***

- Плохо дело, князь. Не вышло ничего. При ней старуха сидит. В каждую чашку нос сунула, все скляночки да порошки проверила. Как дошла до ...того самого порошочка, я едва не обмер. А она его понюхала, на язык попробовала, плюнула и воспретила давать больной.
- Какая старуха? Ты что несёшь?
- Княгиня эта, из остроухих, что царя вылечила.
- Ах ты ж чёрт... Вот ведь как плохо-то, ах, как плохо... Старая ворона и впрямь соображает в делах медицинских, здесь не подступиться. Дёрнул же чёрт её свои кости в Петербург притащить. И время поджимает, со дня на день письмо синодское может явиться. Тогда весь план псу под хвост... А кухня? Где ей готовят?
- Да там всего одна кухня – царская.
- Знакомства там имеешь?
- А как же.
- Так что ты тут торчишь, дурак?! Бери ещё порошка и бегом обратно! И чтоб поутру...
- Понял, ваше сиятельство. Всё понял! Уже бегу!

***

Когда рушатся планы, это всегда больно. В особенности когда планы касались собственных детей.
Раньше всё было предельно просто. Родители приказывали – дети беспрекословно повиновались. Всё переменила катастрофа трёхлетней давности. Прежний мир захлопнул врата за спинами беглецов, а прежний образ жизни был стёрт в порошок грохочущим пушками и мушкетами новым миром. Устои же альвийского общества, ещё недавно казавшиеся вечными, рушились буквально на глазах под могучим напором жизни среди людей, полной новых впечатлений и соблазнов.
Сын стал ей возражать. Дочь вовсе вышла из повиновения.
Зачем дальше жить?
Весть о рождении внучки старая княгиня приняла с улыбкой, но без особой радости. Пусть радуется сын, он молод. Нет, другое ещё держало её по эту сторону смерти: долг. Если приняла на себя обязательства лекаря, то должна довести дело до конца. И она доведёт, несмотря на участившиеся приступы убийственной слабости. Этот мир казнил её медленно, со вкусом, словно зная, что у княгини Таннарил за плечами не только добрые дела. Есть и такое, о чём не хотелось вспоминать, даже спустя тысячелетия.
У неё немного времени. Но, пожалуй, она ещё успеет помочь развязать тот узел, в котором запуталась непутёвая дочка.
Княгиня, оставив больную императрицу на своих учениц, шла в «кабинетец» государя, ибо знала, что встаёт он рано и начинает день работой с бумагами. В это же время своевольница Раннэиль отправлялась на кухню и собственноручно готовила завтрак на двоих. Именно это и было нужно старой княгине – поговорить с государем в отсутствие дочери. Она несёт в рукаве смертный приговор. Приговор, прежде всего, тому человеку, чьё имя она сохранила в памяти. Единственное имя, которое смогла с достоверностью припомнить до сих пор ничего не подозревавшая императрица.
Секретарь встретил старую княгиню улыбкой и, засуетившись, помчался докладывать о её визите. Судя по всему, она здесь оказалась желанной гостьей. Ведь когда сам император встречает её стоя и усаживает на почётное место, в обитое толстой узорной тканью кресло, это, наверное, так и есть. К слову, ещё вчера княгиня подметила, что выглядел он гораздо лучше, чем полгода назад. Поздоровел, оживился. Раннэиль, негодница, тоже расцвела, и нисколько не подавлена своим двусмысленным положением. Хорошо, что ему теперь хватает сил и на дела, и на женщину, но не лишним будет напомнить, что сила эта заёмная. Многие лекарства предстоит принимать всю жизнь, сколько бы её ни осталось.
За десять лет княгиня ручалась, если он хоть немного станет беречь себя.
- У меня две новости, ваше величество, - сказала княгиня, когда они обменялись полагавшимися при встрече любезными словами. – Обе важны, но начну, пожалуй, с той, что не терпит отлагательств... Вы наверняка знаете, что эту ночь я провела у постели вашей супруги. Во-первых, готова свидетельствовать перед любым судом о том, что у неё присутствуют все признаки постепенного отравления небольшими порциями ртути. Во-вторых...
