обозом, надев драгунский мундир и имея предписание оберегать его. В одном из возков, крытых крашеным кожаным пологом, сидели её дети в сопровождении неизменной Лиассэ и няньки, Татьяны Родионовны, жены капитана лейб-гвардии Семёновского полка Шувалова. Нянькин сын, Ванечка, Павлушин ровесник, был юным царевичам товарищем по играм . За тремя мальчишками присматривала не только тихая, спокойная нянька, но и пятнадцатилетняя царевна Наталья, унаследовавшая взрывной характер отца. За прошедшие годы она, несмотря ни на что, всё-таки привязалась и к Раннэиль, и к младшим братьям, что не мешало ей щедро отвешивать неслухам полноценные подзатыльники, когда те начинали, по её мнению, чересчур шалить. Она едва не осталась в Петербурге, вызвав гнев отца заявлением, что тоже наденет драгунский мундир и будет при шпаге. «Отчего Аннушке можно, а мне нельзя?» - обиженно вопрошала меньшая дочь, потирая жестоко намятое ухо. «Оттого, что она начинала сражаться ещё до Рождества Христова, и по сей день жива. И то я ей в бой идти воспретил. А ты, дурища, куда лезешь?» Едва всем семейством упросили за Наташу, теперь она тоже ехала в возке, иногда пробуя себя в роли возницы... Раннэиль за них в ответе в первую очередь – как мать, как старшая.
- ...И чого цэ вы до Крыма пишлы? – задумчиво спрашивал вислоусый возница, лениво понукая флегматичного до невозможности вола. – До вас ходылы, лэдь ноги вытягалы. И вас побьють.
- Так времена уже не те, - задумчиво отвечала Раннэиль, по старинной привычке оглядывая горизонт – не покажется ли враг. Горизонт был чист, только впереди виднелось облачко пыли – то шли старым чумацким шляхом основные силы под командованием императора.
- Може й так, - соглашался дядька, качая седеющей головой. – Хана крымського трохы повчыты треба. Лизэ куды не зовуть... А я – людына малэнька. Мэни шо хан Каплан, шо царь Петро, шо Карла шведська, усэ едыно, при усих добре. Мыто я сплатыв, и нэхай мэнэ не чипають.
- А как же полтавцы, что Карлу тому город не сдали? – философия возницы её не понравилась. Взгляд альвийки сделался холодным. – Им было не всё равно.
- Може й так, - снов асогласился тот. – А диточок моих хто годував бы, колы б я воюваты пишов, и мэнэ шведы вбылы? Ни. У мэнэ хата з краю, як то в нас кажуть.
- В Полтаве, - сухо напомнила Раннэиль, превращаясь из воительницы в императрицу, - на стены пошли и женщины, и дети. Гибли они наравне с мужчинами, но враг не прошёл. Им было не всё равно. А крайняя хата... Крайняя хата всегда горит первой.
Толкнув коня пятками в бока, она проехала дальше. Было бы понятно, если бы этот человек начал жаловаться, что ему при любой власти худо. Налоги – «мыто» по-здешнему – платят в любой стране все податные, порядок такой. Чиновники, опять же, при любой власти притесняют, не без того. Шведы, те вообще местное население гнобили, а татары в набеги ходят, отчего тому же населению несладко приходится. Но не было у неё веры тем, кому при любой власти хорошо.
Альвы почуяли неладное первыми: у них чутьё на врагов, развитое тысячелетиями. Тонкое облачко пыли – много ли этой самой пыли можно выбить из ещё не высохшей до состояния старой хлебной корки земли? – поднималось слева, и означало приближение большого конного отряда. Подкрепления с той стороны никто не ждал. Значит – враг. Вряд ли татары. В этой степи больше следовало опасаться ногаев, не признавших власти калмыцкого хана. Правда, нападать на ровной, хорошо просматриваемой степи – не лучшая идея. Впрочем, если отряд достаточно большой, а ногаи вполне могли собрать орду в десять тысяч человек, то невесело будет уже обозникам.
