На ВВВ есть еще две моих книги: про Рим и Египет (последняя пишется в соавторстве).
Может быть тоже заинтересует.

Отредактировано Jack (14-04-2013 23:30:44)

На пирс опустили сходни и по ним на берег сошли три человека. Один из них, загорелый темноволосый бородач лет сорока пяти, одетый в простой выгоревший на солнце хитон, внешне никак не выделялся среди большинства здешних обитателей. Разве что дорогая перевязь с мечом в ножнах, отделанных серебряными накладками, украшенными искусной чеканкой, говорили о том, что это не простой моряк. Он шел первым и по его гордой независимой осанке можно было предположить, что именно этот человек начальствует среди прибывших.
   Однако вовсе не он сразу же приковал внимание всех портовых зевак, а один из его товарищей. Тот представлял собой персону исключительно яркую. Судя по его облику (едва ли не самую важную деталь которого составлял полосатый головной платок-немес) этот человек явно родился в стране Великой Реки, катящей свои воды с юга на север, одаривая черную от ила землю неисчислимыми благами.
   Гладко выбритое смуглое лицо египтянина заметно молодило его в сравнении с бородачами-спутниками, однако, несколько морщинок возле внешних уголков чуть прищуренных глаз говорили о том, что он, вообще-то, здесь самый старший.
   По рядам алифоров, сбежавшихся посмотреть, кто это прибыл, пробежал шепоток:
   – Пожарник... Пожарник это...
   Египтянин, прекрасно говоривший на койне, общегреческом языке, который в последние годы стремительно вытеснял все прочие наречия в восточной части Срединного моря, усмехнулся. Несмотря на это прозвание, к тушению пожаров он не имел никакого отношения. Его второе прозвище, полученное на родине, несло в себе прямо противоположный смысл и на языке предков звучало, как «Хатем». Несущий огонь. Разумеется, такое имя египтянин получил не при рождении, а заслужил своим искусством, которого всякий, кто имел несчастье с ним познакомиться, если оставался жив, боялся, как... огня.
   Истинное имя Пожарника никто не знал, египтянин был известен скрытностью и подозрительностью, в чем мало отличался от третьего из гостей. В нем опытный глаз без труда определял телохранителя. И дело здесь даже не в льняном панцире, в который тот облачился, а в пристальном взгляде воина, скользившем по окружающим со все подмечающим вниманием. Его рука, так же, как и у первого, лежала на рукояти меча, вот только у того она была расслаблена, а у телохранителя пребывала в легком напряжении.
   – Кого я вижу! Демарат! – встречающий гостей здоровяк, шириной плеч способный посрамить Антея, раскинул руки в приветствии.
   – Радуйся, Конон! – широко улыбнулся эвбеец, – не ожидал тебя тут встретить.
   Конон, по прозвищу Булыжник, усмехнулся.
   – Как раз мне-то здесь самое место, а вот кого из богов нам проклясть за удовольствие лицезреть тебя, дорогой друг, в этом унылом городишке?
   – Я тоже рад тебя видеть, – оскалился Демарат, – кто из Братьев сейчас в Корике?
   – Кроме меня только Ойней. Ну и Марсий еще. Он тебе нужен?
   – Марсий? Он все еще изображает тут главного?
   – Не притворяйся, будто не знаешь. Кто же его сменит?
   Демарат задумался.
   – Хорошая идея. Сменить Марсия... Хм... Зажился он здесь, а толку от него никакого.
   – Все под себя подмять хотите? – не слишком дружелюбно прошипел Конон.
   – Все – не все... Ладно. Значит больше никого?
   – Никого.
   – Скверно.
   – А кто тебе нужен? – Конон подозрительно покосился на Пожарника, египтянин это заметил, но и ухом не повел, – зачем ты приехал?
   – Дело у меня... к тому, кого застану. Застал тебя, стало быть, к тебе.
   – И к Жадному?
   Демарат поморщился.
   – Выходит, что так. И к Жадному. Раз он здесь.
   – И зачем это мы, сирые и убогие, тебе понадобились?
   – Не мне.
   – Ах да, как я не догадался. Стало быть, сам сильномогучий и блистательный Заяц до нас чего-то домогается?
   – Не кривляйся. Не в театре, чай. Не по достоинству тебе. И за языком следи. Этот Заяц таков, что целую свору вас, Псов, загонит, не напрягаясь. И ты это знаешь.
   – Хорошо-хорошо, – пробасил Конон, – не Заяц – Законник.
   – Тьфу ты... – сплюнул Демарат, – не пойму я вас, алифоры. Что, нельзя нормальными именами зваться? Истинно, Псы – одни кликухи позорные. Жадный, Кривой...
   – Вот ты, Демарат, нас сейчас разбойными назвал, стало быть, себя отделяешь? А справедливо ли это?
   Эвбеец усмехнулся, чуть искривив губу.
   – Ладно, пошли к Ойнею. Побеседуем за справедливость. Где он сейчас?
   – В подвале северной башни. Пыточная там у него. Развлекается.
   – Вот как? С кем?
   – Да попался тут один дурень... Из наших. К Левому хотел перебежать.
   – К Левому? Разбегаются, значит? Стало быть, я вовремя. И о Левом тоже поговорим. Пошли.
   – Уахенти[33]? – спросил египтянин.