Она вынула из рукава и с гримасой отвращения бросила на стол аккуратно свёрнутый прямоугольником бумажный пакетик.
- Что это? – хмуро поинтересовался император.
- Ядовитая соль ртути. Смертельная доза. Здесь достаточно, чтобы убить четверых. Ей принесли вместе с прочими лекарствами. Если бы её величество приняла это, сейчас умирала бы в страшных муках.
- У вас есть только порошок? И всё?
- Когда я спросила, кто прописал такое лечение, её величество ответила, повторяю дословно: мой добрый друг доктор Лесток.
- Я ж его, стервеца, в Казань сослал, чтоб возле Катькиной юбки не вертелся, - государь был, мягко говоря, неприятно удивлён.
- По словам государыни, он, узнав о её болезни, прислал письмо с подробной прописью. Она видела то письмо, но сама не читала, ибо ей было настолько дурно...
- Знаю, - перебил император. – Письмо, конечно, не нашли.
- Убийца не так глуп, чтобы оставлять подобные следы. Но свидетельство государыни, которое она готова повторить под любой клятвой – это тоже немало.
- Словам её известно, какова цена, - император упрямо мотнул головой. – Под присягой солгала, на чём была уловлена. В одном вы правы, Марья Данилова: злодей не дурак, и знает, что я ей не поверю... Макаров!
В «кабинетце» его голосу было тесновато, и княгиня в кои-то веки поблагодарила судьбу за старческие немощи. Даже ей, полуглухой старухе, чей слух почти сравнялся с людским, стало не по себе. А секретарю ничего, привык. Примчался на зов, словно ничего сверхобычного не произошло.
- Никитку сюда, немедля, - распорядился император.
- Пошлю курьера, - мгновенно сориентировался секретарь. – Ежели не отъехал ещё в Ригу, как было велено...
- Отъехал – догнать и передать, чтобы возвращался.
- Понял, ваше императорское величество. Исполняю.
Княгиня понятия не имела, о ком шла речь. Ей было всё равно, кто станет исполнять волю государя ...в неведомой Казани. Ведь наверняка его величество пошлёт туда верных людей, чтобы арестовали этого преступного лекаря. Преступного, кстати, и по альвийским законам: нет худшего греха, чем убить доверившегося – то есть в его случае пациента. А там уже видно будет, чьи имена он назовёт на дознании. Кто попросил его об одолжении, например.
Петербург жил от рассвета до заката, по солнышку. Это царь мог себе позволить, работая по бумажной части, жечь свечи до восхода и после заката, а экономные горожане старались выгадать копейки, начиная свой день по свету божьему. Сейчас хоть не зима, когда короткий день похож на затянувшиеся сумерки. Уже светилось золотом небо на востоке, расчерченное неровными полосками облаков, уже покрикивали на улицах продавцы рыбы для кухонь и требухи для кормёжки домашних кошек. Уже стукнули ставни первой открывшейся пекарни в ожидании ранних покупателей – мастеровых или слуг, покупавших свежий хлебушек для хозяйских столов. Прогрохотали по линиям  телеги, гружёные дровами, мешками с мукой, тушами забитого на мясо скота, разнообразными бочками, ящиками гвоздей, досками, камнем, железными полосами, листовой медью – город не только жил, но и строился. Для того, чтобы услышать всё это, не нужно было быть альвом. Люди ещё не научились строить свои дома так, чтобы звуки внешнего мира не доставляли неудобств. Впрочем, с их-то слухом это не обязательно...
Княгиня поймала себя на том, что начала терять нить разговора и отвлекаться на постороннее. Это был очень плохой признак.
- Вам дурно, Марья Даниловна?
Что это? Неужели обеспокоенность и сочувствие?
- Нет, нет, ваше величество, это просто... старость, - виновато улыбнулась древняя альвийка. – Но я ещё не закончила излагать своё дело. Вы позволите мне продолжить?
