Где-то в Южной Атлантике.
…февраля 1880 г.
Фрегату её Величества «Рэйли» досталось. Досталось так крепко, что и не сразу поймёшь - как вышло, что он по-прежнему режет волны, что не разметало его обломки на сотни  морских миль в этих негостеприимных для людей и кораблей водах…
Сильнейший шторм, настигший британский отряд на подходах к Магелланову проливу, снёс корабли далеко на юг. В попытках выгрести против девятибалльных порывов ветра и высоченных, с пятиэтажный дом, волн, сожгли большую часть запаса угля. На пятый день этого светопреставления не повезло «Мьютайну» - Грот-мачта, не выдержав очередного шквала, затрещала и рухнула за борт, увлекая за собой паутину снастей – и, словно плавучим якорем, развернула судно лагом к накатывающимся валам. Шлюп повалился на борт, в пенных гребнях мелькнула медная обшивка днища – всё!
Бёртон рискнул выбраться из каюты лишь когда «Рэйли» вошёл в пролив между Огненной Землёй и островом  Эстадос. Фрегат выглядел, как после жестокого боя – на месте фок-мачты из палубы торчит жалкий обломок, шлюпки сорваны, матросы сутки напролёт меняются у помп, но вода всё прибывает, медленно, но верно.  Котлы холодные – оставшуюся жалкую горстку угля кептен Трайон приберёг на самый распоследний случай, который, судя по его мрачной физиономии, уже не за горами…
Четверо суток «Рэйли» отстаивался в безымянной бухте на острове Эстадос. Кое-как залатали течи, поправили рангоут, вместо потерянной фок-мачты поставили времянку из запасных стеньг, и кептен Трэйон скомандовал взять курс на Норд-Вест, к Фолклендам.
Спасибо свежему попутному ветру: четыре с половиной сотни миль «Рэйли» добежал всего за трое суток - лишь для того, чтобы увидеть  на мачтах судов, стоящих в гавани Порт-Стэнли, чужие флаги.
Один – две горизонтальные небесного цвета полосы с «майским солнцем» на средней, белой. И другие, ненавистные - голубой, наискось, крест на белом поле.
Бред? Галлюцинация? Видение?
-  Военные  суда в гавани, сэр. Четыре  вымпела – аргентинский корвет и три военных корабля под русскими флагами. Один - броненосец.
Не может быть! – прохрипел Бёртон. Мир рушился на глазах. – Откуда? Пришли сюда из Кальяо?..
- Это другие корабли. – Трайон опустил бинокль. Броненосец - бывший наш «Сьюперб», я хорошо его знаю. Кажется, русские переименовали его в «Олег»… Два другие мне незнакомы, но, судя по всему – винтовые клиперы постройки конца шестидесятых.  Должно быть, пришли с Балтики, пользуясь тем, что Королевский флот после фиаско на Бермудах сидит тише воды, ниже травы, и носа не смеет высунуть из Портсмута.
Кептен сделал шаг назад, нащупывая в кармане рукоятку «пепербокса» - с некоторых пор он с ним не расставался.
- Сюда нам путь заказан. Аргентинцы вместе с русскими – и, скорее всего, по их наущению – заняли Фолкленды. На север идти нельзя, в таком состоянии мы не доберемся не то, что до Англии, но даже до Британской Гвианы
- Можно починиться в Бразилии, в Рио! – прохрипел Бёртон. - Они не посмеют…
- Ещё как посмеют. Похоже, корабли под Юнион Джеком нежеланные гости в портах Латинской Америки.
- И что же нам делать?
- Пойдём через Атлантику, к Мысу Доброй Надежды. Риск, конечно, страшный - но ничего другого попросту не остаётся.
- Делайте, что сможете.  – кивнул Бёртон. - Жгите в топках палубный настил, запасной рангоут, хоть стол из кают-компании! Эти проклятые русские меня не получат!
«…а ведь он помешался – Трайон похолодел от внезапной догадки.  - Как это называется у врачей-психиатров, мания преследования? Конечно, так и есть:   глаза пылают тёмным огнём, шрам на щеке налился кровью, вот-вот бросится, как есть, с голыми руками. А может, и с ножом – помнится, в лондонских газетах писали, что этот тип не расстаётся с жутким восточным кинжалом, которым перерезал немало глоток…»
Он шагнул назад и опустил руку в карман, нащупывая рукоятку «бульдога».
