Я  во всем виноват, я! Это из-за меня Николка подхватил воспаление легких – нашел, понимаешь,  место для отдыха на сквознячке – вот и отдохнули, проветрились… а туда же – мир менять! Нет, прав отец, мне до чувстува ответственности как до Луны… на четвереньках.
Когда Марина принесла четки и поведала о болезни кузена, мы с отцом кинулись к Овчинниковым. Тетя Оля долго не6 могла понять, что нам надо – только с третьего раза отец сумел втолковать ей насчет профессора  из Америки, который вроде как собаку съел на простудных болезнях, пользуя золотоискателей на Аляске. Я, как услышал, тоже обалдел – какой нахрен доктор? Сам-то я  был уверен, что мы накормим Николку антибиотиками и все, дело в шляпе – местная зараза против современных антибиотиков шансов не имеет, так что всем бактериям кирдык. Но не все так просто – оказывается, отец боялся, что наши убойные таблетки вместе с бактериями и самого Николку прикончат. Вот уж верно– лечение хуже болезни. Вообще-то, в это я поверить могу – мы ведь почти сотню лет ко всякой лекарственной химии првыкали; может, организмы уже у всех людей переродились, или там мутировало что-то? Отец как-то рассказывал про староверскую семью в Сибири, которая полвека прожила  в отрыве от людей – а потом, когда их отыскали,   поумирали от заразных болезней . Вот отец и решил пригласить врача сюда – и  чтобы у того не сразу крыша поехала, обратился к дяде Сереже,  нашему знакомому из клуба ахтырских гусар. Он и меня лечил, когда я два года назад страдал хроническим бронхитом; и  дома у нас часто бывал.
Дялдя Сережа – классный мужик, он меня верхом учил ездить; папа не очень это дело любит, хотя и умеет. Ахтырцы потом меня в клуб свой звали, только я не пошел –познакомился с из народом помоложе, и те втянули меня в страйкбол.
В общем, узнав, что к Николке поедет дядя Сережа Каретников, я слегка успокоился – во первых, он классный детский врач, кандидат наук, та во вторых – просто отличный дядька, который, если что, сможет все понять.
Ну вот. Позвонив дяде Сереже и договорившись встретиться через час на площади Курского вокзала, папа приступил к самому трудному – принялся готовить Овчинниковых к визиту «американского доктора». Непонятно? А вы сами подумайте. Что делает нормальный доктор, приходя к тяжелобольному? Температуру меряет. Давление. Если надо – анализ крови берет. Ну, может, насчет анализа я загнул, его потом делают – только у дяди Сережи в машине всегда неслабый такой чемоданчик – как у медиков скорой помощи. Он как-то говорил, что возит его всюду, потому что без него чувствует себя, как без рук. Так у него там разве что персонального рентгеновского аппарата нет – а так и прибор для давления, и пузырьки всякие для анализов, и лекарства и инструменты… я как-то видел, как он на Бородине его разворачивал, когда кому-то из ахтырцев с сердцем плохо стало – так врач «Скорой» как кот вокруг сметаны ходил и завидовал. Дядя Сережа  рассказывал, что чемоданчик этот 10 лет формировал и отбирал – чтоб уж не все случаи.
Так вот.  Представьте себе, как на местный не испотченный научным  прогрессом народ подействует сам вид этих медицинских чудес? Представили? Вот и я тоже. А уж как подумал, что  будет, столкнись дядя Сережа у Овчинниковых с их старым семейным доктором…. Нет, он дядька хороший, у такого лечиться, наверное – одно удовольствие; но уж больно методы у него….. дремучие. Оно и понятно – ни антибиотиков, ни рентгена, ни анализов всяких химических. Недаром он, как просек, что с Николкой, сразу Василь Петрович у заявил, что парень, скорее всего, не выкарабкается. Я разговор этот слышал из-за двери: так Василь Пертович побледнел и прямо весь затрясся – отцу его даже подхватить пришлось. Да я и сам… нет, я  ни на минуту не допускал, что мы позволим Николке умереть, но все же стало… не по себе. Очень. Честно говоря, я перепугался, как никогда в жизни не боялся….