- Разумеется, княгиня, но сперва я спрошу. Сколько времени вам надобно, чтобы излечить ...Екатерину Алексеевну?
- Два месяца.
- На меня у вас ушло меньше.
- Вас, слава богу, никто не травил ртутью. И то вам придётся всю жизнь придерживаться строгого распорядка, умеренности и рекомендаций лекарей. В случае же отравления ртутью лечение длится два месяца. Ровно столько требуется, чтобы весь яд вышел из тела, и зажил повреждённый оным кишечник.
- Хорошо, - император, явно недовольный озвученным сроком, заложил руки за спину и отвернулся к окну. – Два месяца – так два месяца. Но вы говорили, что у вас есть ещё одно дело.
- Да, государь. Дело, касающееся и вас, и меня, - чтобы сказать это, княгиня собрала всю свою выдержку. – Вы знаете, я никогда не просила вас о чём-то личном. Но сейчас я даже не прошу – умоляю... избавить мою дочь от публичного позора.
- Каким образом? – он обернулся – его взгляд стал злым.
- Любым, какой вы сочтёте подходящим, - голос княгини стал болезненно глухим. – Постараюсь объяснить. Наши князья ранее просто отказывались разговаривать с ней, и моя дочь относилась к этому равнодушно. Но вскоре положение сделается губительным для неё. Она носит ребёнка.
Не в первый раз княгине приходилось сообщать будущим отцам о грядущем прибавлении. Во-первых, никогда ещё подобные новости не касались её лично – до такой степени. Во-вторых, папаши почти никогда не выказывали радости. Браки среди Высших – это всегда взаимовыгодный договор, союз по расчёту. Потомство оговаривалось заранее и учитывалось в будущих раскладах задолго до своего появления. Для сословия воинов будущий ребёнок – это новый меч, и не более того. Для холопов – ещё одни рабочие руки. Случаев, когда отцы искренне радовались, получив подобную весть, княгиня за всю свою невообразимо долгую жизнь помнила очень мало.
Сейчас как раз был именно такой случай.
Вернее, сейчас радость была сильно разбавлена удивлением, опасением и долей недоверия. Княгиня знала, скольких детей он пережил, и даже злейшему врагу не пожелала бы такого. Но это была несомненная радость.
- Да верно ли, Марья Даниловна? – несколько быстрых шагов – и государь навис над старой княгиней.
Пришлось встать, чтобы не смотреть на него снизу вверх.
- Тому порукой весь мой опыт, ваше величество, - с некоторым удивлением заверила она. – Мне достаточно одного внимательного взгляда... Ваше величество!
Ещё бы ей не испугаться, когда его величество в порыве чувств схватил её тонкие сухие ладони и прижал к губам. Немыслимая фамильярность по отношению к альвийской княгине, но зато радость вполне искренняя.
Однако старая альвийка не успела выразить ни протест, ни удивление. Где-то в глубине этого большого дома, гордо именовавшегося дворцом, с что-то лопнуло с глухим звоном, послышались крики и беготня, а потом снова зазвенело – на сей раз уже стекло. Отдельные выкрики слились в заполошный хор.
- Что там ещё стряслось? – раздражение государя можно было понять: испортили ему один из самых радостных моментов.
- Не знаю, ваше величество, - растерянно ответила княгиня, приняв этот вопрос на свой счёт.
- Посидите-ка здесь, Марья Даниловна. Я скоро вернусь.
Невозможный человек. Мальчишка, привыкший бросаться к каждой новой игрушке, лишь бы она была яркой и привлекательной. Правда, мальчишке этому уже полвека, но у людей это возраст на грани старости. У княгини невольно зародилось невозможное подозрение, что в его роду всё-таки были альвы.
Она со вздохом опустилась обратно в кресло и принялась ждать.

- Слово и дело государево! – крикнула она, осторожно, чтобы не изрезать руки, высовываясь в разбитое окно. – Покушение на императора! Этого – взять живым!