Раннэиль, желая окончательно убедиться, что тревога не напрасна, приподнялась в стременах и напрягала зрение, силясь разглядеть хоть что-то помимо пыли. И, когда под облачком показалась единообразная тёмная полоска, начала приходить в тихую ярость.
Кто бы это ни был, курс они держали точно на обоз.
- Телеги в круг!!! – скомандовала она. Давненько уже не приходилось так орать, в последний раз – в Саксонии, на поле того памятного боя. – Приготовиться к обороне! Драгунство – лошадей в середину, спешиться!
Возницы, кто перекрестившись, кто чертыхнувшись, взялись за кнуты. Обиженно взревели волы, заскрипели оси возков, съезжавших с дороги в чисто поле, но обоз начал привычно сворачиваться в вагенбург. Разве чуть более спешно, чем при обычной стоянке в степи.

Государь, на миг представив, что стало бы с дураком, вздумавшим приказать Лесной Принцессе прятаться вместе с бабьём, даже гневаться перестал. Такое она могла бы стерпеть только от него, и то с оговорками. Глядел на неё, чумазую от пороховой копоти, недвижно стоявшую в ряду солдат по стойке «смирно», и одолевали его противоречивые чувства. Ну, что поделать, если не бывает баб без изъяна? Лично убедился. Евдокия – дура первостатейная. Екатерина на передок была слабовата. А у этой кулаки чешутся. Хорошо, когда жена радеет о делах мужа, но не до такой же степени!
Всё это настолько явно отразилось на лице Петра Алексеевича, что полковник тихо посочувствовал императрице. И совершенно напрасно. Плохо он знал эту парочку.
- ...О детях-то хоть подумала?
- Только о них и думала, Петруша.
- Я ведь сказал – в драку не лезть.
- Ты сказал – беречь обоз. По-иному не умею, извини. А этот нуреддин вряд ли стал бы слушать мои доводы и соглашаться на переговоры.
- Письмо ханское читала?
- Да, любимый.
- Надеюсь, и выводы сделала. Они хотят повторить для меня Прутскую неудачу, а чтоб наверняка было, вас прихватить. Посему отныне быть и тебе, и соплякам нашим при ставке. Чтоб ни на шаг в сторону! Ясно?
Он ещё бодрился, но было видно: годы и нездоровье берут своё. Что с ним станется, если принесут весть о пленении её и детей? Хорошо, если умрёт сразу, убитый этой вестью. Гораздо хуже, если выдержит удар, и будет вынужден вновь принимать позорные условия. Куда более позорные, чем в первый раз.
Раннэиль давно знала: он болен тем же страхом, что и она сама. Страхом потерять тех, кого угораздило полюбить на склоне лет. Политика и престолонаследие тут второстепенны.
- Ясно, Петруша, - альвийка с тонкой печальной улыбкой ласково коснулась его щеки. – Будет ли у меня голос при ставке, или ты намерен держать меня там в качестве мебели?
- Ах, ты ж... – от такой наглости Пётр Алексеевич едва не лишился дара речи. – Опять за своё, Анна?
- Не хочу быть обузой. Я могу быть полезной в военном деле, сам знаешь.
- Поглядим...
Она слишком хорошо знала эту его показную суровость, когда вроде бы аргументы противной стороны в споре убедительны, и от своего отступиться нельзя. Но если он хочет, чтобы военачальники прислушивались к её мнению... после, когда его не станет, то должен продемонстрировать генералитету способности императрицы уже сейчас.

...и сквозь горячечный бред до неё донёсся вой раненого волка.
Неужели это плод плавящегося от жара воображения? Откуда во дворце волки?
Нет. Уже по выздоровлении, когда она, исхудавшая, с запавшими щеками и тёмными кругами у глаз, тихо молилась в красном углу за умершую дочь, память прояснилась. Словно завесу отдёрнули.
