Выложила на комментах СИ следующее:

Пока работала над новым кусочком текста, пришло понимание, что начало нужно радикально переделывать - хотя бы потому, что оно не будет в нынешнем виде стыковаться с продолжением, которое буквально вчера-позавчера сложилось в целостную картинку. Кстати, довольно сильно отличающуюся от того, что было задумано первоначально. Потому, добив 5 часть, я берусь за радикальное изменение первых двух.
Впрочем, работу над дальнейшим текстом не прекращаю

Светлейший знал, что перед ним открываются все двери. Ну, или почти все. Однако что прикажете делать, ежели государя нет во дворце? Ясно, что далеко не уехал. Даже ясно, куда именно: в Тайную канцелярию, самолично дознание учинять. Не то, чтобы Пётр Алексеич находил в том некое удовольствие. Данилыч знал: государь просто желал убедиться, что ему более не грозит опасность, хотя бы со стороны арестованных. Это таким вот боком выходил давний, ещё детский испуг перед стрелецким бунтом... И всё же придётся делать то, чего князь не любил более всего – ждать в приёмной. Тем более, в обществе надувшегося при его появлении Петруши. Курёнку сему он самым учтивым образом поклонился, наговорил любезностей, даже пригласил в гости. Мальчишка не сплоховал – отвечал так же учтиво, вежливо отклонил приглашение, сославшись на то, что не может ходить в гости без разрешения его величества. Правда, фасон не умел держать, то и дело читалось на его мордашке раздражение. Мол, отстанешь ты от меня когда-нибудь, светлейший князь? Светлейший князь отстал, ему тоже не улыбалось беседовать с этим сопляком. С кем бы из присутствующих он действительно хотел поговорить, так это с его дружком-альвом. Но князёнок молчал, словно в рот воды набрал. Только цепко следил за каждым его движением, что старому опытному волку Меншикову вовсе не понравилось.
Вторая головная боль проистекала от внезапно явившихся царевен, Елизаветы и Натальи. На светлейшего они внимания не особо обращали, но разболтались с мальчишками так, что голова заболела вполне натурально. Приходилось терпеть, на этих не прикрикнешь, как на своих дочек... Ну, отчего же так задержался-то государь? Где его черти носят?
Государь изволил явиться, когда уже было темно. К тому времени светлейший весь извёлся от столь откровенной бездеятельности, и даже молодёжь поскучнела, перестала трещать, не желая в третий раз обсуждать переговоренное. Но первым в приёмную явился не император, а Макаров, прижимая локтем к боку пухлую папку с торчащими из неё краями разномастных бумаг. С важным видом кабинет-секретарь объявил, что государь изволит принять в первую очередь великого князя, а затем прочих, кто испросит дозволения. Светлейший поморщился: с каких это пор Пётр Алексеич внучка своего непутёвого вперёд старого друга чествовать стал? Ладно, дознается ещё. А покуда – улыбаться. Он ведь царедворец. Того, кто не научится скрывать истинные чувства, при любом дворе съедают. С косточками.
Второй неприятный звоночек – мин херц прошествовал через приёмную под ручку со своей дамой, даже не оглянувшись на светлейшего. Только бросил внуку сквозь зубы: «Ну, заходи, коли дождался». Хмур был, что туча грозовая, и принцесса выглядела не лучше... Что стряслось-то? Нешто кто из арестованных его, князя Меншикова, оговорил? Или всплыли некоторые неприятные моменты прошлых коммерций, что он вёл – несмотря на долгоруковскую спесь – совместно с Василием Владимировичем? Знал бы – соломки бы подстелил, да кто ж ему скажет?.. Да, а с чего это остроухая так серьёзна, словно распорядитель на похоронах? Небось, насмотрелась на дознания, и чем-то недовольна. Кстати – вот приклеилась мыслишка, не отделаешься – почему её всегда видят в одних и тех же платьях? Одно домашнее и два либо три для выхода в свет. Все – ихнего, кошачьего покроя. Побрякушки носит не дарёные, фамильные. Своих метресс Пётр Алексеич не шибко баловал, но мелкие приятные презенты делал. Колечко, там, поднесёт, серёжки красивые, либо домик отпишет, либо протекцию родственнику окажет по-свойски. А этой даже тряпки худой не подарил. И ведь не скажешь, что не любит. Напротив: иной раз он рядом с нею словно пьяный, хотя трезв аки голубь. Таковым Данилыч его всего раз видел. Давно это было, аккурат, когда в его жизни появилась Катерина.