       [33] Уахенти (египетск.) – «первый на ладье», капитан.

   Демарат обернулся, смерил его взглядом.
   – А ты, пожалуй, на «Трезубце» оставайся. За старшего.
   Хатем кивнул, но телохранителю приказ Демарата не слишком понравился.
   – Опасно, – он покосился на рожи пиратов, с интересом разглядывавших эвбейца, – еще бы кого взять.
   – Брось, – махнул рукой Демарат, – если эти милейшие люди захотят нас зарезать, всей командой «Трезубца» не отобьемся.
   Булыжник заулыбался.
   – Приятно, когда среди нас столь разумные люди!
   – Ты ведь не станешь меня резать, Конон? – спросил эвбеец.
   – О чем ты говоришь, конечно же нет, дорогой друг!
   – Вот и хорошо. Поскольку в противном случае ни тебя, никого из вас эти стены не спасут. И вы все это знаете.
   Конон перестал улыбаться. Поджал губы.
   – Ну, чего ты на меня так уставился? Пошли к Жадному. Поговорим. О делах наших скорбных...

– Ты так складно поешь, – усмехнулся Демарат, – словно у вас тут прежде Золотой век был.
   – Да, он самый. Когда кругом мир, рабы стоят дорого. Можно нехило навариться на выкупах, если прошерстить по берегам. Особенно, когда знаешь, кого хватать. А этот ваш «великий поход», – Конон презрительно сплюнул на грязный пол, на который Демарат побрезговал бы ступить босиком, – кругом развязал войну. Куда не посмотри, везде кто-то кого-то бьет. Цены на рабов сбили. Ради выкупа хватать бесполезно. Навлон чуть ли весь вам отдай. Вот и остается, что тупо резать.
   – Да-да, – покивал Жадный, – а купчишки боятся. Братья прозябают впроголодь, особенно зимой, и толпами перебегают к Красному. У него Законника на шее нет.
   – У него Родос под боком, – заметил Демарат.
   – Родос, ха... – усмехнулся Ойней, как-то не очень уверенно.
   – Родос и вчера был, – возразил Конон, – и позавчера. Раньше я мог спокойно сбыть рабов по хорошей цене на Делосе, а теперь из-за ваших терок с Красным, дальше Фаселиды не пройти. А, между прочим, мы тут все слышали, что в прошлом году афиняне решили вспомнить старый Периклов закон, по которому ни в одном порту Союза опять нельзя продавать рабов-эллинов. Только варваров. Из-за вас все барыши теряем.
   – Между прочим, не так уж давно, когда в Киликии сидел Мазей, вы откатывали ему не меньше. И не роптали. Это Арсам-недосатрап вас так избаловал. Совсем поводья отпустил.
   – Ойней, – деланно удивился Конон, – ты помнишь, чтобы так было?
   – Не помню, боги свидетели, – оскалился Жадный.
   – Вот видишь Демарат, раз уж Ойней такого не помнит, а он у нас самый старший, то о чем говорить?
   Эвбеец не ответил. Задумчиво покачивая килик, он омывал вином его стенки. Пауза затягивалась.
   – Так ты чего приехал, Демарат? – спросил Ойней, – в молчанку играть? Загадками разговаривать, или послушать, как мы тебе поплачемся? Чего ты хочешь? Вернее, чего Законник хочет?
   Демарат молчал. Перед глазами его стоял недавний разговор с Птолемеем.
   «Думаю, надо рассказать все прямо», – с некоторыми сомнениями в голосе предложил Лагид.
   «Опасно. К тому же они могут ничего не знать. Даже, скорее всего».
   «Не вижу другого выхода. Пусть не знают. Узнают от тебя. Это тоже хорошо. Надо посмотреть, как себя поведут. Сразу станет ясно, можно ли им доверять в предстоящем деле».
   – Был у нас в Фаселиде один человек, – заговорил Демарат, – и где-то с месяц назад он смог передать через некоего купца, знать которого вам совсем необязательно, скиталу. Незадолго по Посейдоновых Игр[36], когда почти никто еще не выходил в море, нарисовалась возле Фаселиды триера с розой на парусе[37]. Ходила целыми днями взад-вперед на горизонте. Не прямо против города, но имеющие глаза заметили. На ночь где-то к берегу приставала скрытно. Продолжалось так два дня. А потом с востока пришла еще одна триера. С тряпкой на акростоле. Красной.