- Вот что я вам скажу, мистер… - Трайон понизил голос так, чтобы не слышал стоящий на мостике вахтенный офицер. – У меня нет насчёт вас никаких особых распоряжений, поэтому позволю дать добрый совет. Как только мы встанем на рейде Кейптауна - вам лучше по-тихому исчез исчезнуть с моего фрегата. Обещаю в нужный момент отвернуться. Вы человек опытный, тёртый, не пропадёте. Сядете на первое попавшееся судно -  и куда глаза глядят, лучше всего, в Голландскую Ост-Индию или в Австралию. Поверьте, в старой доброй Англии вас не ждёт ничего хорошего!

Отредактировано Ромей (26-07-2021 22:21:23)

ЭПИЛОГ
Аргентина, Буэнос-Айрес,
26 февраля 1880 г.
Экипаж тарахтел по Авенида Нуэве-де-Хулио, поднимая жиденький шлейф красноватой пыли. Мостовые в Буэнос-Айресе содержали из рук вон плохо, а потому пыль эта была повсюду – сухая, въедливая, она оседала на платье, забивалась в рот, заставляя пешеходов надрывно кашлять. «Прямо не столица большого государства, а какая-нибудь бессарабская дыра… - ворчал Остелецкий. Серёжа встретил друга возле дворца президента вечером, после заседания мирной конференции – и теперь они вместе направлялись к набережной – подышать свежим воздухом и полюбоваться на выстроившиеся вдоль фарватера Ла-Платы боевые корабли.
- Мирное соглашение не сегодня – завтра будет подписано. -  делился Вениамин последними новостями. - Согласно ему,  Чили не только отказывается от претензий на территории в провинции Атакама, - тех самых, где находятся залежи гуано, ставшие причиной этой войны, - но и передаёт аргентинцам  часть земель по берегам Магелланова пролива.
- А эти-то здесь при чём? – удивился Серёжа. - Аргентина, вроде, в войне не участвовала?
- Кто откажется урвать жирный кусок при такой делёжке? – усмехнулся Остелецкий.  - Буэнос-Айрес и Сантъяго давно не могут поделить эти территории. Чилийцы и Пунта-Аренас возвели тишком, на спорных землях, просто поставив соседа перед фактом.  Вот аргентинцы и торопятся воспользоваться тяжёлым положением.
Мимо протарахтела подвода, гружённая бочками, поднимая особенно густые клубы пыли. Серёжа поспешил прикрыть нос и рот платком.
Да, политика… - сказал он, когда угроза миновала. – А у нас-то в этой истории какой интерес?
А такой, Серж, что аргентинцы тут же  сдали Пунта-Аренас вместе с прилегающими территориями в долгосрочную аренду России с целью устройства там угольной станции и торговой фактории, а так же наилучшего навигационного обустройства этого водного пути, имеющего огромное значение для морской торговли. И сделано это далеко не просто так, а в обмен на поддержку в урегулировании казуса Мальвинских островов.
- Это нынешние британские Фолкленды? Неужели аргентинцы решатся?..
- Уже решились. Правда пока об этом – ни-ни, газеты ещё не в курсе.  Англичанам сейчас не до этих клочков земли на краю света. У них мятеж в Южной Африке, тяжёлая, кровавая война в Индии.  И это не считая последствий прочих проигранных кампаний - одна потеря Суэцкого канала чего стоит!  Конечно, наши высокомудрые политики во главе с канцлером князем Горчаковым в стороне стоять не стали:  из Кронштадта прислали на Фолкленды, Мальвины, то есть,  эскадру из трёх вымпелов – броненосец «Олег», клипера «Яхонт» и «Абрек», ну и твою разлюбезную «Москву» в качестве судна снабжения. Морячки  должны проследить за переходом власти, обеспечить  эвакуацию подданных Британской Империи – в общем, не допустить никаких безобразий. А в Порт-Стэнли постоянно будет наш стационер.
Экипаж свернул с пыльной Авенида Нуэве-де-Хулио на боковую зелёную улочку. Дышать сразу стало легче.
- Послезавтра в Россию уходит «Скоморох»  с дипломатической почтой. – продолжал Остелецкий. – Я тоже отправлю пакет с донесениями.
- Рапорты о твоих подвигах в Вальпраисо?
- А как же?  Без крепкой бумаги ни одно дело нельзя считать хорошо соображённым.
Серёжа согласно наклонил голову. Что есть, то есть – российская бюрократия неистребима, как и душная пыль аргентинской столицы.