В чём дело? Что вообще с ним творится?
Светлейшему очень не нравилось, когда он чего-то не понимал. Это означало, что нечто важное прошло мимо него. А за такое ротозейство при дворе наказывают, и жестоко. Но что он мог поделать? Пока не переговорит с государем, ничего не прояснится.
Наследничек, царевич сопливый, вышел от государя спустя полчаса, и со следами слёз на щеках. Самое интересное, что за руку его вела альвийка, и сочувственно, почти по-матерински приговаривала:
- Не надо плакать, Петруша. Ты ведь мужчина, верно? Мужчины не плачут... Да и не помогут сейчас слёзы. Ты сам видел, что он своей рукой написал.
- Видел... – шмыгнул носом великий князь.
- Здесь ни от тебя, ни от меня ничего не зависит, малыш. Смирись. Все под богом ходим.
Сдав хнычущего мальчишку на руки цесаревнам и собственному племяннику, принцесса обратила взор на светлейшего. Спокойный, ясный взор зелёных глаз... Ах, какие глаза у альвийских баб! Он бы и сам не прочь в таких утонуть.
- Государь желает видеть вас, князь, - напевно проговорила она. – Но прежде подпишет несколько бумаг. Всё ли готово, Алексей Васильевич?
Это уже Макарову. Тот почти по-птичьи тряхнул головой, покрытой модным париком.
- Готово, матушка, - он выхватил из своей папки несколько больших листов дорогой бумаги, исписанных чётким каллиграфическим почерком кого-то из канцеляристов. – Сей секунд.
- Вы простите нас за недолжное внимание, Александр Данилович, - едва за секретарём закрылась дверь, альвийка изобразила невесёлую улыбку. – День получился крайне ...волнительным.
- Увы, извещён, - сокрушённо вздохнул Данилыч. – Да вот и письмецо любопытное получил сегодня, как раз по тому же делу... Любопытствуете, ваше высочество?
- Сил уже нет на любопытство, князь, - вздохнула принцесса. – Впрочем, вы ведь всё равно Петру Алексеевичу это письмо покажете. А я всё равно буду там, в кабинете.
«Вот сучка, - невольно подумалось светлейшему. – Почему ей такое доверие, какого я сам не имею?»
Вслух он собирался сказать нечто иное, куда более любезное, но тут в дверях появился Макаров – с подписанными бумагами.
- Чтоб поутру сие было объявлено и в курантах пропечатано, - вслед ему из глубины кабинета донёсся звучный голос Петра Алексеича. – Разослать с эштафетом по губернским городам – немедля.
Макаров мог бы и не заверять государя, что всё будет сделано. Всё действительно будет сделано, за ум и исполнительность его на такой высокой должности и держали. Теряясь в догадках относительно содержания тех бумах, светлейший проследовал за принцессой – в кабинет.

- Ты мог бы доверить ему свою жизнь?
- Он вор, но друг мне. Да, мог бы.
- Хорошо, я спрошу иначе: ты мог бы доверить ему жизни своих детей? Анны, Лизы, Наташи?
Молчание.
- Если есть хотя бы тень сомнения, значит, ему не следует знать.
- А он, и не зная, будет делать, что велю.
- Хорошо, если так... Брат прислал мне записку. Он подкупил одного человека, и тому удалось списать копию с некоего письма из Голландии, адресованному светлейшему князю. Речь идёт о двух миллионах.
- Хочешь Алексашку вытряхнуть? Он тебе вовек не простит.
- Вор, который держит украденное за границей, в любой момент может стать врагом, пусть и поневоле. Хочу заставить его вернуть эти деньги в Россию. Потом пусть хоть ест их на завтрак, но из Голландии должен вывести... Брату хватило десяти рублей, чтобы узнать секрет его счетов. Те же французы или англичане, когда это им понадобится, окажутся щедрее. Что будет далее, я предсказать не берусь... Петруша, если он тебе и вправду друг, помоги ему.
- Алёшку Долгорукова ты так же сломала – уговорила спасти сына, взять вину за попытку похищения мальчишки на себя. А там слово за слово, и он всё прочее сам вывалил, без оглядки на показания других... Может, прав был его братец, что назвал тебя сукой?
- Скорее всего, прав. Но ты ведь такую и искал.
- Похоже, я сам не знал, кого ищу, покуда тебя не увидел.
Снова молчание. Тихое потрескивание единственной свечи на столе. Тени, лениво пляшущие по бумагам и перьям.