       [36] Праздник в начале марта, открывающий навигацию.
       [37] Красная роза – эмблема Родоса.

   Конон присвистнул.
   – И что, никто не вышел поговорить с родосцами?
   – Я же сказал, – ответил Демарат, – еще до Игр дело было. Все корыта на берегу. А эти, видать отчаянные ребята попались. Ради какой-нибудь мелочи так не рискуют. Это не говоря о том, что родосцы тайно встретились с Красным и о чем-то беседовали. Вот это уже настораживает, будь здоров.
   – Да уж... – пробормотал Ойней.
   – Это не все. Через несколько дней после той скиталы, пришло из Фаселиды еще одно послание. Корзина. А там голова.
   – Чья? – спросил Конон.
   Ойней поджал губы.
   – Он настолько обнаглел, что в открытую издевается?
   – Похоже на то.
   – Н-да... И что обо всем этом думает Законник?
   – Тут и думать не о чем. Родос купил Красного. А это значит – будет война.
   – Может вовсе не с нами, а с Афинами?
   – И поэтому Красный сманивает ваших людей?
   – Почему бы нет? – предположил Конон, который, не смотря на облик тупоголового мордоворота, отличался большим умом, потому и ходил в вожаках, а не просто махал дубиной в первых рядах абордажников.
   – Если Лига наконец-то решила открыто выступить против Афин, ей стоит заключить союз с Агисом Спартанским, а не с пиратом, которому совсем нет резона воевать, сидя далеко в стороне от мясорубки, – возразил Демарат.
   – Я слышал, – сказал Ойней, – у Агиса дела идут совсем неважно. Никто его особо и не поддерживает. Сами спартанцы воевать не могут, а старое персидское золото давно уже тю-тю. Сомневаюсь я, что персам сейчас есть дело до Эллады.
   – Во-во, – поддакнул Булыжник, – на Тенаре небось афиняне заправляют, а вовсе не Агис. Вот он и ищет наемников подешевле.
   – Эка вы быстро обратили желаемое в действительное, – недовольно скривился Демарат.
   Эвбеец имел за пазухой неотразимый аргумент, но Птолемей настрого запретил ему использовать его. Эту тайну следовало до поры сохранить, ибо, узнав ее, алифоры точно бы обгадились на месте.
   Дальнейший разговор совсем не складывался. Эвбеец видел, что пираты намотали на ус его предупреждение, но вида подавать не хотят. Конон точно решил сыграть в собственную игру, да и Жадный наверняка постарается проверить рассказ Демарата. Все выходило так, как эевбеец и опасался. Псы ненадежны. Угроза в лице Красного их не напугала. Хотя, скорее не так. Наоборот – напугала до дрожи в коленях, до такой степени, что безудержное бегство представляется им, куда лучшим выходом из положения, чем борьба с оружием в руках под знаменами Птолемея.
   – Ойней, а ведь если я прав, и Красный соберет против нас большую силу, он же вас, как икру тонким слоем по хлебу размажет.
   – Кишка лопнет, – усмехнулся Жадный, – уйдем, не догонит.
   – В какой-нибудь норе надеешься пересидеть? Может и пересидишь. А потом что? Ведь так уже не будет, – Демарат булькнул кувшином, – вино, жратва от пуза, бабы, власть. На баб-то, кстати, хватает еще силы? Сменяешь все это на унылую дыру, в которой подохнешь, захлебнувшись в собственном дерьме, всеми покинутый? Не лучше ли отстоять твое нынешнее положение, дав бой?
   – Еще неизвестно, что лучше, – буркнул Булыжник.
   – Если вы надеетесь договориться с Красным, то не выйдет. Людей-то ваших он заберет, а вот вас на корм рыбам отправит. Зачем вы ему?
   – Законник на нас жиреет, еще и кровь за него проливай? – прошипел Ойней.
   – Птолемей готов убрать свои руки с вашего горла, – парировал Демарат, хватаясь за соломину, – мы уменьшим свои доли в навлоне. Скажем до пяти.
   Конон поднял голову. До сего момента при дележе любой добычи, включая плату купцов за беспрепятственный проход, полагалось двадцать долей отдавать Птолемею Лагиду, царю-без-царства. Отчего доли и рядовых пиратов и тех вождей, что не пытались обманывать своих людей, изрядно уменьшались. Если в команде алифоров насчитывалось, скажем, полсотни бойцов, то делить добычу приходилось на семьдесят частей, но чаще всего на еще большее число (поскольку вождь и его ближники получали более одной доли).
   – Вот с этого и надо было начинать! – усмехнулся Жадный.