Окончание истории...

Ну, вот и все. Момент истины, как вы любите люди говорить. Тяжело, ох, как тяжело с перегрузом-то идти. Даже не иду, ползу. Шаг за шагом, километр за километром. Хочется все бросить, и нахрен, в гнездо, к ребятам. Но нельзя, там гибнут наши. И никто им помочь не может, вы слышите – никто. Только я. Правда, еды мне на обратную дорогу в обрез, только туда и обратно.  Радар сказал, что немцы наш караван накрыли. Обложили, как волки стадо и гонят, вырывая раз за разом самых слабых. А наши и сделать-то ничего не могут. Ребята стоят рядом, чуть не плачут, Ну, не могут они немцев достать, не могут. Нечем! У них их девчонки кончились, а по-другому они не могут. Торпедоносцы, будь они неладны.
А вот я могу. Да, кто ж меня туда пустит. Вон Хозяин кулаки сжал, аж костяшки побелели. Я ему:
- Пойдем?
- Пойдем, малыш – кивнул он – пойдем.
И пошли. Я, Хозяин, Петрович и радар, он теперь всегда с нами, да девчонок взяли, сколько смогли. Дали нам харчей в дорогу, и пошли мы потихоньку. С нами и остальные просились, да молодые они еще, пусть поживут. Правильно Хозяин им лететь запретил. Проку от них там все равно никакого. Стрелки там не нужны будут, а им еще жить и жить. Я уже, когда разбегался, оглянулся на Василия Федоровича, а он перекрестил нас, а у самого слезы по лицу бегут. Наверное, чувствовал, что больше не увидит.
Ползем тяжело, вверху небо, внизу море, тут бы лететь да радоваться, ан нет. Хреново мне. Там же наших топят. Я вон сердца разогнал так, что они выскочить готовы, а все равно медленно идем, очень медленно. Еще и ветер навстречу, черт бы его побрал. Все сегодня не туда. Но худо-бедно как-то дотелепались. А там внизу такое, что уж лучше не видеть. Мать моя, линия сборочная, там же эти акулы сухогруз гонят. Он старенький, идет, даже не идет, пыхтит и ползет из последних сил. А они сволочи харкаются в него своими восьмидюймовками. Только и слышно – бах, потом у-у-ух, и всплеск, то слева, то справа. А он ползет. И наши-то его одного бросили. Я им:
- Что же вы сволочи делаете, они же старика заклюют до смерти.
А мне один отвечает – Да не можем мы его ждать, он же плетется еле-еле, совсем старый. Так хоть кто-то может уйти, а его ждать, так все тут и останемся.
- Что же – говорю – Вы бежите-то? Совсем совесть потеряли. Трусы вы, а не корабли боевые.
- Да, ты винтокрылый, ни черта в наших делах не понимаешь. Вон видишь у них, у немцев, самый большой. Это вожак их – линейный крейсер. Мы против него никак. Если бы не он, то мы бы им трубы-то в момент пересчитали. А так, только отступать приходится.
И ребят понимаю, и старика-сухогруза жалко, что делать-то? Хозяин тоже сидит злой как черт. Его лучше сейчас не дергать. Опустился я пониже, кричу сухогрузу:
- Ты хоть, маневрируй, накроют же гады.
А он посмотрел на меня так снизу вверх и говорит – Ага, поучи своих девок падать правильно. Я по морям ходил, когда тебя еще в проекте не было. И никогда ничего не боялся: ни штормов, ни мин, ни подлодок хищных. Так что вали отсюда. Без тебя как-нибудь раздерусь.
И вдруг – бабах! Прямо около него. Думал все, кранты старику. Нет, пыхтит, ползет. Слышу, вроде плачет кто-то. Причем тихо так. Как будто и не плачет даже а, поскуливает. Прислушался, присмотрелся, мать твою, а у него же на палубе четыре небесные змейки стоят. Ну, те мелкие, которых вы Аэрокобрами называете.
А эти сволочи ржут в три трубы – Рус Ифан, ставайся.
Только не сдается старик, тянет, пыхтит, идет к дому да кроет их вех по их немецкой матери.
Бах – почти попали. Ну, все сволочи, сейчас получите. Поднялся я повыше, присмотрел эсминца самого наглого и вниз на него. Пошла полушка, давай родная, только не промахнись, пожалуйста. Попала, когда это мы промахивались. Не знаю, утопнет гад или нет, но мало ему точно не будет. Слышу, радар мне шепчет – Засекли нас, сейчас серьезно возьмутся. 
А пусть берутся, двум авариям не бывать, а одной не миновать. Вон и зенитки внизу загавкали, чуют сволочи добычу. А вот хрен вам, с главный калибр размером. Я повыше поднялся, чтобы не достали, смотрю, кого бы еще подарочком осчастливить. Наши водоплавающие мне кричат:
-  Вожака завали, дальше мы уже сами сможем.
Ну, вожака, так вожака. Мать твою, в сухогруз все-таки попали. Не смертельно, но все-таки серьезно. Теперь он точно от них не уйдет. Ишь гады ухмыляются. Но мы тоже не из фанеры сделаны, захожу на вожака… и боль меня рвет на части. Достали сволочи. Петрович погиб, Хозяин ранен, без сознания, я тоже ни жив, ни мертв, только на злости и держусь, чтобы на куски не развалится. А цель все ближе и ближе. Вот он уже скоро и подо мной будет. Черт, опять зацепило. Еще немного бы продержаться, чуть-чуть дотянуть осталось. Смотрю, а они ржать-то перестали, испугались. Вон уже и у главного немца настроение упало. Боишься меня сволочь, правильно - бойся.
И тут я понимаю, что даже если я точно всех девчонок на него положу, вряд ли это корыто потопить получится. Здоровый больно. Вдруг резкая боль и пустота, как будто сразу все четыре сердца встали. Хозяин умер.
Последнее, что я видел – палуба немецкого линейного крейсера. А потом взрыв. И тишина. Все, как в замедленном кино. Огонь, обломки, предсмертная агония их вожака. Наши, возвращающиеся к сухогрузу, немцы, трусливо убегающие с поля боя. Странно, почему я все это вижу. Я ведь должен был умереть. И голос Хозяина: - Малыш, самолеты и летчики не умирают, они уходят в небо.
- Значит, мы будем вместе? Навсегда-навсегда?
- Конечно.
- Честно-честно?
- Ну, я же тебя никогда не обманывал…

Отредактировано А-1 (25-09-2009 11:48:16)