Зачем говорить о том, что очевидно для обоих и не нуждается в доказательствах?
- Тебе надо отдохнуть, любимый. Завтра тоже будет трудный день.
- Завтра я хрен кого сюда пущу. Особливо тех, кто плевался нам вслед, а после манифестов моих бросится заверять в преданности.
- А посланники?
- Тут ты права, Аннушка, от этих не отделаешься... Ну, идём, что ли.
Гаснет задутая свеча. Щелчок замка – и государственные секреты остаются запертыми в этой комнате. В ящиках с замками, в столе, за двумя дверями и спинами караульных. До утра, которое вечера мудренее.
Рука в руке. Казалось бы, не так уж сильно они сжали друг дружку, но поди расцепи. Не удастся. Потому что безумец, помешанный на государственной идее, нашёл то, что искал – такую же сумасшедшую.
Бог с ними. Всевышнему всегда были по душе безумцы.

Это я вставлю в конец 1 части.
Вторую переделаю капитально, третьей тоже достанется

***

Лес. Мокрый и холодный, негостеприимный.
Вечер. Дождливый, промозглый, когда больше всего на свете хочется добраться до гостиницы, поужинать и лечь спать под убаюкивающее потрескивание сгорающих в печке-голландке поленьев.
Нет, тащись в карете, господин посланник, покуда проклятое место не минуешь. Ибо гостиниц здесь на двадцать миль в округе не осталось. Захирели и заброшены. Уж больно худая слава у этих мест. Дёрнул же чёрт в опасении шведских – а то и английских, что вдвойне обидно – каперов ехать в Дрезден сушей.
За последние два с лишком года Саксония сделалась опасной для путешествующих, и виной тому война с альвами.
Если Марс был поначалу на стороне остроухих, и позволил им, пусть и ценой больших потерь, выиграть первое сражение, то далее сей языческий бог от них отвернулся. Наученный горьким опытом Август генеральных сражений более не давал. Призвал союзников, купил наёмников, и в серии небольших, но жестоких боёв уменьшил численность альвов прямо-таки ...радикально. Не щадил ни женщин, ни младенцев. По Саксонии запылали костры, на которых сгорали немногочисленные взятые живьём пришлецы. Немудрено, что альвы вконец озлились. Они тоже получили горький опыт, и извлекли из него урок. И если ранее угрожали даже предместьям Дрездена, то после катастрофического разгрома ушли в леса. Выковырять их оттуда оказалось делом нелёгким и крайне опасным для жизни.
Первыми сие сообразили наёмники. Одно дело, когда ты за денежки весело насаживаешь на штык альвийских детишек и насилуешь их матерей, и совсем другое, когда за те же деньги получаешь стрелу в глаз. А немногим позднее – пулю. Ибо с трофейным оружием альвы освоились неплохо, а стрелками оказались на диво меткими. Наёмная сволочь побежала из армии Августа первой. За ней последовали войска тех мизерных государств, которые после Вестфальского мира только тем и кормились, что торговали военной выучкой своих бравых парней. Королишки и герцогишки сообразили: ещё немного, и торговать станет нечем. Не прошло и пары месяцев, как Август остался с альвами один на один.
Саксонец писал в Петербург, конечно же, писал! Бочку чернил и телегу бумаги извёл, не менее, умоляя Петра Алексеевича дать войска. Но увы, государь не забыл ему подлости, когда Август Саксонский тайно от союзников учинял аккорд с Карлом Шведским. Ответ его императорского величества по форме был учтив, но по содержанию глумлив. Дескать, нешто, брат мой Август, оскудела земля саксонская доблестными воинами, ежели вы с лесною шайкой управиться не можете? Проглотив это истинно петровское издевательство – а что ему оставалось делать? – Август хотел было призвать под саксонские знамёна поляков, находившихся под его скипетром. И здесь увы: Саксония далеко, а Россия близко, и портить с нею отношения гоноровой шляхте, при всей их крайней нелюбви к схизматикам, почему-то не захотелось. Дворянчики, чьи владения пострадали от альвийских вылазок, невеликая сила. Оттого и затянулась странная война сия. Саксонцы могли выставить довольно приличное войско, но в лесу генерального сражения против остроухих не дашь. Альвы же, рассыпавшиеся на десятки отрядов, учинили то, что в неведомых глубинах времени однажды назовут «диверсионной войной на коммуникациях противника». Сиречь, разбой на дорогах и набеги на деревни. И таков был сей разбой с набегами, что, когда альвы вдруг стронулись с места и стали уходить на восток, с их пути в страхе божием разбегалось всё живое.