Наверное, из-за этого уговаривать Василь Петровича особо даже и не пришлось. После того, что он услышал от доктора, дядя Николки готов был, кажется, хвататься за любую соломинку. Отец заодно убедил его не сообщать о страшном пронозе доктора  супруге – зачем раньше срока ее пугать? И еще -  предупредил, что «американский профессор» во-первых, жуть какой продвинутый и использует невиданное в Европе медицинское оборудование и лекарства, а во-вторых, последние 15 лет пользовал народ грубый и маловоспитанный, вроде ковбойцев и золотоискателей – так что с деликатным обращением у него проблемы. Николкин дядя только кивал;м ему, похоже, уже было все равно, а вот тетя Оля самую малость напряглась. Она даже порывалась отправить Марьяну за старичком-доктором, но тут мы заранее приянли меры – Яков, хитрая бестия, прислал к врачу какого-то своего приятеля,  якобы - пригласить его к тяжелому больному куда-то в Замоскворечье. Предполагалось, что этот прохвост часа полтора промурыжит Айболита  в пролетке, а потом смоется – расплатившись тремя рублями за напрасное бсепокойство. Доктор наш, конечно, будет возмущен – но уж простите, на войне как на войне. В конце концов, мы его же нервы бережем – встреча с разъяренным педиатром из 21-го века может оказаться слишком сильным перевживанием. А  в том, что дядя Сережа выйдет из себя, познакомившись с местными методами врачевания отец не сомневался.
«Лауданум» – это же надо! Мы с отцом и представления не имели, что за красивым латинским названием скрывается самая банальная наркота.. спасибо, хоть не героин . В общем, беседа у отца с Колесниковым вышла на повышенных тонах. Я прятался в подворотне и все слышал – дядя  Сережа требовал немедленно звать скорую, грозил позвонить в милицию, обзывал Овчинниковых упырями и вандалами, обещался завтра же явиться с бригадой «Скорой» и увезти мальчика, пока его тут не отправили на тот свет. Отец вяло отбивался – он, конечно, понимал, что попытка отыскать дом Овчинниковых окончится для дяди Сережи сюрпризом – но не хотел скандала и пытался как-то сгладить ситуацию. В общем, я, конечно, не все расслышал; понял только, что отец под страшной клятвой обещал самолично проследить , чтобы мальчика завтра же показали нормальному доктору, и передкать дяде Сереже его телефон, чтобы тот сам мог убедиться, что мальчику ничего не угрожает.
Как он собирался выполнять данное обещание? Не знаю. Никак. Потому что – стоит дяде Сереже успокоиться и он вспомнит про все остальные несообразности: и про неработающий мобильник, и про керосиновое освещение и про раритетную обстановку и про лауданум, наконец… На прощанье папа обещал дяде Сереже все объяснить – путь только подождет  несколько дней. И, насколько я мог понять, объяснять он, и в самом деле, будет все. Ну, или почти все. Потому что – не в звонках ментам дело; дядя Сережа – хороший папин знакомый, у них масса общих друзей, и пытаться дурачить ему голову не рекомендуется категорически.  В общем, чувствую, что этот разговор нам еще престоит – и могу предсказать, что вскоре число пайшиков нащей «концессии» увеличится до четырех. А что делать? У меня, например, фантазии не хвататет…
Что с Николкой? С ним-то все обошлось. Дядя Сережа сделал ему целых три укола и прописал целую кучу таблеток – ну и уколы, конечно. Отец деликатно отобрал рецепты у Ольги Георгиевны, заявив, что лекарства эти редкие, выписывать их придется из Америки, а он, якобы, знает, как найти их уже сегодня. Николкина тетушка не спорила – так потрясена была визитом американского профессора. Ну и обрадована – когда услышала прогноз дяди Сережи, что Николка дня через четыре всанет на ноги.
На самом деле, он встал уже на следующий день. Отец говорил, что все дело в том, что местные микробы и прочие бактерии непривычны к нашим антибиотикам, и гибнут от одного их запаха. Так это или нет – не знаю, а только уже наутро Николка пил бульон и вполне бодро расспрашивал меня от том, что творилось в доме в течение прошлого дня. Василь Петрович ходил по дому какой-то потерянный и все пытался вызвать отца на разговор об американском профессоре. Пришлось соврать, что тот срочно покинул Москву – но оставил подробные инструкции по лечению Николки.
А лекарства отец был вынужден выдавать Николке лично, по 4 раза в день – и уколы делать. Зачем? А если бы ими заинтересовался старый доктор? ВЫ хоть представляете, что бы он тогда подумал?