Ей тогда не почудилось...
«Их-то за что, господи?!! Коли я перед тобой провинился – меня и казни. Пощади их, не терзай!..»
Истовая, раскалённая, на грани помешательства, молитва странно звучала из уст того, кто во времена былые устраивал всешутейшие и всепьянейшие соборы. Но, судя по всему, молитву эту в Небесной канцелярии услышали: к утру его императорскому величеству, так и не сомкнувшему глаз, доложили, что кризис миновал, и семейство пошло на поправку.
«Я вас вымолил не для того, чтобы потерять», - вырвалось у него однажды. И это, вполне возможно, было правдой. Бог людей непредсказуем.

Кызыкермен и вправду заняли без единого выстрела. Укрепления там доброго слова не стоили, а татары и «неверные» запорожцы-низовики, обосновавшиеся здесь после бегства Мазепы, просто ушли, не ввязываясь в бой с заведомо более сильным противником. Здесь Пётр Алексеевич заранее наметил сбор всех колонн, а чтобы солдатикам не было скучно, приказал строить укрепления взамен никуда не годных татарских. Нападения самих татар он не ждал: хан Каплан-Гирей с войском находился в Персии, где его вкупе с султаном турецким знатно трепал Надир. Зато снова могли пожаловать в гости ногаи, с которых тот же хан вполне может строго спросить за гибель племянника. Бережёного бог бережёт.
Здесь же, в Кызыкермене, его застал посыльный из Петербурга. Новость от вице-канцлера Остермана – его кандидатура после смерти Головкина стала уступкой австрийской партии, что поделаешь – государя не порадовала. Французы под предлогом отстаивания прав Станислава Лещинского на польскую корону объявили австрийцам войну, и, согласно союзному договору, Россия в течение четырёх месяцев должна вступить в ту же войну на стороне Вены. Второе-то ладно, корпус генерала де Ласси на то и оставлен в Лифляндии, чтобы, в случае чего, подсобить союзничкам. А вот то, что Версаль принялся спешно спасать своих османских и татарских протеже, не позволяя Австрии выставить против турок на Балканах сколько-нибудь серьёзные силы и втягивая Петра в грязную европейскую свару, наводило на крайне неприятные размышления. Видимо, кардинал де Флёри здраво оценивал реальное состояние дел Блистательной Порты. Настолько здраво, что рискнул едва ли не в открытую признать Францию союзником осман. При таком раскладе Версалю, конечно, придётся воевать практически в одиночку, но чем чёрт не шутит? Авантюра вполне могла оказаться удачной, если бы цели хитрого кардинала были достигнуты... Одного только не учёл престарелый владыка внешней политики Франции: невероятной, прямо-таки нечеловеческой энергии Петра, просыпавшейся, когда перед оным возникало препятствие.
- Боженьке шести дней хватило, чтобы мир сотворить, - ехидно заметил он, прочитав послание Остермана. – Нешто нам четырёх месяцев не достанет, чтоб хана крымского усадить в лужу?.. Нынче же идём на Перекоп.
Точнее, на Перекоп пошла не вся армия, а её основная часть. Зачем всем скопом ломиться в запертую дверь, если есть отличная калиточка – Арабат? Всегда открыта и ведёт куда надо. Правда, место там плохое: Гнилое море  по одну сторону, море Азовское по другую, и пресной воды – только та, что с собою прихватил. Колонна генерала Леонтьева должна была соединиться у переправы с донцами наказного атамана Ефремова, и далее совершить стремительный марш по песчаной Арабатской стрелке в самое сердце ханства. Но и это ещё не всё. Взятие Азова «распечатало» устье Дона для казацких судёнышек, и теперь сам чёрт не ведал, что вскорости начнётся на побережье татарского Кырыма...
А основные силы десять дней спустя, почти без потерь отбив две серьёзные атаки уже не ногайской, а татарской конницы, встали лагерем в виду укреплений Ор-Капу.