Но ушли не все. Это было известно совершенно точно. Иные – должно быть, самые отчаянные головы – остались прикрывать отход сородичей, сковывая своими дерзостными вылазками действия регулярной армии. Их было мало, но даже малости хватало, чтобы часть Саксонии обезлюдела. Альвы убили не так уж много, куда больше людей просто убежало, куда глаза глядели. По сути, островками жизни и цивилизации остались одни города. Многие деревни вокруг них, дававшие провиант, были либо уничтожены в ночных набегах безжалостных альвов, либо их жители снялись и ушли в менее опасные места. Поля стояли заброшенными и зарастали сорняками. Король Август, изрядно поскучневший и переставший пополнять коллекции картин и любовниц, был вынужден тратить золото на закупку хлеба. Сволочные польские подданные, жалуясь на неурожай, драли с него три шкуры. Если так пойдёт и дальше, Саксонии придётся идти по миру, да и подаст ли кто?
Сложилась неприятная для короля ситуация. Его войско могло разбить альвов в большом сражении, но не могло сделать этого, не выманив оных на открытое место. А альвы, прочно засевшие в лесных чащах, не могли победить, но причиняли саксонцам такой вред, какой в Европе не упомнят со времён Валленштейна. Ни туда, ни сюда. Более того, соседи ждали, дождаться не могли, когда альвы окончательно уберутся из ослабевшей Саксонии, чтобы начать её делить промеж собой. Страх перед остроухими – единственное, что покуда их удерживало. Господин посланник российский хоть и являлся сторонником аккорда с Англией – за что и страдал ныне, к слову – но подобное отношение осуждал. Не по-христиански сие. Хотя, что взять с безбожных лютеран и лицемерных католиков? Все они тут друг дружку поедом едят. Только зазевайся, вмиг освежуют.
Собственно, для того, помимо прочего, он и едет в Дрезден, чтобы успокоить короля Августа: скоро альвов в пределах его державы не останется. Но за то он должен будет держать руку Петра Алексеевича, невзирая ни на какие конъюнктуры. Тогда и войско российское сможет получить ради защиты от жадных соседей, да и того может не понадобиться – довольно будет официального заявления Петербурга о верности союзу. На одного Августа накинутся все, кому не лень. На Августа, за спиной которого маячит тень Петра Алексеевича, не рискнёт нападать даже туповатый Фридрих-Вильгельм Прусский, тот ещё любитель выкидывать артикулы у границ соседей. Не говоря уже об императоре венском – коронованном воре, так и норовящем стянуть чего плохо лежит. Ну, а ежели Август, опомнившись от испуга, сам начнёт разные фокусы показывать, так альвам дорожка известна. Они ещё и рады будут вернуться, но уже не бездомной шайкой, а подданными русского императора.
Вот смеху-то будет, ежели Пётр Алексеевич по своему глумливому обыкновению назначит посланником в Дрезден какого-нибудь остроухого князька, из тех, кого не дорезали саксонцы в самом начале.
Стемнело, но ещё не настолько, чтобы вовсе глаз ничего не различал за окошком. Господин посланник откинул занавеску: ему вдруг почудилось за волнистой чертою придорожных кустов некое движение. Но не успел он и рта раскрыть, как испуганно заржали упряжные лошади, вскрикнул возница, и карета дёрнулась, резко останавливаясь. Господин посланник едва не полетел носом вперёд. Крики возницы и двоих слуг, ехавших на запятках, мгновенно умолкли, а дверца, едва не сорванная с петель сильным рывком, распахнулась во всю ширь.
Первым, что увидел посланник, было дуло пистолета, направленного ему в лоб.
- Спокойно, - сказал по-немецки – вернее, по-саксонско-немецки – певучий, как серебряный колокольчик, голос. – Не делайте резких движений, я этого не люблю.
«Разбойники, - сердце поневоле упало в пятки. – Влип».
И тут же пришла иная, более трезвая мысль: какие, к чёртовой бабушке, разбойники? Явившись в эти леса, альвы первым делом извели сию публику под корень и разбойничали в одиночестве. Выходит, на него напали ...альвы?
Заставив себя не таращиться в чёрный зрачок ствола, посланник в свете каретных фонарей разглядел того, кто был по другую сторону пистолета.
Вернее – ту. Это несомненно была женщина, молодая, красивая и остроухая.