- Кстати, о бумагах…  - добавил Вениамин. - Тебя-то Бутаков как, пристроил? Ты ведь теперь снова на флоте?
Серёжа кивнул. Два дня назад русский посланник  передал ему полученный из Петербурга  высочайший указ о восстановлении на службе и присвоении очередного чина. Приложенное к документу письмо предписывало  капитану второго ранга Казанкову прибыть в соответствующий департамент Морского министерства для получения нового назначения. А пока – он поступал в распоряжении  адмирала Бутакова
- Да вот как раз на «Скоморох» старшим офицером и пристроил. – ответил Серёжа. - Их старший офицер подцепил местную лихорадку, сейчас отлёживается в больнице при католическом монастыре. Я пока его заменю.
- Так значит и ты  - домой?
- И я. Пора, сколько уж в России не был…
Остелецкий помолчал.
- Признайся -  грустишь по прекрасной сеньоре Ачиве?
Серёжа не ответил. Взгляды, которые он бросал на воспитанницу баронессы, давно стали предметом подтрунивания Греве и Остелецкого. Но взглядами всё и ограничивалось  - Серёжа, помня о свежей душевной ране, которой нанесла девушке потеря возлюбленного, так и не решился на попытку сближения – и выдерживал приличествующую дистанцию до самого их расставания в Пунто-Аренасе. В результате, он отправился с бутаковской эскадрой в Буэнос-Айрес, а предмет его воздыханий остался на борту «Луизы-Марии».
- Я слышал, мадам Камилла   написала от её имени дону Гальвесу?
- Было дело. – подтвердил Серёжа.- Но тот и слышать не хочет о беглой племяннице. Баронесса решила взять её с собой -  не оставаться же бедняжке без всякой опоры? Получит приличное образование, Европу посмотрит. А там, глядишь, и дядя переменит гнев на милость…
- И то верно. Но ты, всё-таки не тяни, мой тебе совет.  Как они вернутся в Бельгию  тотчас навести свою зазнобу. Уверен, милейшая баронесса примет тебя с распростёртыми объятиями и поспособствует, чем сможет.  А то сам подумай: капитан второго ранга, грудь в крестах, а всё бобылём ходишь! Это, Серж, непорядок…
- И ты туда же! – невесело усмехнулся Казанков. – То Гревочка о моей карьере печётся, то теперь вот ты сватаешь…
- А что? Мы же твои друзья, кто о тебе ещё позаботится? Ты слушай, Серж, слушай, дурного не посоветую. Если дело сладится – ещё в этом году на твоей свадьбе погуляем. Ты где предпочитаешь – в Петербурге или сразу в Париже?
- Тогда уж в Вальпараисо. – ответил Серёжа. – На родине невесты. Правда родственники у неё неприветливые, но уж какие есть…
- Ничего, брат, перемелется – мука будет.  А что до Вальпараисо и вообще Южной Америки  – скажи-ка, что там Иван Фёдорович? Всё же, решил остаться?
- Да.  Собирается через год  выйти в отставку и заняться-таки своей археологией. Попросил поспособствовать переезду супруги в Перу. Шутка сказать – на другой конец света!
Да, я в курсе. – подтвердил Остелецкий. – Сядет на поезд до Парижа, оттуда в Бельгию, и пароходом Гревочкиной компании – в Кальяо. Барон обещал:  на борту её примут, как странствующую королеву-мать!
- Вот и хорошо. А у тебя-то какие планы?
Остелецкий пожал плечами.
- Пока останусь здесь, при нашем посланнике, а там видно будет. Моё дело шпионское, дружище. Да и Бёртона надо  отыскать. Пока этот джентльмен шляется по миру – не будет нам спокойной жизни…
До набережной оставалось не больше двух кварталов, когда над городом прокатился орудийный залп – раз, другой, третий. Стайки птичьей мелочи шумно снялись с деревьев и карнизов,  заметались над крышами. Серёжа заозирался.
- Что там такое творится, не знаешь?
- Ты что забыл?  - удивился его спутник. - Да, пора тебе домой, а то совсем одичал на чужбине… Сегодня же день рождения Государя-Императора – на эскадре празднество, да и аргентинцы не отстают на правах гостеприимных хозяев!
- И правда… - Серёжа смутился. – Привык, понимаешь, к григорианскому  календарю , вот и перепутал.