Властный жест в сторону несчастного отравителя – и тот, крутнувшись волчком, завыл уже от отчаяния. Что не помешало ему брыкаться, вырываться и орать, уже будучи в руках у пары рослых гвардейцев.
- Невиновен я! Невиновен! Меня заставили-и-и!
Пусть орёт, что хочет. Половина дела сделана. Осталась сущая малость: добиться от него... нет, не признаний – правды.
Нетривиальная задачка. Но ведь Пётр Алексеевич для чего-то придумал эту особую, тайную ото всех прочих службу, чтобы знать правду, не так ли?
К воплям изловленного и ругательствам солдат, не без труда удерживавших этого весьма некрупного человека, присоединились громкие женские причитания пополам со слезами. Невесть куда пропавшая Прасковья объявилась, и тут же с воплями «миленький!» да «родненький!» бросилась спасать дружка. Её перехватили женщины, визг поднялся до небес. В довершение бедлама кто-то сдуру помянул Тайную канцелярию, в которой, де, этот молодец быстро сознается, кто его подослал. «Молодец» взвыл так тоскливо, что отозвались бродячие собаки за забором, а солдаты ввернули в свою брань словечки «обделался, дерьмец».
Княжна и так не испытывала никаких иллюзий по поводу личности пойманного, а приступ медвежьей болезни довершил портрет. Этот человек невероятно, просто-таки болезненно труслив. Он действительно собирался травить отставную императрицу, а когда узнал, что положил яд не в ту тарелку, пришёл в ужас. К тому же, и впрямь не слишком умён, иначе действовал бы тоньше. Сочетание трусости и глупости – это огромная брешь в его обороне. Тут даже штурма не нужно, просто заходи и бери, что хочешь... Верно говорит Пётр Алексеевич: дурак хуже изменщика. Тот, кто послал на такое рискованное дело подобного межеумка, навряд ли сам намного умнее. Хитрее – да, но ум и хитрость не одно и то же.
Мартовский воздух был стылый и влажный. Пока княжна стояла у разбитого окна, он приятно холодил руки и лицо. Но выходить на улицу по-прежнему не хотелось. Распорядившись немедля доложить о случившемся государю и ничего не трогать на месте происшествия – а осколки посуды и каша всё так же пятнали пол в коридоре – Раннэиль не спеша направилась к двери, к которой тащили задержанного. Нужно быстро провести первый, пусть поверхностный допрос, пока он раздавлен собственным страхом и не успел придумать спасительной лжи. А запах... Что ж, у всего есть и неприятная сторона.

Братья знали: если сестрица Раннэиль цветёт нежной улыбочкой и смотрит невиннейшим взглядом, кому-то вскорости очень сильно не поздоровится. И расправе не помешает ничто. Если же она предельно серьёзна, значит, готова пойти на взаимовыгодную сделку. Но из всех братьев выжил только Аэгронэль, знавший сестру с этой стороны не так хорошо, как старшие, да и не было его здесь. Так что правильно распознать настрой княжны было некому. Это, наверное, к лучшему. Суровый взгляд и пугающе спокойный тон, по её мнению, действовали на некоторых куда лучше яростных криков и угроз.
Человек уже не вырывался, но, несмотря на холод собачий в выстуженном коридоре, обильно потел. Глаза вытаращены, размером на пол-лица. Хорошо, что взгляд не бегающий. Значит, ещё не оклемался, не выискивает лазейку, с помощью которой можно увернуться от пыток.
- Ты ведь понимаешь, что натворил, - княжна, тихо шелестя шёлком платья, подошла поближе. Сомнительный аромат сделался невыносимым, но она терпела. – На царя руку поднял, это не шуточки.
- Не на царя, не на него, матушка, - отчаянно замотал головой задержанный. – Бог свидетель, не ему сие предназначалось. Бес попутал! Н-не знал я... не знал, где чья миска! Увидал, где поднос выложен красивенько, вот и подумал...
- Что ты подумал? – резко перебила его княжна. – Говори.
- Что это ей уготовили... царице опальной... Не губи, матушка! Не сам додумался, мне велено было!