- У этих мест скверная репутация, - она, тонко улыбаясь, продолжала выпевать слова. – Саксонцы менее, чем полком, здесь появляться не рискуют. Следовательно, вы один из тех иностранцев, от которых мы привыкли узнавать последние новости... Представьтесь же, сударь.
- Граф Бестужев, - сообразив, что его не намерены убивать, посланник несколько оживился. И даже припомнил кое-что из боязливых перешёптываний знакомых саксонцев. – Имею ли я счастье беседовать с прекрасной Лесной Принцессой, или судьба свела меня с иной достойной дамой?
Тихий смех – словно зазвенела на ветру череда серебряных колокольцев.
- Да, я та, кого саксонцы прозвали Лесной Принцессой, - сказала она. – И со мною мои воины. Надеюсь, ваши слуги будут вести себя прилично, пока мы с вами обсудим последние события при дворах Европы... Граф Бес-ту-жев, - она произнесла его имя по слогам, как явно не знакомое. – Вы – русский?
- Да, ваше высочество.
- С какой целью едете в Дрезден?
- Проездом в Копенгаген, где уполномочен быть посланником Российской империи. Имею также письмо его императорского величества королю Саксонии Августу, обязан вручить лично.
- О, так вы посланник. Значит, везёте множество новостей. Не соизволите ли пригласить даму в карету? Разговор предстоит долгий, и мне не улыбается беседовать с вами, стоя под дождиком.
- Простите, ваше высочество, - посланник вымучил виноватую улыбку. – Пистолет в вашей ручке несколько сбил меня с толку.
Она движется бесшумно. Совершенно бесшумно, несмотря на навешанную на её персону солдатскую амуницию. Длинный меч на простой кожаной перевязи, пороховница, кошель с пулями и бумажными патронами для ружья. Кинжал боевой. Одежда походная,  не здешняя, альвийская, видимо. А плащик местный. Бог знает, с кого она его сняла, разбойница.
Тусклые лучи каретных фонарей переплелись на её прекрасном лице.
- Итак, - сказала она, устроившись на мягком сидении напротив посланника, - если вы едете из России, начнём, пожалуй, с новостей из Петербурга...

Альвийка выслушивала его внимательно, и по её лицу невозможно было понять, насколько она заинтересовалась той или иной новостью. Только пистолет по-прежнему держала наведенным на господина посланника. Иногда она его перебивала, и серебристым голоском требовала переходить к следующей теме. Её не интересовали салонные сплетни, а в делах европейских Лесная Принцесса проявила завидную осведомлённость. Скорее всего, то, что она останавливала иностранцев ради новостей – не шутка. К слову, судила она об этих делах вполне здраво, куда там иным министрам. Но когда речь зашла о последнем манифесте его императорского величества, том самом, насчёт альвов, едва заметно взволновалась и попросила повторить.
- У меня с собою нумер «Петербургских ведомостей», в коем пропечатан сей манифест, - вежливо проговорил граф. Попробуй поговорить невежливо с той, кто держит тебя на прицеле. – Если желаете...
- К сожалению, у меня не было возможности изучить русский язык, - произнесла альвийка. – Но если вы окажете любезность и переведёте на немецкий, буду вам крайне признательна.
Дворянка. Нет – пожалуй, даже аристократка, из высшей знати. Не зря саксонцы присвоили ей титул принцессы, а ведь она им враг лютый. Что ж, когда тебя останавливает столь очаровательная и учтивая разбойница, грех не повиноваться. Граф достал из шкатулки с бумагами сложенный в несколько раз листок столичных курантов. Вёз Августу, дабы продемонстрировать серьёзность намерений императора вытянуть всех альвов в Россию, но, видимо, придётся отдать этой ...принцессе, или кто она там. Королю же придётся ждать дипломатической почты.
Перевёл полностью, дословно. И, по правде сказать, удивился реакции дамы. Та, обдумав новость, произнесла три певучих слова на своём языке. Ей ответили откуда-то сверху. Наверняка её подчинённые, что держали на прицеле оторопевших слуг и возницу. Альвийка разразилась довольно длинной фразой, в которой мелькнуло вполне понятное слово «Руссланд», после чего... ловким движением опытного солдата сняла курок со взвода и положила пистолет на колени.
- Граф, если то, что вы сказали, правда, значит, мы с вами отныне в некотором роде соотечественники, - приветливо улыбнулась она. – Это, безусловно, хорошая новость.