Пролётка вывернула на набережную, и Серёжа увидел выстроенные в ряд вдоль парапета орудия. Возле которых суетились артиллеристы в нарядных мундирах президентской гвардии. Вот крайнее громыхнуло, подпрыгнуло на высоких колёсах, выбросив столб порохового дыма. Ему ответили другие  - плотная белёсая пелена поплыла над водой.
Пролётка остановилась. На набережной – не протолкнуться от публики.  Люди приветственно размахивают зонтиками, шляпами, праздничный гомон порой заглушает медные вздохи военного оркестра. И над всем этим возвышаются мачты русских фрегатов, все в пёстрых гирляндах флагов расцвечивания. На гафелях, на кормовых флагштоках, трещат на ветру огромные белые полотнища с голубыми Андреевскими крестами
- Ну вот, друг ты мой, Серж… голос Остелецкого от волнения прерывался. И куда делся его обычный спокойно-насмешливый тон? – Теперь Россия крепко стоит на всех океанах. И это – навсегда!
Залпом ударили главные калибры Минина» и «Герцога Эдинбургского». Им с некоторым опозданием ответили пушечки «Скомороха». Батарея на набережной громыхнула в ответ. Толпа  взорвалась приветственными криками, в ответ – ещё залп, и ещё…
Серёжа почувствовал, как к горлу его подступает комок, глаза предательски увлажнились. А пушки гремели, не переставая, и дым сносило по ветру над бурыми волнами Ла-Платы и дальше, в океан.
Слышите, вы, все? Теперь – навсегда!

Москва, июнь-июль 2021 г.

Отредактировано Ромей (27-07-2021 13:42:34)

ПРОЛОГ
Юг Тихого Океана.
Побережье Чили,
Вблизи порта Икике.
21 марта 1879 года.
Струя из брезентового рукава, направляемого руками смуглолицего матроса, окатила палубу. Вода расплёскивалась по сторонам прозрачными искрящимися брызгами, но ручейки, стекающие в шпигаты, были мутными, розовые от смытой с тиковых досок крови. Порядок на военном корабле – прежде всего, даже если огромные стволы ещё тёплые от недавних выстрелов, если броня башни и каземата испещрена следами попаданий, а краска, предмет особой заботы всякого боцмана, ободрана осколками и щепками от разбитого вражескими снарядами рангоута. Кровавые лужицы пятнали изуродованную палубу, скапливаясь в трещинах и выщерблинах тиковых досок – там, где по ним прошлись очереди картечницы.
Когда бомба, пущенная с дистанции в полтора кабельтовых из башенного орудия, разнесла один из котлов «Эсмеральды» и перебила всех, находящихся в кочегарках, корвет потерял ход. Правда, попытка ударить тараном перуанцам не удалась, но картечный залп из пары десятидюймовок (бой к тому моменту вёлся уже не на пистолетной - на "ножевой" дистанции) прошёлся по вражеской палубе метлой смерти. Командир корвета, капитан Артуро Пратт, подгоняемый то ли безумной храбростью, то ли осознанием неизбежного конца, перепрыгнул на возвышенный бак монитора, размахивая саблей и револьвером. Увы, команда не поддержала его порыва, и за Праттом последовал только один человек, сержант морской пехоты. Оба храбреца немедленно были застрелены, «Уаскар» же дал задний ход, отошёл на половину кабельтова и снова ринулся на таран. Тогда-то остатки команды несчастной «Эсмеральды» и кинулись в отчаянии на абордаж – и могли бы добиться успеха, если бы не «Гатлинг», встретивший осатаневших после героической, но совершенно бессмысленной гибели Пратта чилийских матросов.  Тяжёлые пули прошивали человеческие тела, раскалывали тщательно выскобленные тиковые доски и бессильно отскакивали от броневой палубы. Дюжина человек были сметены в считанные секунды - это их кровь смывали сейчас в шпигаты бурлящие струи воды.
- Поздравляю вас, сеньор адмирал! – голос вахтенного офицера прерывался от восторга. – Это грандиозная победа! Теперь чилийцы сто раз подумают, прежде чем выйти в океан!
Мигель Грау досадливо поморщился - ему отчего-то сделалось неловко за мальчишку. Ещё один такой наивный энтузиаст лежит сейчас с маленькой дыркой посреди лба в судовом лазарете – единственная жертва этого боя.
Впрочем – единственная ли?
- Прислушайтесь, мичман… - он указал сложенной подзорной трубой на зюйдовую сторону горизонта, откуда то и дело доносился глухой гул. – Что скажете?
Юноша с недоумением воззрился на начальство.