Один мгновенный взгляд – и Раннэиль поняла, что сейчас всё дело будет загублено на корню. В коридор ведь и дворня набежала. Стояли молча, изредка крестясь, и слушали.
- Выйдите все, - жёстким тоном приказала альвийка.
- А ну-ка живо на двор, живо! – засуетился кто-то из старших слуг, начиная выпихивать челядь в дверь. – Ишь, уши растопырили! Пошли, пошли!
- Вас, господа гвардия, попрошу не оставлять меня наедине с этим человеком, - тем же тоном произнесла княжна, обращаясь к солдатам, когда слуги покинули коридор. – Но о том, что вы сейчас услышите, можно говорить только с государем, либо с тем, кого он сам укажет.
- Само собой, матушка, - услышала она в ответ. – Не впервой.
- Итак, - она продолжила допрос, пока пойманный не «перезрел». – Тебе было велено отравить императрицу?
- Именно так, - обречённо кивнул горе-преступник.
- Кем велено?
Человек мелко задрожал и попытался упасть на колени. Только повис на руках у дюжих гвардейцев.
- Не губи, матушка! – взвыл он, источая запах испачканных штанов и страха. – Коли скажу, не жить мне!
- А коли не скажешь, так я тебя от дыбы избавить не смогу, - княжна подпустила в голосе нотку сожаления. – Оттуда тебе одна дорога – на плаху, как покусившемуся на жизнь императора. Или императрицы, ничуть не лучше. Но если мне всё скажешь, упрошу государя, чтобы не отправляли тебя к Ушакову в подвал. Ссылкой отделаешься. Хоть и вдалеке от столицы, а жив и здоров будешь... Ну, как, согласен говорить?
- Так ведь, матушка, там такие персоны... Не то, что меня – и тебя в порошок сотрут! – человек поглядел на неё едва ли не с сочувствием. – У них везде глаза и уши, даже здесь, во дворце царском!
- Вот ты мне их и назови, - княжна впервые за весь разговор улыбнулась – холодно, страшно. – А я уж позабочусь, чтобы эти глаза поприкрывали да уши пооборвали. Мне, знаешь ли, тут ещё жить, неохота, чтобы всякие глазели да подслушивали... Итак, я жду. Выбирай, с кем говорить будешь – со мною, или с Андреем Ивановичем Ушаковым.
Надо отдать этому человеку должное: выбор он затягивать не стал. Запинаясь и потея, назвал несколько имён, да кто, где и что говорил, да какие приказания ему давали. Выложил то немногое, что ему положено было знать по невеликому статусу, минут за пятнадцать, вряд ли больше. Но имена и впрямь громкие: Долгоруковы да Голицыны. Рюриковичи и Гедиминовичи, рядом с которыми Романовы – выскочки.
- Грамотный? – выслушав его, спросила княжна.
- Н-немного, - кивнул незадачливый убивец. – Читать-писать учён.
- Пойдёшь со мной. Я дам тебе перо и бумагу, и ты всё в точности изложишь, как мне сейчас говорил... при свидетелях. Может, ещё что вспомнишь по дороге. Потом тебе дадут чистые штаны, посадят за караул, там и будешь ждать приговора государева. И молись, чтобы Пётр Алексеевич к моим словам прислушался. Всё понял?
- Всё, матушка. Всё понял. Век за тебя бога молить буду.
- Идём.
- А нам-то как быть, матушка? – спросил один из солдат. – Пост наш у этой самой двери. Никак нельзя покинуть.
- Так отправьте кого-нибудь в караулку, чтобы прислали двоих сменить вас при этом... злодее кровавом, - невесело усмехнулась княжна. – Ему сейчас охрана нужна больше, чем мне.
Разумеется, тащить задержанного в «кабинетец» никто не стал. Достаточно было выгнать заспанных писарей из комнатушки, примыкавшей к канцелярии, и, оставив при преступнике парочку солдат, отправиться, наконец, на доклад к Петру Алексеевичу. Благо, было с чем.