Как ни скуден был свет, господин посланник разглядел тоненькие ниточки складочек у её губ. Сколько бы он ей дал? Лет тридцать, или около того. Нелюдскую красавицу не пощадил его родной мир.
- Надеюсь, для нас обоих, ваше высочество?
- Я не убиваю тех, кто приносит мне хорошие новости, - коротко прозвенел колокольчик её смеха. – А также тех, кто по-хорошему забавен. Был здесь один человек, художник. Всё кричал, чтобы ему дали возможность запечатлеть меня хотя бы на бумаге, а уж потом можно начинать его убивать. Мы посмеялись, но возможность такую предоставили. Художник оказался далеко не бездарен, изобразил меня правдиво. Потому он был отпущен восвояси, живым и здоровым, с набросками в кармане. Может, вы что-нибудь слышали об этой истории?
- О, да! – светская беседа в карете посреди безлюдного леса начинала господину посланнику нравиться. – Казус недавний, но успел нашуметь. В Потсдаме, когда я был приглашён ко двору короля, все только и говорили, как Антуан Пэн, придворный живописец, попал в незавидную историю недалеко от Дрездена, куда направлялся ради заказа короля Августа, но остался жив благодаря своему искусству. Говорят... Вы уж простите, ваше высочество, что я позволяю себе повторять слухи, но...
- Ничего, граф, я и слухи собираю, если они интересны и правдивы.
- Так вот, ваше высочество, если верить слухам, его величество король, едва увидев наброски Пэна, стал рассуждать о том, что готов простить вам и вашим ...родичам все прошлые обиды, только бы ваше высочество согласились стать его придворной дамой. Говорят также, что король обдумывает способ донести сие до вашего сведения в самое ближайшее время.
Альвийка весело, с обидной ноткой, рассмеялась.
- Увы, даже если эти слухи верны, боюсь, мой ответ не понравится королю Августу, - сказала она, улыбаясь. – Становиться его триста шестьдесят шестой штатной любовницей в мои планы не входит. Не в его руках судьба моего народа.
- А если бы в его?
- Тогда я бы пообещала подумать. Может быть. Но без каких-либо гарантий. К счастью, король Август слишком глуп, чтобы судьба моего народа могла оказаться в его руках.
- Однако, если следовать вашей логике, судьба альвийского народа находится в руках...
- Да, - не дожидаясь окончания его тирады, ответила Лесная Принцесса. – Именно – в руках вашего... а с некоторых пор, и нашего императора. Но это ещё ничего не означает... Кстати, говорят, в России сейчас довольно холодно?
- Вы намерены немедля ехать в Россию?
- Намерена. И потому попрошу вас, как соотечественника, - она сделала акцент на слове «попрошу», - поделиться с нами тёплыми плащами, если вы таковые имеете в багаже, запасом еды и оружием, что захватили в дорогу. Денег у вас, надеюсь, достаточно, чтобы купить новое в Дрездене? Здесь недалеко, опасаться вам после встречи со мной нечего и некого. А нам, увы, предстоит длинный и нелёгкий путь. Но если мне удастся найти в России службу по моим способностям, то при следующей встрече я непременно компенсирую вам убытки.
Расставаться с копчёным окороком и богато изукрашенными пистолетами не хотелось, но пришлось делать самый любезный вид и угождать даме. Уж больно хороша, мерзавка. Настолько хороша, что где-то в глубине души поселилось щемящее чувство тоски по недостижимому.
Нет, эта женщина не затеряется на просторах России. Он обязательно о ней услышит. Слишком непроста, даже для альвийки.

- Им удалось. Их приняли. Мы едем в Россию.
- Повинуюсь, госпожа. Прикажешь оповестить соседние отряды?
- Да. Пошли двоих. Ещё один из нас отстанет у самой границы России, и будет наблюдать, насколько благополучно мы её минуем. Если всё будет хорошо, он вернётся с доброй вестью, и прочие пойдут тем же путём, на восток. Если же это ловушка... Хотя, нет. При всей лживости, людские властители стараются пореже нарушать своё слово, если оно было написано на бумаге. Иначе их перестанут уважать такие же лживые властители, сумевшие, в отличие от бедняги, увильнуть от подобного обязательства.
Лесную тишину нарушил дружный переливчатый смех альвов. А вскоре по влажной, напитанной холодным осенним дождём земле глухо застучали копыта лошадей.
Теперь путешественники могли миновать этот участок леса без опасений. Но они ещё не скоро это поймут. Страх живуч.