- Орудийная канонада, сеньор адмирал. Думаю, это, «Индепенденсия» добивает «Конадонгу».
«Индепенденсия», броненосный фрегат британской постройки под командой капитана первого ранга Хуан Гильермо Мур, сопровождал «Уаскар» в этом рейде. В самом начале боя, когда монитор сцепился с незадачливой «Эсмеральдой», адмирал передал Муру приказ: преследовать второй чилийский корабль, канонерку «Конадонга», пытающуюся уйти, прижимаясь к прибрежному мелководью.
- У наших преимущество в ходе почти в два узла. - продолжал тем временем мичман. - Так что чилийцам от них не…
Адмиральский указующий перст, обтянутый белым шёлком, взлетел к небесам.
- По-вашему, мы слышим главный калибр «Индепенденсии»?
Мичман прислушался - и недоумённо нахмурился.
- Пожалуй, вы правы, сеньор. Для семи дюймов звук несколько… жидковат.
- А я о чём? Чилийская же канонерка несёт семидесятифунтовки, и я готов поклясться мощами Санта-Розы де Лима, что это - их нежный голосок. А теперь спросите себя: почему молчат пушки фрегата?
И, дождавшись, когда лицо сопляка нальётся краской смущения, добавил:
- То-то, мичман. Боюсь, мы выиграли всего лишь первое, и далеко не самое крупное сражение тяжёлой войны. Командуйте штурвальным поворот. Идём на помощь Муру - что-то у меня дурные предчувствия…
- Вижу дымы! - заорал сигнальщик. – Мачты вижу! Два судна на зюйд-зюйд-тень-ост! Дистанция…
Адмирал, не дожидаясь, пока унтер, закончит возиться с микрометром Люжоля, раздвинул свою подзорную трубу – новомодных апризматических биноклей он не понимал. Подкрутил резкость вгляделся и нахмурился. Увиденное ему решительно не понравилось.
На горизонте ясно различались в оптических стёклах два комплекта мачт. Один принадлежал гафельной шхуне - «Конадонга», чилийская канонерка! И второй: куцые, укороченные перед боем по самые бочкообразные боевые марсы, мачты «Индепенденсии», красы и гордости флота Республики Перу! Но… почему эти мачты так нелепо перекошены?

Предчувствия не обманули адмирала. Преследуя «Конадонгу» и конвоируемый ею пароход «Ламар», командир броненосного фрегата допустил роковую ошибку. Не добившись успеха в стрельбе из погонного орудия (единственная попавшая в цель бомба пронизала, не разорвавшись, деревянный корпус канонерки) он утратил хладнокровие и попытался завершить схватку таранным ударом. Но не тут-то было: командир «Конадонги», тридцатишестилетний капитан первого ранга Карлос Конделл умело маневрировал на мелководье вблизи берега, раз за разом уворачиваясь от смертоносного бивня.  И – удача любит храбрецов! Когда «Индепенденсия» приблизилась на один кабельтов и уже готова была поразить хрупкое судёнышко своим носорожьим бивнем, пуля, пушенная со шканцев, насмерть поразила рулевого. Продолжая начатый поворот, бронированный утюг на полном ходу вломился на каменистую банку – и замер с сильным креном на правый борт.
На этом сражение закончилось, началось избиение. Могучий главный калибр броненосца сразу стал бесполезен – на огонь «Конадонги» отвечала единственная картечница Гатлинга. А Конделл, не торопясь, зашёл на «Индепенденсию» с кормы и принялся громить её продольными залпами. И, пока не возникла на горизонте единственная мачта «Уаскара» - успел всадить в броненосец дюжину разрывных бомб. После чего помахал перуанцам ручкой и отправился догонять «Ламар». А Мигель Грау, провозившись до ночи с попытками стащить искалеченный броненосец с мели, плюнул и приказал Муру сжечь «Индепенденсию», предварительно сняв с неё пушки. И даже из этого мало что получилось - матросы, измотанные долгим боем, переправили на берег лишь две бесценные (с современной артиллерией у перуанцев дела обстояли неважно) армстронговские семидюймовки.
Так что адмирал в итоге оказался прав: это была лишь первая победа. К тому же, как выяснилось, Пиррова - ведь даже такому неисправимому энтузиасту, как вахтенный мичман «Уаскара», не достало бы оптимизма назвать равноценным размен броненосного фрегата, самой мощной боевой единицы перуанского флота, на старый деревянный корвет.